По-другому я бы назвал этот очерк, как роман Горького: «Мать». Но сначала, когда она позвонила от подъезда «Новой», я с ней долго разговаривать и не собирался. Не был уверен, что смогу ей помочь, а уверен был как раз в обратном. Сын сидит за бандитизм, осужден по вердикту присяжных в 2009 году. И что толку от разговоров?
Татьяна Георгиевна меня подкупила своей доброжелательностью: она не похожа на целую армию матерей и жен сидящих. Потом, когда я ночевал у нее в Дзержинске в комнате внука с игрушками (бывшая невестка доверяет ей его по субботам), я все же решился спросить, как это ей удается. Она вопросу не удивилась и объяснила, что преподает в техникуме, работает с детьми, а там по-другому нельзя. Это ее трудовая повинность: не озлобиться, даже когда дома одна.
В эту квартиру — чистенькую, но всю наполненную, кроме игрушек, словно каким-то сиротством, — Татьяна Георгиевна переехала недавно, сын здесь еще не был, но ему, конечно, понравится, когда он вернется. Прежнюю, трехкомнатную, пришлось продать: много денег ушло на адвокатов. Пока все без толку. Отец через год после приговора умер. У нее перестают ходить ноги — врачи говорят, что нервное, но это она мне объяснила только тогда, когда мы обошли уже несколько адресов в Нижнем и ей приходилось часто останавливаться, прислонясь к какой-нибудь мокрой стене.
В Нижний из Дзержинска, известного тем, что здесь самые большие в мире свалки химических отходов, мы поехали на такси. Вдоль шоссе тянулись под дождем бесконечные бетонные заборы бывших заводов, за которыми не было видно какого-нибудь движения. Я спросил: «А как ученики?» — «Где, в техникуме?» — «Ну да». Она не ответила — видимо, на это ее доброжелательности могло уже не хватить. Древнее и замызганное такси было движимо ее надеждой и любовью.
Судья Ирина Юрьевна Бугрова с тех пор ушла на пенсию — посудила бы и еще, но теперь в Нижнем работает судьей ее дочка, а вместе нельзя. Шесть с половиной лет назад, выступая перед присяжными, Ирина Юрьевна сказала (запись на диктофоне сохранена): «Если на минуту допустить, что подсудимые этого преступления не совершали, то откуда известно о роли каждого из них?.. Вы должны поверить мне на слово, что все доводы о применении к ним недозволенных методов проверялись судом… После приговора, уважаемые заседатели, можно будет познакомиться, и вы поймете, почему я не поверила заявлениям подсудимых».
Пять лет из шести прошедших Татьяна Георгиевна верила, что этого достаточно, чтобы добиться освобождения сына — Максима Арефьева, 1981 года рождения. И если бы Верховный суд был — суд, должно было бы хватить, исходя из закона (ч. 2 ст. 340 УПК РФ): «При произнесении напутственного слова председательствующему запрещается в какой-либо форме выражать свое мнение по вопросам, поставленным перед коллегией присяжных заседателей». Но пять лет матери отвечали, что этого в протоколе нет. Конечно нет, Ирина же Юрьевна не себе приговор писала.
Татьяна Георгиевна, ковыляя до станции, стала ездить в Москву — все качали головами, охали, пока, наконец, не добралась она до Сергея Анатольевича Пашина, судьи в отставке и члена СПЧ. Он спросил: «А в совещательную к присяжным судья, случайно, не заходила? Вот это был бы аргумент». — «Да как же не заходила! При мне же! И в день вынесения вердикта».
Еще год ушел на то, чтобы через знакомых и знакомых знакомых найти сначала одного присяжного, потом второго… Двое из тех, кто подробно все помнил и был готов рассказать, пока мама доковыляла до «Новой», умерли. Но нашелся наконец и хороший молодой адвокат в Нижнем Новгороде (Александр Караваев), и они вдвоем с коллегой спустя шесть лет произвели официальный опрос бывших присяжных по закону «Об адвокатской деятельности и адвокатуре в РФ».
