Памятник открыли на окраине Сургута, на берегу великой сибирской реки Обь. Когда с постамента сбросили алую ткань, открылись усы, гордо задранный нос, пышный чуб, медаль Героя Советского Союза на груди.

На постаменте золочеными буквами выложили «Иосиф Виссарионович Сталин», выше на нарядной золотой табличке написали цитату: «После смерти на мою могилу нанесут много мусора. Но ветер истории развеет его».

На открытии благодарные потомки возложили цветы, произнесли речи, по сторонам поставили часовых в галифе и кирзовых сапогах.

На следующий день праздник немного испортился. Начальник управления информационной политики администрации Сургута Екатерина Швидкая заявила, что бюст установлен незаконно и, скорее всего, по суду будет снесен. Неизвестные дважды облили памятник красной краской и один раз написали на постаменте: «Палач». Первый раз краску смыли сразу (кто, тоже неизвестно), так что только между золотых букв остались алые разводы. Второй раз хозяева памятника спохватились поздно.

Когда я приехала в Сургут, таблички про могилу на постаменте уже не было.

— Подрезал кто-то? — спросила я.

— Да не, — смутился один из авторов памятника, Денис Ханьжин. — Просто клей у нас был не очень…

В общем, спустя две недели после торжественного открытия, сопровождаемого всероссийским скандалом, на набережной стоял установленный благодарными потомками памятник «осифу Виссарионовчу Сталину» (две буквы ветер истории развеял вместе с табличкой) и смотрел багряно-алым затылком на великую сибирскую реку Обь.

— Это историческое место. Здесь была пристань, откуда на войну уходили корабли с солдатами. И здесь же, на рыбокомбинате, в войну работали наши героические бабушки. Сколько ценной рыбы сдавал Сургут, сколько пушнины!

— А ваша бабушка про памятник Сталину что сказала?

— Мама и бабушка меня поддержали, тетя вообще в восторге. Простые люди поддерживают. Чем младше, тем больше вопросов. Деградируют поколения. Ну вы знаете — у них сейчас даже астрономии в школе нет…

С двумя инициаторами установки памятника мы встречаемся прямо под ним. Денис Ханьжин — лидер организации «Русский дух», Альберт Леонов — директор общественной организации «Правоведы».

— Это несправедливо, что победу великую мы помним, а ее автора забываем, — с ходу объясняет Ханьжин. — Какое прошлое мы себе выбираем, как к нему относимся — от этого зависит будущее. Если мы потомки победителей, построивших великую сверхдержаву, то у нас и будущее такое, перспективное… Мы проводили опросы в крупнейших сургутских группах «ВКонтакте», где по 6—7 тысяч сургутян сидит. 60% проголосовали однозначно за, только 20% — против.

— Чем хуже, тем больше почитателей Сталина, — кивает Альберт Леонов. — Все же понимают, если бы был Сталин, хрен бы кто квакнул. Санкции? Какие санкции? Украина? Какая Украина?

Рождение гражданского общества

В конце апреля 2016 года организация «Работающая молодежь Сибири» (РМС) обратилась в городскую администрацию с заявлением об установке памятника Сталину. Инициаторов было три: сама РМС, «Русский дух» и общественная организация «Правоведы». Последняя занимается юридической помощью, первые две прославились пропагандой трезвости, спортивными забегами, организацией референдума о запрете на продажу алкоголя после 20.00 (продажу действительно запретили) и конкурсом селфи в образе Сталина «Носи усы». Еще в число инициаторов вошла организация «Совесть». Она прославилась не столько пробежками и борьбой за трезвость, сколько вооруженными стычками с кавказцами. Год назад лидер «Совести» Руслан Аюпов был объявлен в федеральный розыск, а весной замглавы Евгений Кармазь отправился в колонию за участие в массовой вооруженной драке.

