Памятник в Марий Эл, культурный центр в Пензе, икона в Брянске, проспект в Дагестане, ресторан в Новосибирске… Новости с тегом «Сталин» появляются каждый день, как сводки с фронта. Кажется, что культ Сталина возвращается, битва за память о Большом терроре проиграна, а травма так и останется непроработанной. Но это не так.

Несколько лет назад мы были в бывшем лагерном селе Корткерос в Республике Коми. Местный дачник выкопал у себя на огороде голову Сталина — натурально голову: гипсовую, полуразвалившуюся, покрытую землей. Выкопал, почистил, принес в соседний Дом пионеров. В районной газете вышла заметка.

А вскоре в Дом пионеров пришел местный пенсионер и рассказал: когда он был маленький, голова стояла у входа в корткеросскую школу. Все, кто входил, должны были снять перед головой шапки и сказать: «Здравствуйте». А потом разразился ХХ съезд. К деду нынешнего пенсионера, тогда — сторожу школы, пришел директор и приказал: Сталина снять, бюст разбить, обломки убрать.

Сторож был ссыльным, но вождя любил. Разбить бюст он не смог. Как рассказал его внук, дед разбудил ночью, привел к школе, отмерил шагами расстояние от угла, вырыл яму, закопал Сталина и сказал: «Запомни. Я-то умру, а ты, когда придет время, — выроешь».

Я видела эту голову. Она стоял на полочке в Доме пионеров между старинными прялками и березовыми туесами. Усы в земле, нос отбит, щека провалилась. Когда я смотрю на нынешние, новые, блестящие памятники Сталину, мне постоянно кажется, что я вижу полуразвалившуюся голову, вырытую из земли. Ее время не пришло — просто случайно выкопали на огороде. И хочется сказать тем, кто ее ставит: ребята, извините, вам дали фальшивого Сталина.

Если посмотреть на последние новости внимательно, окажется, что всякий раз очередной бюст, баннер или мемориальную табличку затеяла кучка фриков. В Архангельске памятник ставили тайно, в Сочи — вообще ночью, в Сургуте громко и с помощью краудфандинга, но по постановлению администрации уже снесли. Все ждут легализации Сталина, разрешения на него из Кремля. А оно не спешит.

Официальная позиция Кремля по поводу Сталина не ясна. В учебниках истории остаются слова о диктатуре, репрессиях и культе личности, одновременно пропаганда вовсю использует апелляции к Сталину в борьбе с внутренними врагами, говорит об «иностранных агентах», «нацпредателях», «карателях» и героях-ополченцах. Дмитрий Медведев утверждает Концепцию увековечивания памяти о политических репрессиях и говорит, что «Память о национальных трагедиях так же священна, как память о победах», а Сергей Нарышкин открывает в Ялте монумент «Большая тройка» с фигурой Сталина. Кажется, что властям нужен не Сталин, а призрак Сталина, сталинский язык и риторика, не он сам. Поэтому он возвращается в Россию в виде фарса, пародии на тирана, усатого символа тоски о прошлом.

Есть в этой истерии вокруг памятников и добрый знак. У историков есть термин «контрпамять» — память оппозиционная, враждебная господствующей коллективной памяти, отражающая взгляды людей, вытесненных на обочину общества. Кажется, для современной России память о сталинизме, о миллионах расстрелянных, раскулаченных, отправленных в лагеря — это уже контрпамять. Но она крепнет.

Да, мы подошли к очередному Дню политзаключенного с десятком новых сталиных — но и акция «Возвращение имен» пройдет в этом году в 16 городах (альтернативная «Молитва памяти» — в 18). Таблички с именами жертв репрессий акции «Последний адрес» установлены в 22 городах, дискуссии о памяти и истории набирают сотни тысяч просмотров. В стране, где история заменила политику, а споры про прошлое — заменили идеи построения будущего, все должно идти ускоренными темпами: и возвеличивание тирана, и оплакивание его жертв.

Исподволь, через скандалы, запреты и мифы, благодаря словам Мединского, что «науке не известно про 10 миллионов сосланных кулаков», и слову «палач», написанному красной краской на постаменте тирана, и начинается в обществе отрывистый пока, косноязычный и истерический, но давно назревавший разговор. О жертвах и палачах, репрессиях и страхе, памяти и истории. С каждым новым гипсовым Сталиным частная, семейная, личная память поднимается, крепнет и становится общей.

Если альтернатива спорам про Сталина — это молчание, если единственный способ начать разговор о жертвах, о травме и боли — сначала установить и снести десяток усатых, то, может, не нужно ужасаться, что этот процесс идет?