Россия не США — в том смысле, что быть присяжным у нас выпадает не каждому, и такие вещи не забываются. Все поговорившие с адвокатами бывшие присяжные рассказывают одно и то же. Как следует из воспоминаний присяжных, в совещательную комнату якобы заходила не раз, в том числе в день вынесения вердикта. Присяжные рассказывали, будто бы судья говорила, что подсудимые судимы (хотя Арефьев не судим), что они все наркоманы (и таких сведений о нем тоже нет). УПК запрещает сообщать присяжным («судьям факта») сведения о личности подсудимых. По словам присяжных, конечно, им льстило, что судья делится с ними следственными тайнами: объясняет, что оружие не нашли, потому что следователи раздолбаи, что еще много чего есть такого, что она просто не имеет права им рассказать…
И все же большинство колебалось, признавать ли виновным в первую очередь Арефьева. Но ведь у судьи сомнений не было! Присяжные проголосовали за снисхождения ко всем четырем подсудимым и успокоились на том (с их слов), что год Арефьев и так уже отсидел, а уж больше двух она ему никак не даст… Судья насчитала четырнадцать.
В Дзержинске в детской (чтобы посмотреть старые фотографии и книжки в доме, они, как вещдоки, не обманывают) я ночевал перед самым Новым годом, еще два месяца мы с Татьяной Георгиевной ждали завершения опроса присяжных. Теперь, собрав их, адвокат подготовил, а она отправила заявление о привлечении Ирины Юрьевны Бугровой, судьи в отставке и мамы судьи, к уголовной ответственности по ст. 294 УК РФ: «Вмешательство в какой бы то ни было форме в деятельность суда в целях воспрепятствования осуществлению правосудия (часть 1), … совершенное лицом с использованием своего служебного положения (часть 3)».
18 марта 2015 года заявление Татьяны Георгиевны Мельниковой, мамы Максима Арефьева, приговоренного к 14 годам лишения свободы, о привлечении к уголовной ответственности судьи Бугровой зарегистрировано в Следственном комитете РФ и Следственном управлении СК РФ по Нижегородской области.
Теперь мы возвратимся почти на семь лет назад (а с учетом предварительного заключения Арефьев сидит уже восемь), чтобы понять, для чего это судье могло быть надо. В Верховном суде РФ Татьяну Георгиевну никто так и не принял, потому, видимо, и приговор внимательно не читали — а он того стоит.
Итак, Лицова, Сизарева, Карева и Арефьева судили за бандитизм. Можно спорить, была ли там «банда» или просто серия мелких и очень глупых грабежей, но Арефьев, сильно отличавшийся от троих остальных по образу жизни (успешно работал в IT-компании), в любом случае участвовал лишь в первых двух из семи предъявленных «банде» эпизодов. Вот как, согласно приговору, они выглядели.
Осенью 2007 года ранее судимый Лицов, узнав, что предприниматель Волкова по воскресеньям возвращается из Московской области в Дзержинск с выручкой, предложил остальным подкараулить ее «Волгу» на шоссе. Они «изготовили палку с гвоздями», Арефьев, «следуя плану», через окно старого «Мерседеса» Лицова на ходу бросил эту палку «под левое заднее колесо» «Волги», но ничего из этого не вышло. После неудачи с палкой на «Мерседесе» эту «Волгу» они так и не догнали, и Волкова благополучно приехала домой. По ее показаниям в суде, погони ни она, ни водитель не заметили, палку с гвоздями тоже никто не видел.
Дело было 18 ноября, а 25‑го ранее судимые (то есть опытные) Лицов, Карев и Сизарев, не надеясь больше на свои гангстерские способности, подкараулили ту же Волкову в подъезде — тоже с палкой, но без гвоздей (эта была предъявлена на суде). При этом Арефьев стоял на улице с рацией (которая, впрочем, судьям предъявлена не была). Палкой эти трое дали Волковой по голове, но сумку у нее отнять так и не сумели и убежали.
Действительно, 25 ноября 2007 года кто-то напал в подъезде на Волкову, о чем она сразу же заявила в милицию, и вблизи места происшествия была найдена какая-то палка. Подсудимых она опознать не смогла: в подъезде было темно, но, по ее впечатлению полуторагодовой давности, нападавшие были какие-то малолетки.