В мае проект памятника Сталину был направлен, как говорит Денис Ханьжин, «в комиссию по топомимике». Мнение комиссии разделилось, и на заседании в конце июля она передала его в Общественный совет, который должен быть создан после думских выборов.

— Решили: пацаны перебесятся. Стали затягивать, — говорит Леонов. — Мы согласились, что должен быть Общественный совет. И сделали свой.

В новый совет вошло 19 организаций: от союза ветеранов локальных войн до приюта для бездомных животных «Благодать», от директора организации инвалидов по зрению «Тифлопуть» — до объявленного в розыск лидера «Совести». Вместе совет не собирался. За памятник голосовали заочно, зато единогласно (лидер ветеранов и директор «Тифлопути», правда, потом от своих голосов отказались).

— Оформили протокол, — лаконично рассказывает Ханьжин. — Решили: земля под памятником городская? Значит, принадлежит народу. Заявку мы подали, отказа не получили. Молчание — знак согласия. Решили ставить. Всё.

В августе Ханьжин объявил сбор денег на памятник (145 тысяч рублей) через Boomstarter — сайт по поиску спонсоров (прямо сейчас на нем собирают деньги на «Мусульманский календарь-2017», елки для детей-инвалидов в Челябинске и фильм о 28 панфиловцах). За три недели 246 человек перечислили на памятник Сталину 165 033 рубля.

Бюст из крашеного под бронзу бетона заказали в мастерской в Северной Осетии. Придумывать макет, по словам Леонова, не пришлось: Сталина в Осетии до сих пор делали серийно. От объявления сбора денег до открытия памятника прошел месяц.

— Собрались и сделали, — говорит Альберт Леонов. — Яркий пример рождения гражданского общества.

Сталинист-буддист

Мы идем в офис «Правоведов» мимо строек и унылых многоэтажек. Леонов показывает рекламный щит, на котором он два года назад повесил фотографию Сталина с надписью: «Спасибо деду за победу» («Меня за это чуть не порвали, не сожгли на *** на кострах»), затем — странное сооружение с флажками на палках и круглыми барабанами.

— Это вот маленький уголок Бурятии…

— Альберт у нас по совместительству буддист, — перебивает Денис.

— Не по совместительству, — обижается Альберт. — Я занимаюсь возрождением буддизма на территории Ямало-Ненецкого автономного округа. Ощущаю гонение власти. Попы шипят, ***. Я встречался с бывшим председателем думы, который сказал: «Были бы в администрации железные яйца — мы бы снесли на хрен и твоего Будду, и твоего Сталина».

Сразу за барабанами Альберт гордо останавливается:

— Вот. Статуя Будды. Года три назад установил. Привез с Тибета. Последователи Будды — они много где работают, вот и таможенники мне помогли. Теперь защищает нас, буддистов. Как бы все буддистские дацаны ежедневно молятся за нас. Сколько есть в России буддистских дацанов — все молятся.

Я смотрю на статую в прозрачном коробе. За спиной Будды прорастают металлические цветы, вперед выставлена трогательная маленькая пяточка.

— Тоже без разрешения ставили?

— Ну… — тянет Альберт. — Будда стоит на такой территории, что как бы сложно сказать: может, и на частной, может, на городской. Когда я его поставил, тут визг был — вообще караул. «Точечная застройка, будем сносить!» А я говорю председателю суда: представьте, пойдут обращения верующих в Генеральную прокуратуру? Сангха (буддистская община. —Е. Р.)России обратится защитить права верующих. Он сразу все просчитал и сказал: «Кому ваш Будда мешает?»

— То есть, когда вы ставили Сталина, вы шли путем Будды? — гнула я свое.

— С Буддой все проще, буддисты — люди такие… Мне поступило предложение от верующего, который был каскадером. Говорит: «Как они будут сносить — давай я бензином обольюсь и подожгу себя. А тебе скажу, где камеры ставить. Там такое фаер-шоу будет, через десять минут генералы полетят, волна в Китае, в Тибете поднимется…» В общем, есть у нас человек, который готов пожертвовать собой ради веры. Известный каскадер такой.

