Заживо горит щенок, посаженный на железную цепь между двух подбитых машин, с трудом его вытаскивают из огня; спасенного называют Луной, история Луны становится историей гибели прежнего уклада города Луганска.

«Война близко» — ​так координатами тревоги обозначен и назван новый спектакль Театра.doc. Война близко — ​это обстоятельство времени и места, накрывшее людей враз, без предупреждения.

Спектакль состоит из трех линий, скрученных волей постановщика Елены Греминой в один узел. В основе первой — ​реальный дневник реального человека из Луганска, присланный в театр (автор Д.Бел). Вторая — ​текст английского драматурга Марка Равенхилла о Сирийской войне, о том, как в перекрестии трактовок безусловное начинает выглядеть относительным. Третья — ​закулисье сфабрикованного процесса над украинским режиссером Олегом Сенцовым, взятого с тыла, с изнанки событий.

На сцене трое актеров. Они работают в фирменной стилистике Doc’а — ​вне красок, сильных эмоций, какой бы то ни было театральности. Вся «сценография» происходящего — ​неуклюжая пирамида стульев, воздвигаемая со скрежетом и лязгом — ​образ хаоса, накреняющего мир.

Дневник читают двое: Константин Кожевников и Николай Мулаков, «перехватывают» текст друг у друга, он фиксирует типичные события, и принадлежит не одному человеку, многим.

Герой и автор — ​обычный мужик с «пакетом» — ​жена, дочь, квартира, машина, работа: норма, слегка осложненная идейной рознью внутри семьи («Родители жены — ​за соединение с Россией, я — ​за демократический выбор»). Но пока Киев смывает грязь и кровь с улиц, в Луганске начинается небывалое: в центре города лежат «люди, разорванные в мясо», город бомбят, кто-то уезжает, кто-то идет в ополчение. И звучит странный рефрен: «У меня ощущение, что скоро все закончится».

Каждая дата набухает подробностями: референдум по самоопределению, отняли машину, на которой хотел вывезти семью, решение о государственном суверенитете, убит школьный учитель дочери… Среди ополченцев в казачьей форме — ​одноклассники, коллеги, партнеры по бизнесу. И хотя уже ясно: «в нашем городе есть опасность погибнуть», герой еще пытается жить по-прежнему, возит дочку к репетиторам.

Расчеловечивание и человечность сфокусированы в истории несчастного щенка Луны: чужак спасает, хозяин выгоняет на улицу… В воздухе Луганска от ноября 2013 года до апреля 2015-го висит и не оседает взвесь взорванной жизни. И главным остается вопрос: за что?

«Ваши голоса» — ​первое исполнение текста Равенхилла в России. Он стоит между двумя российско-украинскими кусками и схож с ними, как двоюродный брат. Григорий Перель читает монолог нейтрально, тем спокойнее, чем чудовищнее подробности.

Сюжет и движение третьего фрагмента — ​то, как выбивают показания на Олега Сенцова, как истязают свидетелей, как организуют процесс.

В какой-то момент разговор между двумя персонажами (реконструкцией событий занималась Елена Гремина) — ​человеком, который собирается взрывать памятник Ленину, и человеком, который собирается доносить, — ​как уродливое отражение, напоминает «Бесов», и, слушая поток неуклюжих идейных откровений, снова понимаешь: бессмертны диагнозы Ф.М.Д. для «русских мальчиков». Муть сознания, смешиваясь с мутными событиями, порождает пену дней, ее используют, чтобы залить пожар истории.

Суть происходящего абсурдна почти в той же мере, как безумные обвинения на процессах 30-х годов: измышления, напраслина, ложь. На технологии добывания показаний театр останавливается особо подробно: пластиковый пакет надет на голову, электрические провода присоединены к гениталиям, подвешенного на дереве избивают часами. Итог: материал для обвинения.

Диалоги, описания пыток идут на фоне реальных фотографий. Один из главных фигурантов процесса, как смирительной рубашкой, спеленат майкой с красной надписью: «Крымнаш», но находит в себе силы прямо в зале суда отречься от показаний, данных под пыткой. Последнее слово Олега Сенцова, осужденного на 20 лет, предваряет финал спектакля. Финальная фраза адресована залу и времени — ​«Не будем же бояться!».

Нет сомнений, этот спектакль в сегодняшнем контексте — ​важный акт гражданского сопротивления. Его задача слита с кредо Doc’а — ​документировать реальность, говорить правду ради самой правды.

Но именно оттого, что этот театр сегодня занят серьезной работой, — ​время поговорить о том, как в нем сопрягаются и как конфликтуют между собой протокол момента и художественное начало, без которого театра не бывает.

Конечно, можно принять особые условия игры: единственный театр, позволяющий себе высказываться по текущим вопросам открыто оппозиционно, может и имеет право оставаться неприкасаемым, зоной вне критики. Но я хочу, чтобы Doc жил и развивался. Чтобы его хлебом была не только честная рефлексия и диагностика общественных заболеваний.

Doс в этом сезоне сделал много спектаклей, сверстанных словно газетный номер. Живущий, как известно, один день. Способ существования театра стал похож на сетевой портал, где сегодняшняя новость теснит вчерашнюю. Но и в газете, и на портале новость одно, а аналитика — ​иное. Критически осмыслять реальность стоит потому, что плоды осмысления нужны не только дню сегодняшнему, но и дню завтрашнему.

Так что делает театр событием внутренней жизни человека? Что дает ему опору? Что, наконец, его воспитывает — ​честным, совестливым, отважным?

Пора подумать о широком зрителе. Не только о той группе фанов, которые найдут Театр.doc в любом удаленном доступе, потому что фанатеют прежде всего от его смелости и безбашенности. Еще и о тех, кто приходит сюда, чтобы обрести некий личный опыт. Жизни в системе и противостояния ей.

Ведь Doc не столько коллектив, группа или товарищество, сколько тип поведения в обществе. Поведения, в котором каждый шаг и жест сделан по осознанному выбору. Но этот шаг и жест, чтобы воздействовать максимально, должны быть выверены. И решены театрально. А в ряде последних работ театра стилистикой становится сырая незавершенность итога. Постепенно сам факт высказывания становится важнее, чем форма. И она вместе с ритмом размывается все сильнее.

Тем более что именно для этого случая не действует оппозиция — ​форма или содержание. Тут — ​документ. И даже если он предельно точен, он еще должен быть отточен.

Потому что театр рассчитан на длинную мысль, на глубокую работу.

Особенно, если ее посылы вызывают такое серьезное уважение.