31 марта ― приятная дата в истории России. Двести лет назад войска коалиции во главе с Александром I заняли Париж. И не просто заняли, но и вели себя как добрые христиане. И Александр ― в первую голову.

Такое поведение завоевателей, дорвавшихся до столицы побежденного врага, «уникальный случай в истории», ― говорит Мари-Пьер РЕЙ, историк, автор книги 1814. Un tsar à Paris / L'année où les Russes ont fait l'Histore de France («1814. ЦАРЬ В ПАРИЖЕ / Год, когда русские определили историю Франции»).

Книга только что вышла в издательстве Flammarion и стала одной из главных новинок Парижского книжного салона. Сегодня «Новая», с любезного согласия автора, печатает отрывок, рассказывающий о том, чем занимался в Париже государь наш император.

Но для начала вспомним славный день 31 марта 1814 года…

Итак, капитуляция была подписана в два часа ночи, а в восемь утра государь наш император уже выезжает из Бонди (8 километров на северо-восток от Парижа). По дороге Александр подбирает короля Пруссии Фридриха Вильгельма III. Позже к ним присоединяются другие официальные лица. За компанию с официальными лицами ― шестьдесят тысяч солдат и офицеров. Включая, конечно, казаков.

Для въезда в город главнокомандующий союзными войсками Шварценберг отбирал достойных. То есть опрятных. После изнурительного похода и после вчерашнего боя за Париж найти опрятных было трудно. Ночью бойцы штопали одежду и драили оружие.

И вот выдвинулись. Самые красивые и чистые идут за венценосными особами ― белые повязки на левых рукавах, зеленые ветки на киверах. Знак парижанам: дорогие бывшие враги, мы идем с миром. Враги не верят. Наполеоновская пропаганда сделала свое дело: в город прибыли татарские казаки-варвары из Сибири и сейчас наверняка будут резать, будут бить… Гравюры, изображавшие кровожадных казаков, продавались на парижских рынках и в книжных.

Но любопытство побеждает пропаганду, и народ выходит на улицы. Французский народ изучает варваров.

Вот Александр, предводитель варваров, в форме кавалергарда: зеленая куртка, золотые эполеты, серые штаны, шляпа с перьями. С ним идут Михаил Богданович Барклай-де-Толли, великий князь Константин Павлович, дипломатический советник Карл Осипович Поццо ди Борго, британский посол, принц Лихтенштейна…

Для Александра ― день абсолютного триумфа. И день возмездия ― за 14 сентября 1812 года, когда французы вошли в Москву. Русский царь запланировал возмездие без крови. Он давно так задумал. В январе британский премьер-министр лорд Ливерпуль сообщал в своей депеше, что цель Александра ― войти в Париж «во главе блестящей армии» и «создать контраст между своим великодушием и разрушением собственной столицы» (т.е. Москвы).

Контраст надо усилить: освободитель Европы въезжает в Париж на серой кобыле, которую ему шесть лет назад подарил корсиканский тиран.

В абсолютной тишине союзники проходят через ворота Сен-Мартен, пересекают Итальянский бульвар и бульвар Мадлен… Напряжение держится с обеих сторон. Если вдруг жители шестисоттысячного города решатся напасть, союзникам мало не покажется. Если решатся…

Но они, конечно, не решаются. Самые смелые заводят разговор с варварами. Поразительно, но варвары не только умеют говорить, но и говорят по-французски. Атмосфера налаживается.

Скоро раздаются первые крики: Vive Alexandre! Vive la Russie! В воздух взлетают первые чепчики. Особо чувствительные парижские модницы просят у офицеров позволения забраться на лошадь, чтобы лучше увидеть красавца русского императора. Ему 37 лет, он близорук и немного полноват, но все равно божественно привлекателен.

К 15 часам союзные войска добираются до Елисейских Полей, где и разбивают первый парижский лагерь. «И сын пределов Енисейских,/Или Придонской наш казак,/В полях роскошных Елисейских,/Походный ставил свой бивак», ― вспоминал Федор Глинка в своем стихотворении, посвященном уже крымской войне («Ура! На трех ударим разом!»). Но бивак в Париже довелось поставить не всем: к 17 часам большая часть союзной армии покинула пределы города через ворота Нейи.

Дальнейшее пребывание русских войск емко описано в том же произведении: «Но засорив поля картечью,/В Париже русский мирно жил,/И бойкою французской речью/Да русским золотом сорил!»

«Золота» у русских было вдосталь: Александр в честь победы выплатил все долги за 1812 и 1813 годы и удвоил жалованье за 1814-й. (И все-таки некоторым не хватало: опьяненный Парижем генерал Милорадович скоро все потратил ― попросил у Александра жалованье за три года вперед и предусмотрительно его проиграл.)