Мы молча смотрим на Будду. Лицо его невозмутимо и холодно, как у Сталина, зато Альберт смотрит на него нежно, как на младенца.

— Он у нас ночью светится. Только запотевает. Два раза в год надо его разбирать, чтобы чистить. Впитывает негативную энергию со всего города — и ржавеет. В этом году столько энергии хапнул — три дня зубными щетками чистили.

«Ты че, офигел?»

Узнать отношение администрации Сургута к памятнику Сталину мне не удалось. Из департамента архитектуры прислали отписку. В пресс-службе мэрии испуганно ответили, что моральный аспект установки памятника не комментируют, но очень доброжелательно посоветовали позвонить в Сургутский университет: «Там вам и без нас все расскажут». По словам Альберта Леонова, в день установки бюста ему позвонил заместитель мэра и спросил: «Ты че, офигел?»

— У нас регион такой, своеобразный, — вздыхает Леонов. — Что говорит власть, Москва, президент — нашим все фиолетово. Везде по России вертикаль власти построили — а у нас нету. Когда мы пришли на отчет главы города в футболках с фотографией Героя России Рамзана Кадырова, с нами даже не хотели здороваться. Только замглавы и спросил: «Что это вы сделали? Я офицер, по горам его гонял, а вы тут».

— Видите, мы тут чуть ли не единственные продвигаем политику Путина, его взгляды, — вздохнул Ханьжин. — Как сам Путин сказал: «Не все журавли успели за мной взлететь, пришлось возвращаться».

Ханьжин с Леоновым весело рассмеялись.

— А Кадырову вы не думали памятник поставить? — спросила я.

— Не, Кадыров живой, — удивился Леонов. — Таким деятелям, как Путин, Кадыров, им пока рано. Нужно, чтобы время прошло после смерти, для оценки. Хотя некоторые уважаемые люди, востоковеды, деятельность Рамзана Ахматовича Кадырова уже сравнивают примерно с Моисеем.

— Там сначала плохо все было у Моисея, — сказала я. — Не быстро у него все получилось.

— Ну и у Кадырова тоже, — вздохнул Альберт.

«Ламы любили гулять по крышам тюрьмы»

Велик город Сургут, но памятник Сталину установили ровно напротив места, выделенного под памятник репрессированным. Просто не заметили, утверждает Ханьжин.

— Мы на их землю не залазили. Возможно, если бы они свой памятник поставили, мы бы десять раз подумали, надо ли рядом. Но пусть ставят свой теперь, мы не против. Сталин сам был жертвой политических репрессий Хрущева. Мы против цифр репрессий завышенных. Время было неспокойное, много реальных убийц, педофилов, казнокрадов-чиновников…

— Про педофилов в 1930-х я что-то не слышала.

— Просто каждое дело разбирать надо, — вмешивается Леонов. — У меня один дед во время войны был зампредседателя колхоза. Когда люди уходили на фронт, у него просили хлеба, чтобы проводить. Получилась недостача, ему дали три года. Другой дед работал в НКДВД, с Берией. Занимался… Скажем так: выявлением «врагов народа». Расследовал теракты на Украине, когда шахты взрывали, выявлял паникеров во время обороны Москвы. За сутки выявлял.

— Ты на «Бессмертный полк» не ходишь с ним? — уважительно спрашивает Денис.

— Пока не ходил. Я и сам в КГБ работал, в аналитическом отделе, в Омске. Обрабатывал анонимные письма. Было дело, вскрыли шпионскую сеть. У нас были специальные специалисты, которые по почерку могли на 80% определить, правду ли человек пишет. Видели, какое эмоциональное состояние имел человек…

— Слушайте, а вас не смущает, что много буддистских лам было репрессировано? — невпопад спрашиваю я.