В последующих пяти ограблениях после ноября 2007 года Арефьев участия не принимал, и в деле нет сведений, что произошло между «соучастниками». Сам он рассказывает, что с одним из троих членов банды он не то чтоб дружил, но общался в детстве, и в 2007 году, видя, что тот пошел по скользкой дорожке, пытался его вытащить, даже пристраивал на работу к себе в IT-компанию. На 25 ноября 2007 года у Арефьева было алиби, но судья Бугрова, как следует из рассказа присяжных, объяснила присяжным, что верить ему не надо, потому что подтверждения давали друзья и родственники.
В суде трое других заявили, что на следствии оговаривали Арефьева, но об этом подробнее ниже, тем более что судья сделала все, чтобы присяжные не услышали этих показаний.
Но ведь был же еще и пистолет! По версии следствия, как раз у Арефьева (это когда он на стреме стоял). Это тот самый пистолет, о котором судья говорила, что его не нашли только из-за разгильдяйства оперов. По эпизоду хранения оружия присяжные Арефьева все же оправдали, хотя судья тут им тоже недоговаривала — с пистолетом все было еще гораздо интереснее.
В день задержания Арефьева 29 мая 2008 года в квартире его подруги Евгении Ледневой (Арефьев там не жил) был произведен «обыск». Саму Ледневу несколько часов, шантажируя, допрашивал следователь Киричек из следственного управления ГУВД, а оперативники УБОПа Усманов и Устюжанин проникли в ее квартиру, видимо, воспользовавшись ключом, найденным в ее сумке. В квартире они и «обнаружили» (снова кавычки — это доказательство было признано недопустимым еще до начала процесса) несколько патронов для «ПМ» где-то там под столом.
Судье Бугровой об этом подвиге оперативников было известно: еще 29 мая 2008 года, задолго до слушания основного дела в областном, районный суд Дзержинска признал обыск в квартире Ледневой незаконным. Суд Нижегородского района уже после приговора Бугровой удовлетворил еще и иск Ледневой и взыскал с ГУВД 10 тыс. рублей компенсации морального вреда — за издевательства следователя и «обыск» (в ее квартире все было перевернуто). И сотрудники УБОПа Усманов и Устюжанин — вовсе не «раздолбаи», как намекала присяжным судья, тут был бы уместен какой-то другой термин.
Это второе решение в пользу Ледневой (полученное ею в августе 2009‑го) могло стать для Верховного суда РФ (решение в кассации от 29 сентября) основанием для направления дела на новое рассмотрение по вновь открывшимся обстоятельствам. Но — раз этого сделано не было — есть и еще одно ранее упущенное обстоятельство. Подтягивая Арефьева к «банде» (двух слабеньких эпизодов все же было маловато), следствие инкриминировало ему, кроме отсутствующего пистолета, также роль ее организатора и вдохновителя. Для этого, по версии следствия, Арефьев даже снял квартиру по адресу, указанному во всех документах дела. Спустя пять лет после приговора новый адвокат Арефьева догадался найти и опросить хозяйку квартиры: она не только никогда не сдавала ее Арефьеву, но никогда не была знакома ни с кем из осужденных. Опытная судья Бугрова почему-то не заметила отсутствия допроса этого важного свидетеля в деле — торопилась, наверное…
Зато другие свидетели, которых пригласила защита, ждали в коридоре вызова в зал, но так и не были допрошены, — это были родственники трех других подсудимых: Лицова, Сизарева и Карева. Они были готовы рассказать, что, пока шло следствие, подследственных привозили (со следами побоев) домой — в благодарность, с их слов, за согласие оговорить Арефьева. Об этом они сами тоже порывались рассказать на суде, но судья не позволила им этого сделать.
