Основной объем гуманитарной помощи поступает в Донбасс из России. Лекарства, перевязочные материалы, продукты, предметы первой необходимости аккумулируются на складах в Ростове и Донецке (российском). Часть грузов, которая выезжает из этих городов в сторону самопровозглашенных украинских республик, исчезает в неизвестном направлении — об этом говорят по обе стороны границы.

С доставкой грузов до Ростова проблем нет, но отправлять своих водителей и машины в приграничные города и поселки транспортные компании зачастую отказываются.

Еще сложнее найти тех, кто готов перевезти гуманитарку через границу. На нейтральной территории то прекращаются, то возобновляются боевые действия. Официального безопасного коридора для беженцев и гуманитарных грузов между Россией и мятежными регионами Украины не появилось до сих пор.

…Крепкие мужчины среднего возраста с бородами — это те, кто согласился взять меня с собой. Сегодня они везут в самопровозглашенные республики инсулин (2000 тысячи доз в специальных холодильниках — по-другому его нельзя перевозить), противоастматические ингаляторы, антибиотики, обезболивающие, скальпели, шприцы, перевязочные материалы, консервы, крупы, детское питание и сухие смеси, памперсы. Но уже завтра готовы, если потребуется, с оружием в руках защищать Донбасс от «укров», «укропов», «правосеков» и «фашистов». Ненависть перехлестывает через край.

— Так и напиши: русские «нацики» помогают украинским антифашистам в борьбе против украинских фашистов.

***

Солнце садится за терриконы угольных шахт. По-южному быстро темнеет. Встречных машин мало. Луганский ополченец Олег*, сопровождающий нашу колонну с гуманитаркой, здоровается чуть не с каждым вторым водителем — все, кто постоянно работает в приграничной зоне, знают друг друга в лицо.

Навстречу машина. На заднем сиденье — одеяла, подушки, какой-то домашний скарб, собака.

— Олег, много народу уехало?

— Отсюда? Процентов 70—80, я думаю.

Блокпост. Пропускают без лишних вопросов.

— Семью вывез или здесь остались?

— Часть в Ростове, часть здесь.

Как и другие ушедшие в ополчение мужчины, он искренне не понимает тех, кто «сбежал» от войны в Россию или другие регионы Украины.

— Где родился, там и пригодился. Это моя родина, моя земля, и я буду ее защищать. А те мужики, которые бегут, — я не понимаю, каким местом они думают. Бегут, бегут… А будет ли потом куда возвращаться?

Машина подпрыгивает на выбоинах в асфальте. Была бы обычная легковушка — цепляли бы днищем.

— Да нам с такими дорогами никаких обстрелов не нужно! Итак наворотили уже… Даже если сейчас все закончится, нам восстанавливаться лет десять, не меньше.

Краснодон. На улицах пусто. Свет, может быть, только в каждом третьем окне.

— Кто остался? Старики остались, которым некуда ехать и которые боятся свое добро оставить. Ну, еще те, кто делать ничего не хочет и не умеет. Которые ищут, чем бы поживиться… Сигнал воздушной тревоги или обстрел, старики уходят в подвалы, возвращаются через несколько часов, а в квартирах все обшарено. Давить таких ублюдков надо!

На площади перед обложенным мешками с песком штабом ополченцев кипит жизнь. Бедный свет фонаря выхватывает из темноты лица, камуфляж, бронежилеты, автоматы. Тлеют огоньки сигарет. Рычат «Уралы».

Один из тех, кто приехал с нами, ищет попутный транспорт до Славянска. Находит колонну, что везет в Славянск и Краматорск российское оружие**. Ему сразу говорят, что даже относительно безопасной дороги на северо-запад нет.

— Ты понимаешь, что на 99 процентов не вернешься обратно? Уверен?

Молча кивает.

— Ладно. Поехали.

***

— Вся гуманитарка аккумулируется здесь.

Большие складские помещения. Здесь до сих пор работают люди, которые были на складах еще до АТО (антитеррористической операции, которую проводят украинские силовики и Нацгвардия). Ополченцы говорят, что этим людям регулярно платят зарплату.

Бутилированная вода, консервы, крупы, макароны, масло, «адресные» посылки. Человек, который показывает мне склад, говорит, что старается сопровождать направляемые сюда грузы даже не от границы, а от российского Донецка. Рассказывает, что гуманитарку могут самовольно «отбить» некоторые полевые командиры.

— Чего не хватает?

— Из лекарств? Противогангренозной сыворотки. Счет идет на ампулы. Простому раненому получить ее практически невозможно.

— А местные жители к вам за помощью обращаются?

— Да… Но у нас в основном все для ополчения… Мы не имеем права людям выдавать.

Но по глазам вижу, что выдает.