— Это дискуссионный вопрос. Мне рассказывали, что ламы ночью любили гулять по крышам тюрьмы. Вы знаете, что такое левитация?..

Напоследок я спрашиваю, кто мог облить Сталина краской.

— Это чисто бандеровское, чисто ОУН-УПА, — невозмутимо говорит Альберт. — Большое лобби у нас тех, кто поддерживает бандеровцев. Мы считаем, это они сделали. Их стиль.

Коммунистический тупик № 2

Гнездо сургутских бандеровцев я нахожу по желто-голубой вывеске.

— Наши как увидели, говорят мне: ты вывеску-то смени. А я им: так вы сначала герб Сургута смените. Он у вас тоже желто-голубой.

Уроженец Западной Украины, председатель Украинской национально-культурной автономии «Украинцы Югры», гендиректор «Сургутского торгово-промышленного дома», бизнесмен Владимир Самборский основал местное отделение партии «Яблоко», дважды летал в Москву на митинги на Болотной, вместо портрета президента держит в кабинете постер группы Deep Purple («19 раз на их концерты ездил»), в интервью местному агентству «СИА-пресс» (которое учредил его сын) выступает против войны на Украине, а установку памятника Сталину называет позором и «омерзительным цинизмом». Кажется, идеологические противники задевать Самборского в ответ побаиваются. Не из-за его влиятельности — из-за острого языка.

Я спрашиваю, кто мог облить памятник краской. Самборский тут же звонит знакомым в полицию и прокуратуру, расспрашивает, вешает трубку.

— Сами сталинисты и облили. Просто внимание к себе привлекли. Эти люди застряли в прошлом. Они как троллейбус. Рогами уцепились за два провода. Пока ток идет — едут, ток вырубили — остановились, и все. Тупик. Коммунистический тупик номер два.

— Почему городская администрация не реагирует?

— Видимо, администрация ждет, что скажут в Хантах (Ханты-Мансийске. —Е. Р.). Ханты ждут, что скажет Москва. Никто же не знает: пришла в Москве пора Сталина или еще нет. Без сигнала никто ничего не сделает. Сами они покойники. Даже взятки берут без энтузиазма.

О том, как в Сургуте устанавливают памятники, Самборский знает не понаслышке: он полностью профинансировал памятник учительнице, открытый летом перед местным педуниверситетом (скульптор сделал памятнику лицо мамы Самборского, учительницы из Бердичева), а в 2005-м оплатил и установил в центре города памятника Тарасу Шевченко.

Самборский везет меня к памятнику Шевченко. Темнеет, сумерки опускаются на серые хрущевки с розовыми балконами. Внезапно посреди пустой дороги образуется пробка из дорогих джипов («Тут офис «Газпрома», — мимоходом бросает Самборский). Мы останавливаемся около маленькой березовой рощи. На гранитном постаменте перед ней стоит очень торжественный бюст.

Самборский рассказывает, как три года не мог получить землю под памятник, как мэрия месяцами рассматривала различные его проекты, каждый раз требуя что-нибудь изменить; как под него выделили землю с проходящими снизу коммуникациями, так что пришлось ставить бюст в стороне от них…

— Я подвинул в сторону чуть-чуть, всего на восемь метров… — объясняет Самборский. И я понимаю: если бы не «чуть-чуть» — был бы Тарас Шевченко в городе тоже нелегально.

«Наша память»

— Привезли нашу семью сюда на барже в 1930-м, сказали: вылезайте! Шесть семей высадили в чистый лес. Выкинули два топора, пилу — больше давать боялись, вдруг бунт устроят. Среди местных пустили молву: едут враги народа, прячьте топоры. Сначала мои копали землянки, потом строили бараки, клетки буквально. Запускали туда стариков и ребятишек. Вы представьте: лес зимой валят, человек мокрый, обсушиться негде. В первую зиму вымерла половина. Вымерла, не погибла. Малые и старики. Только крепкие мужики остались.

