Виталий Лазаревич Гинзбург, выдающийся физик ХХ века, лауреат Нобелевской премии, прожил долгую и достойную жизнь, не запятнав репутации, не покривив душой: «не подписывал гнусных писем деятелей науки» или других «писем трудящихся», не выступал с самобичеванием, не плел интриг.

Конечно, ему повезло куда больше, чем многим современникам. Его не арестовывали, как Ландау. Его выхватили из строя обреченных на смерть ополченцев в 41-м, чтобы он продолжал заниматься наукой, обеспечивая обороноспособность страны. Его будущая жена, тогда студентка, обвиненная в подготовке покушения на Сталина, отделалась смехотворными тремя годами, потому что выяснилось: окна ее комнаты на Арбате (из которой, по версии следствия, и должны были стрелять по машине вождя) выходят не на проезжую часть, а в глухой двор.

Уже в конце жизни академик написал: «Мне остается ответить лишь на один, по-видимому, естественный вопрос: как повлияли пережитые испытания на мою научную работу? Напрашивается простой ответ: в лучших условиях удалось бы больше сделать. Но, честно говоря, я в этом не уверен. Ведь всю свою «рабочую жизнь» (с 1938 г.) я мог почти без перерывов заниматься чем хочу, не заботясь о куске хлеба… Это во-первых. А во-вторых, и это типично для многих моих товарищей, наука и занятия ею занимали в нашей жизни огромное место, это было одновременно и работой, и хобби, и отдыхом, и даже наркотиком».

О ФИАНе

…В старом здании ФИАНа на Миусской площади у меня был очень маленький кабинетик, какая-то отгороженная клетушка. И вот появился худенький мальчик низкого роста, в шинели. Я уступил ему единственный стул, а сам сидел на столе. Фима (будущий академик Е.С.Фрадкин.— Ред.) потом рассказывал мне, что был поражен: он рассчитывал увидеть солидного, важного профессора <…>. А мне был 31 год, я не был солидным и важным. Да и никто из нас в Теоретическом отделе ФИАНа не был солидным и важным, даже основатель Отдела проф. Игорь Тамм, хотя ему тогда было уже 52 года. <…>

(1987)

…С 1971 г. у меня начались новые неприятности, но это уже не была угроза для жизни, и поэтому сообщу о них кратко. Во-первых, меня почти перестали пускать за границу. Например, я не смог сам произнести свою Дарвиновскую лекцию (она была прочтена на заседании Королевского астрономического общества по заранее посланному мной тексту)… Во-вторых, возникли осложнения, связанные с тем, что в нашем отделе с 1969 г. вновь стал работать А.Д. Сахаров. Я отказался подписывать какие-либо осуждающие его письма<…>. По нашей инициативе он остался сотрудником отдела, и мы к нему ездили (добились специального разрешения. — Ред.). Когда Сахаров в самом конце 1986 г. смог вернуться в Москву, то появился в отделе в самый день своего приезда и был тепло встречен. Как заведующему отделом, мне, естественно, пришлось особенно много заниматься «делом Сахарова». Думаю, я сделал все, что мог.

(1988)

О Курчатове и «атомном проекте»

<…> Именно Курчатов спас советскую физику от «лысенкования». Дело в том, что по образцу пресловутой сессии ВАСХНИЛ 1948 г. готовилось Всесоюзное совещание физиков, которое должно было, по идее его организаторов, «навести порядок» в физике, искоренив идеализм и т.п. <…>

Совещание было назначено на 21 марта 1949 г., но в последний момент отменено. Имеются основания полагать, что отменил его Сталин, потому что Берия сообщил о заявлении Курчатова о том, что без теории относительности и квантовой механики бомбу не создашь.

(1995)

О бомбе и иллюзиях

…Все известные мне советские физики (в частности, Тамм и Сахаров) оправдывали свое участие в атомном проекте необходимостью догнать США. <…> Я сам участвовал в известных пределах в создании советской водородной бомбы (1948—1953), но возможность ее агрессивного применения Советским Союзом мне тогда и в голову не приходила. Убежден, что так же думал и Тамм, и вообще все, с кем приходилось говорить совершенно откровенно. Здесь очень существенно также, что мы не понимали истинного лица и роли Сталина… Сейчас и, конечно, уже давно я понимаю, что Сталин был архибандитом и, не задумываясь, применил бы любое, самое страшное оружие, если бы считал это нужным для достижения своих людоедских целей. Великое счастье для человечества, что Сталин и Гитлер не овладели атомным оружием первыми.