***

Луганск почти не похож на осажденный город. Чистые улицы. Машины и люди. Ходят трамваи. Работают магазины. Прилавки не поражают изобилием, но все необходимое для жизни есть. Ларьки закрываются строго в 23.00, но если очень хочется, то все необходимое можно достать и ночью.

Баррикады перед зданием СБУ так и не разобрали. В девяти километрах от города, в аэропорту, уже месяц сидят в окружении солдаты Нацгвардии. Местные рассказывают, что рядом с аэропортом уже не осталось собак.

Здание областной администрации обложено покрышками и мешками с песком. С левой стороны от главного входа вместо окна на четвертом этаже — черный провал и оголившаяся кирпичная кладка. Внизу на тротуаре цветы и свечи — в память о тех, кто погиб во время обстрела здания 2 июня.

У входа валяется скомканный украинский флаг. На двери — ориентировка на мою коллегу («Оппозиционерка… провокация…»).

В парке перед администрацией седой мужик в майке-тельняшке гоняет «бойца».

— Раз. Два. Три. Четыре. Пять.

Боец под счет приседает с автоматом.

— Вперед!

Бежит до следующего дерева.

— Раз. Два. Три…

Снова приседает. Снова бежит — точнее, уже не бежит, а почти ковыляет.

— А теперь ползи!..

Сил ползти у ополченца уже не осталось.

— Тебе сколько лет? 43? А мне 55, и я все это могу! Да какая тебе разведка…

— Отец, да я здесь сижу, как вата… Не могу уже больше…

— Сиди лучше! Здесь ты пользу приносишь. А там — только вред будет.

Где-то вдалеке бухает.

— Слышишь? Вроде близко…

Молчим. Вслушиваемся. Слышны крики.

— Слышишь, да?

Опять слушаем.

Да нет, показалось. Просто дети на детской площадке кричат.

***

— В принципе у нас проблем на сегодняшний день нет. Всем, что мы по требованиям выписываем, нас отоваривает наша аптека, — рассказывает замглавного врача Луганской областной клинической больницы. — Ну и Красный Крест, гуманитарная помощь. Согласно приказу Луганской народной республики, у нас заведены специальные журналы учета, и все, что мы тратим, поампульно списываем на каждого больного, пофамильно… Нас контролирует Луганская народная республика, министерство здравоохранения, мы контролируем своих врачей.

Замглавврача говорит, что сейчас работать стало даже немного проще. Раненые — это, безусловно, «тяжелый контингент», но «регион сейчас немножко ограничен в передвижении из-за боевых действий», и поэтому не могут доехать многие плановые больные.

— Кадровые проблемы есть? Врачи не поувольнялись?

— Практически никто не уволился. Может быть, один-два.

— А медсестры увольнялись, да, — вступает в беседу старшая медсестра. — Но это было, когда все только начиналось, когда все испугались. Теперь обратная ситуация — многие возвращаются. И это нас обнадеживает.

— Единственная проблема, что многие не могут добраться, — добавляет замглавного врача. — Многие же уезжали в Ростовскую область, в Воронежскую. А теперь не могут пересечь границу из-за боевых действий. Да что там говорить, некоторые с утра на работу не могут добраться.

— А люди у нас замечательные, — продолжает старшая медсестра. — Никогда никто не отказывается подменить кого-нибудь. Могут остаться, отработать без всяких проблем, за что им огромная благодарность!

Во время беседы в кабинете сидит ополченец с автоматом. У замглавврача слегка подрагивают руки.

Станица Луганская, улица Островского. Выжившие хоронят погибших. «Помяните, пожалуйста», — протягивают печенье и конфеты.

Многие уехали из станицы уже после трагедии, которая случилась 2 июля, — авианалет. Брошенные дома. Окна без стекол. Незапертые двери. Разбитые горшки с комнатными цветами, перевернутая мебель, вывернутые ящики шкафов и комодов. Смятые постели. Невымытая посуда. Недопитый чай. Испуганная кошачья морда в дверном проеме.

Но это дом, разрушенный взрывной волной. А есть те, что сгорели практически дотла. По пепелищам ходят оставшиеся в живых хозяева, ищут что-то среди битого кирпича и головешек.

Ворота, посеченные осколками. На перевернутом ведре сидит дед. Начинает говорить почти шепотом, потом срывается на крик и вой:

— Что они творят? Что… они… творят… Я сам летчик, я 37 лет в армии прослужил! Я бы не нажал на гашетку, когда подо мной люди…. Не нажал бы… Гадина… Мне 77 лет… Гадина…

Всем задаю вопрос:

— Почему вы раньше не уехали?

«Не думали, что будет так», «некуда», «жалко бросить».

Но в глазах у каждого другой, очень страшный вопрос: «За что?»

Ответа на него нет. И не будет.

Краснодон — Луганск

*Все имена изменены.

**Разговор происходил, когда эти города еще не были сданы ополченцами.