Павел Александрович Акимов, председатель общественной организации «Наша память», рассказывает спокойно и без выражения — в сотый раз пересказывает новому человеку очевидные факты.

«Наша память» — две крошечные комнаты в жилом доме на Черном мысу, сейчас — южной окраине Сургута, раньше – отдельном поселке на берегу Оби. По-советски ярко-зеленые стены, карты лагерей по стенам, самовар в углу… Если верить картам, Черный мыс был ближним из мест, где было позволено селиться ссыльным. «Наша память» — единственная в Сургуте организация, которая занимается помощью репрессированным. Где же ей быть, если не здесь?

До 1930 года вокруг Сургута не было примерно ничего. Во всем районе жило около 20 тысяч жителей. Всего за два года, с 1930 по 1932-й, их численность выросла на треть. К 1932-му здесь было уже 8900 ссыльных — треть всего населения. По словам Акимова, на деле их было больше, вот только в первые два года высылки статистику ссыльных никто не вел. Сколько умерло за эти два года, не узнать никогда.

— Я нашел статистику, — говорит Акимов. — Сюда, на Тобольский север, было отправлено в три потока — 1931—1933-й — 450 тысяч раскулаченных. Выжила только треть.

Лагерей вокруг Сургута не было, зато раскулаченных везли массово: Западная Сибирь, Северный край, Украина, Поволжье, Урал, Башкирия, Крым… Привозили на баржах, выбрасывали на голых берегах Оби.

Судя по документам, высылали сюда в основном большие крестьянские семьи, которые держали лошадей, коров, отстраивали большие дома. Многих брали за отказ вступать в колхоз, некоторых — за нежелание отречься от раскулаченных родственников. Конфисковывали не только дома и скот, но даже одежду, личные вещи.

Первые годы здесь стоял голод. В докладной записке Генриха Ягоды от 26 октября 1931 года сообщается об огромной смертности спецпереселенцев, особенно детей. В возрасте до трех лет умирало 8—12% — то есть каждый десятый.

За зиму 1930-го поселки посреди тайги вымерли почти полностью. В первую весну в поселках ссыльных разыгралась цинга. Люди ели лягушек, мох, толкли листья. На следующий год стали сажать картошку и держать скот. Формально поселки не считались лагерями, на деле были в ведении ГУЛАГа.

— Ваши родители радовались реабилитации? — спрашиваю.

— Конечно, — удивляется Акимов. — Они пережили унижения. Если где-то выборы шли, их не приглашали. С места выехать не могли. Когда кто приходил из армии, все смотрели, гордились. А нас не брали, мы были враги. Мать получила паспорт только в 64-м году, как на пенсию вышла. До этого раз в неделю отмечалась в комендатуре. А брат в 53-м из села сбежал. Ему 13 лет было, пора в колхоз, а он учиться хотел. У него одна только справка была, что он семилетнюю школу окончил, — с этой справочкой и сбежал. Они с ребятами на теплоход до Сургута со стороны реки влезли. Потому что перед трапом ходил председатель колхоза, следил, чтоб никто не сбежал.

— Ой, я сама так сбежала! — Валентина Яковлевна сидит рядом с Акимовым под картой поселков ссыльных — в платке, строгая, седая. В 1930 году ее родителей с девятью детьми выслали в Сургутский район из-под Омска. — В 46-м пришел пароход, мы с девчонками только погрузились — видим, председатель колхоза на лошади скачет, кнут скрутил, хлещет кнутом, орет: «Хорошо, пароход отошел, а то б я вас всех вытаскал!» Так я уехала в город, в техникум…

Сейчас в «Нашей памяти» состоят 760 человек — таких же, как Валентина Яковлевна или Акимов, ссыльных. Я спрашиваю, как в их молодости говорили о Сталине.