(2001)

…Несколько лет назад я видел видеофильм, посвященный Роберту Оппенгеймеру и созданию в США атомной бомбы. И вот что особенно бросилось в глаза и запомнилось. Все симпатичные персонажи были либералами (а некоторые, кажется, коммунистами), но совершенно не понимали, какова практика коммунизма в СССР, что такое сталинская диктатура. Напротив, люди несимпатичные, в том числе какие-то агенты спецслужб, оказались гораздо более проницательными. Это совершенно типично. Очень многие известные и достойные писатели и ученые на Западе вплоть до второй половины 40-х годов, а некоторые и позже, поддерживали Советский Союз, всё прощали его правителям во главе со Сталиным. <…>

(1997)

О присуждении Нобелевских премий

…Хочу воспользоваться случаем, чтобы прокомментировать (в применении к физике и только к ней) нередко встречающийся в нашей печати мотив: советских ученых незаслуженно обходили и обходят, вот среди нобелевских лауреатов по физике американцев — 68, а от СССР и России их только 7 (данные по 1997 г. включительно). Так неужели же советская (российская) физика в 10 раз слабее американской? Несомненно, это не так, по крайней мере, до немалой «утечки мозгов» после 1991 г. Но сейчас важно другое: сравнение по числу Нобелевских премий и лауреатов — это некоторое сравнение уровня физики не вообще (по числу физиков, числу публикаций и т.д.), а только по числу важных открытий, по уровню фундаментальной физики. И здесь мы действительно отставали и отстаем от США пусть не в 10, но все же в несколько раз. Причины различны: тут и большая у нас загруженность прикладными и оборонными работами, и недостаточное финансирование фундаментальной физики (особенно для постройки больших установок — ускорителей, телескопов и т.п.), и «помехи» типа идеологического зажима, сплошь и рядом просто идиотской секретности, трудности поездок и даже обмена информацией с заграницей и т.п.

<…>

(1998)

О национализме

Прежде чем ответить на вопрос о моем отношении к антисемитизму и национализму, хочу заметить следующее. Я всегда был и, конечно, остаюсь убежденным интернационалистом, т.е. считаю равными, равноправными представителей всех рас и народов, не может быть и речи о том, что какой-либо народ является избранным, имеет особые права и т.п. Националисты, напротив, считают «свой» народ имеющим такие права. Поэтому националист будет оправдывать представителей своей национальности, помогать им и в той или иной мере защищать даже жуликов и негодяев своей национальности. Мне это совершенно чуждо, и даже наоборот, как — я сейчас поясню. Дело в том, что не нужно путать национализм с национальным чувством, с сознанием, что ты принадлежишь к какому-то народу, то он (этот народ) тебе в известной мере дорог и близок. Это нисколько не противоречит и интернационализму. Поясню это более конкретно на своем примере. Я родился в Москве и, кстати сказать, еще при царском режиме. Мой родной язык — русский. Еврейского языка (ни иврита, ни идиш) я не знаю.<…> Но я с детства знал, что я еврей, а иногда — и жид. Знал о гонениях на евреев, в частности, о погромах, да и были в семье какие-то элементы еврейской культуры. Поэтому и родилось, и сохраняется чувство национальной принадлежности, национальное чувство. Самое яркое проявление этого чувства в моем случае меня самого удивляет. Именно, если я сталкиваюсь (не обязательно, конечно, лично) с евреем-негодяем, — мне стыдно. <…>

Об отношении к религии

<…> Я не постесняюсь сказать, что часто завидую верующим: им легче «списать» на волю Божью вопиющую несправедливость и всю горечь жизни, которые мы каждодневно чувствуем и наблюдаем в нашем обществе. Им легче думать о старости и о неизбежной смерти. <…> Разум, однако, дан человеку не для того, чтобы поддаваться эмоциям и идти на поводу у предрассудков и обветшалых верований седой древности. Знакомство с богословием лишь укрепило мои атеистические убеждения, т.е. интуитивное суждение о том, что существует лишь Природа и управляющие ею законы, которые познает или, во всяком случае, старается познать разум и руководимая им наука.

(1999)