Бывшие присяжные, опрошенные адвокатом Караваевым, вспоминают и о том, что, пресекая эти попытки подсудимых объяснить оговор Арефьева, судья Бугрова им говорила (и в процессе, и потом, якобы заходя в совещательную комнату): «Неужели вы в самом деле верите, что такое возможно?» И мы бы на слово тоже не поверили, но Карев и Лицов приезжали из СИЗО не только домой, но и с тем, чтобы подписать у нотариусов доверенности: на приватизацию квартиры и на пользование машиной. Документы у нотариусов должна была запросить судья Бугрова, мог бы и обязан был это сделать и Верховный суд РФ, но только никому это было не нужно.
В кассационном определении Верховного суда от 24 сентября 2009 года по этому делу указывается (стр. 17): «Данные о том, что Браткевич, Лицова, Лицов, Киселева, Плетнева (родственники и жены трех подсудимых) к моменту заявления ходатайств об их допросе явились в суд, в протоколе отсутствуют, в связи с чем утверждения о нарушении судом требований ст. 271 УПК РФ являются необоснованными». Это не так: адвокаты Арефьева в этой части даже подавали замечания на протокол, и они были, как ни странно, удовлетворены судьей Бугровой.
Сколько таких, как Арефьев, сидит в исправительных учреждениях у родины-матери? Это сосчитать невозможно. Далеко не во всех случаях нарушения так же очевидны, как в этом деле. И у нас есть надежда спустя девять долгих лет в СИЗО и колониях помочь только Арефьеву и только по одной причине: доказанное давление на присяжных здесь вообще беспрецедентно (беспрецедентно не оно само, а именно то, что его удалось доказать).
Одновременно с привлечением к ответственности судьи Бугровой все это дело, безусловно, должно быть направлено на новое рассмотрение.
Почему вопреки мнению присяжных о снисхождении судья отписала Арефьеву за два сомнительных эпизода — 14 лет лишения свободы (а остальным, судимым, за 7 эпизодов — по 15)? Со слов осужденных, на предварительном заседании Бугрова якобы убеждала их не просить о рассмотрении дела присяжными, но, если уж они выберут суд присяжных, — грозилась дать им «по полной». Если это так, то она выполнила обещание, хотя суд присяжных оказался для нее даже более удобен: в приговоре, основанном на вердикте присяжных, судья не затрудняет себя анализом доказательств — а тут, применительно к Арефьеву, с ними совсем плохо.
Судья И.Ю. Бугрова должна быть привлечена к уголовной ответственности — если срок давности по статье о незаконном вмешательстве в правосудие истек, то дело должно быть возбуждено и прекращено по не реабилитирующим основаниям. Этот прецедент тем более важен, что президент РФ В. В. Путин только что внес в Думу законопроект о расширении компетенции суда присяжных, но и об одновременном сокращении численности их коллегий. В сокращенном составе давление на них со стороны профессиональных судей становится еще более опасным для правосудия, а предложение Верховного суда (оно обсуждалось до внесения законопроекта) о том, чтобы присяжные выносили вердикт в одной комнате с судьей, президент отверг (и история осуждения Максима Арефьева иллюстрирует нам, что могло бы из такого предложения получиться).
Кроме мамы Арефьева, сохранившей доброе отношение к людям, в этой истории есть еще одна нехарактерная деталь. Ее сын — не политик и не олигарх, хотя по своей прежней работе в IT вполне успешный молодой человек. Зачем нижегородскому бывшему УБОПу (а следом послушными ему следствию и суду) надо было его топить, — пока остается загадкой. У самого осужденного, думающего об этом все 9 лет за решеткой, есть лишь смутные догадки, что он случайно затесался внутрь какой-то разборки между нижегородскими УБОПом и УФСБ.
Я был готов до публикации этого материала встретиться с судьей в отставке Ириной Юрьевной Бугровой, которую по моей просьбе руководство Нижегородского областного суда пригласило на встречу, но она улетела отдыхать за границу. Поскольку заявление Татьяной Георгиевной в Следственный комитет уже подано, мы не видим возможности откладывать эту публикацию долее. В случае возбуждение дела, на что мы очень надеемся, Бугровой придется в его рамках отвечать на те же вопросы, которые задал бы ей и я, в частности, о том, ради чего она так рисковала в судебном процессе в 2008 году. В любом случае наше предложение встретиться с ней — остается в силе.
Фотографии из семейного архива