— Со страхом, — говорит Акимов. — Стукачи были почти в каждой деревне. Кто-то слово сказал лишнее — все, 58-я. Можешь загреметь.

— Помните такие случаи?

— Дядю в 46-м забрали. «Враг народа». Жену его уволили из школы, выселили из казенной квартиры. С тремя ребятишками мыкалась по соседям. 10 лет дяди не было. Когда вернулся, я от него слова не слышал, где он был.

— Теперь буду я рассказывать, — вмешивается Валентина Яковлевна. — Третьяков Иван Иванович. Был взят, за что — не знаю. Работал завхозом в совхозе «Верный путь». У Сережи отца взяли, расстреляли в Ханты-Мансийске. Еще Гребнев, дядя Коля. Еще другой был, вылетел из головы. В нашем Нагорном поселке был Шубин Матвей Яковлевич, бондарь на рыбучастке. Папа тогда работал на конном дворе, Шубин пришел к ним в конюховку, сидят, разговаривают с дядей Романом. Утром бах: нет дяди Романа. Приехали, забрали. Потом Самалов Иван Васильевич также: поговорил — забрали. Сначала никто не мог понять, а потом поняли: если Шубин в каком-то разговоре поприсутствует — обязательно человек исчезнет.

— А сталинисты говорят, вы получаете липовые справки о реабилитации ради денег, — говорю я.

Акимов как-то теряется.

— За реабилитацию платят 676 рублей к пенсии. Всем одинаково. Только какие они липовые, если справки — из управления внутренних дел?..

…В 1960-е все изменилось: здесь нашли нефть. В Сургут хлынул поток новых людей. Ссыльные перестали быть большинством, Черный мыс превратился в городскую окраину. И оказалось, что в обычной для России битве между детьми репрессированных и детьми охранников победила нефть. От времени землянок и цинги в городе не осталось ничего.

Говорить о том, что нужно поставить памятник репрессированным, «Наша память» начала еще в 2005-м. Только к 2010 году согласовала его проект: расколотая девятиметровая бетонная стена с двумя бронзовыми людьми. «Это символизирует, что все невзгоды, которые люди поимели, люди прошли и раскололи эти стены, выжили. Вот суть», — объясняет Акимов.

Место на набережной у Черного мыса выбрала администрация Сургута. Она же год назад выделила грант в миллион рублей. Но стоимость проекта оказалась 6,5 миллиона, которых все еще нет.

— От нас запросили: кто должен за памятник платить? У нас решение было такое: раз ссылало нас государство — пусть оно и несет эту ответственность, — говорит Акимов очень серьезно. — Расчетный счет у нас, конечно, есть, мы сейчас начали его публиковать. Пока ничего не прислали. Да и кто нам будет перечислять деньги?

— А на Сталина стали.

— Ну, это понятно, — обижается Акимов.

Неловко говорить, но, кажется, бюст Сталина возник вовремя. Впервые за десять лет про памятник репрессированным в городе заговорили всерьез. Акимов нашел спонсора, который готов построить основной бетонный каркас памятника на свои, чтобы потом возместить из государственного гранта. Основной каркас памятников обещают сделать до морозов. Отделку и бронзовые скульптуры — летом.

На фоне Сталина

— Архитектура хотела, чтобы на месте памятника камень лежал. Но его в снегу машины затопчут, снег зимой — метр, а рыбаки ездят.

Мы приезжаем на набережную сияющим холодным полднем. На месте, где будет установлен памятник жертвам репрессий, метрах в полутора над землей торчит табличка, обнесенная аккуратной оградой, как могилка на кладбище. Сталин — в паре сотен метров сразу за ней, между табличкой и рекой.

— Зря вы этот ваш, ну, памятник тут поставили, — вежливо говорит таксист. — Украдут его. Вон дом брошенный, там 30 бомжей живут.

К Сталину Павел Александрович предлагает не идти: между ним и памятником его жертвам тянется глубокая канава. Но Валентина Яковлевна первая лезет через канаву вперед.

У подножия постамента лежит несколько привядших гвоздик, на брусчатке красной краской написано: «Я (сердечко) люблю тебя», сверху черным приписано «не», — словно это не борьба за коллективную память, а переписка двух пэтэушников.

— Табличку сняли! Здесь табличка была! — Акимов подскакивает к постаменту, всматривается в пустой прямоугольник от обвалившейся надписи. — «Осиф». Значит, «Осиф» уже, — констатирует с удовольствием. — Начинается. Скоро весь растащат. — Обходит кругом, видит алый затылок, подпрыгивает. — Так он все-таки облитый! Облитый! Эх, блин, фотоаппарат не взял.

— Поня-ятно… Поня-ятно… — Валентина Яковлевна смотрит на памятник, как на порвавшего штаны внука. Акимов отходит в сторону, она продолжает рассуждать вслух.

— В честь чего он появился тут, за какие дела? Столько тут было плохого натворено для народа. Хотя, говорят, это Берия все сделал, Сталин только подпись ставил. И не читал.

— Не дурачок же Сталин совсем, — вмешиваюсь я.

— Не дурачок, а не знал. Подсовывали ему.

— Значит, не виноват он ни в чем?

— Если так судить — это Берия виноват. А что войну выиграл — это Сталин. Если б не Сталин такой напористый и Жуков такой умелец — победы бы не видать.

— Люди, которые памятник Сталину тут поставили, то же самое говорят.

Валентина Яковлевна задумывается.

— Сталину как полководцу — надо памятник. Но только в том виде, что он полководец. А как руководителю тех лет — не надо. Это я как раскулаченная считаю. Только раскулачивал Берия.

— Когда вашу семью раскулачили, Берии еще в помине не было, — не удерживаюсь я. — Он еще в Грузии жил!

— Я маленькая была, не помню… —

Акимов возвращается к Сталину, обходит вокруг.

— «Генералиссимус»! За все его правление 52 миллиона людей приговорили. 52! Не считая войну.

— Тут Валентина Яковлевна говорит, Сталин не знал, что были репрессии, это Берия все устроил, — говорю я, чувствуя себя стукачом Шубиным.

— Да ну, — отмахивается Акимов. — Берия — нормальный мужик. Он эту Грузию вытянул, междоусобицы ликвидировал. Потом давал разрешения на хорошие дела. Я сейчас уже не помню, какие… ну, на нормальные. Это его в 1953-м Хрущев опозорил.

— А как вы Сталина как полководца оцениваете?

— Да какой он полководец? – удивляется Акимов. — Закидал всю Европу своими трупами!

— Что, Жуков тогда один войну выиграл? — вспыхивает Валентина Яковлевна.

— Да и Жуков этот такой же! 26 миллионов людей потерять!

— У меня в головенке не умещается: того хвалили, этого хаяли… — ворчит Валентина Яковлевна под нос.

— А еще сталинисты собираются памятник Берии здесь поставить, — добавляю я.

— Ба-атюшки! — всплескивает руками Валентина Яковлевна. — Одурели совсем!

…К машине возвращаемся в мрачном молчании. Не дожидаясь помощи, Валентина Яковлевна отважно ухает в канаву, пытается выбраться, но пробуксовывает в жидкой грязи. Акимов скатывается следом, подхватывает под остро торчащий локоть, толкает:

— Ты давай, маши крыльями, маши. Так, глядишь, и взлетим. Улетим отсюда. Давай…

Я хватаю Валентину Яковлевну под другую руку. «По-ле-те-ли!» — кричит Акимов, и мы выскакиваем прочь — прочь от жидкой грязи канавы, прочь от набережной, откуда увозили на героическую смерть солдат и привозили на бесславную жизнь ссыльных; прочь от «Осифа» с алым затылком; спиной к великой сибирской реке.

Сургут