Русские деньги привлекли парижан. Лагеря на Елисейских Полях и на Марсовом поле превратились в подобие рынков: парижане несли на продажу продукты, выпивку и всякие безделушки. В ценах не стеснялись.

В лагерь заглядывали не только торговцы, но и толпы любопытных. Всем хотелось увидеть другую жизнь: казаки стирали одежду и купали коней в Сене, жарили мясо на огне, пили водку, пели песни…

Среди любопытных ― Виктор Гюго, мальчик двенадцати лет: «Казаки совсем не походили на свои изображения: у них не было ожерелий из человеческих ушей, они не воровали часов и не поджигали дома. Они были приятными и вежливыми. Они относились к Парижу с огромным уважением, он был для них сакральным городом».

Но порядок в городе вряд ли удержался бы лишь на «огромном уважении» к столице врага, который в России тысячи бедствий содеял. Помогали указы гуманиста Александра: сталинские по содержанию. Даже мелкое воровство каралось жестоко. Казаков, укравших селедку, расстреливали.

«Народ Франции ― цивилизованный, его государь ― нет. Государь России ― цивилизованный, его народ ― нет. Итак, роль русского государя ― быть союзником французского народа», ― писал Александру мудрый Талейран, вошедший с ним в контакт задолго до падения Парижа.

Цивилизованный Александр стал лучшим союзником французского народа в его истории. Он очень бережно обошелся и с Парижем (хотя другие союзники хотели пройтись по городу огнем и мечом), и с Францией (которую оставил в «естественных границах» 1792 года), и с побежденным Наполеоном, и со всем его семейством, и с приведенным к власти Людовиком XVIII.

И не захватывал трофеев.

«Александр I показал себя очень щедрым и милостивым в отношении Франции и Парижа в особенности… И если он и увез с собой какие-нибудь предметы искусства (картины, скульптуры…), то он их купил или получил в подарок!» ― говорит Мари-Пьер Рей.

И финальная расплата за страшную войну, в которой погибло 300 000 русских, не легла тяжким бременем на французский народ.

На чьи плечи она легла, можно догадаться.

Мари-Пьер РЕЙ. «1814. Царь в Париже»

Отрывок изIIIчасти: «Русские в Париже» / ГлаваVI. «Новый Марк Аврелий»

«Каждое слово из его уст это слово милосердия»

…В Париже Александр не хотел «нежиться на диванах» Тюильри, чтобы не повторять поведение Наполеона, который жил в самых роскошных дворцах побежденных врагов. В первое время (с 31 марта по 12 апреля.― Ю.С.) он обитал в особняке на улице Сен-Флорентин, у Талейрана, который не советовал ему жить в <«заминированном»> Елисейском дворце…

Затем, до 2 июня, Александр будет занимать в Елисейском дворце небольшие апартаменты Наполеона, на первом этаже, с видом на сад…

В дни своего пребывания в Париже Александр ведет бурную деятельность. Он везде, он наблюдает за всем, и если ему приходится делегировать часть полномочий своим приближенным ― например, Нессельроде, Каподистрии или Лагарпу – то это только потому, что ему самому не хватает на все времени…

Авторитет Александра I таков, что встречи с ним постоянно добиваются разного рода просители… Был среди них и Шатобриан. Он отличился и написал свирепый памфлет против Наполеона, вышедший 30 марта (т.е. накануне вступления союзников в Париж. ― Ю.С.)… За «оказанные услуги» писатель рассчитывал получить вознаграждение и стал искать свидания с царем. Графиня де Буань, близкая к Нессельроде, передала в своих мемуарах обстоятельства этой встречи. Согласно ее свидетельствам, <…> царь совсем не был впечатлен брошюрой Шатобриана: принижая Наполеона, памфлет ― рикошетом ― принижал того, кто его победил:

«…Шатобриан уже видел себя государственным деятелем. Но никто, кроме него, еще не был поставлен об этом в известность. Он приложил большие усилия, чтобы добиться личной аудиенции у Александра… Его оставили ждать в салоне вместе с мсье Этьеном, автором пьесы, которую император видел накануне. Император, проходя через свои апартаменты к выходу, увидел этих двух мсье. Он сперва поговорил с Этьеном о его пьесе, затем сказал пару слов Шатобриану о брошюре, на прочтение которой он якобы еще не имел времени <…>. Затем он уверил собравшихся в том, что литературные деятели должны заниматься развлечением публики и ни в коем случае не политикой, и ушел, не дав им вставить ни слова. Шатобриан бросил враждебный взгляд на Этьена и выскочил взбешенный…»

***

Поток просьб и прошений не останавливался, и царь вынужден был опубликовать ― именем Нессельроде ― следующую ноту:

«Его Императорское Величество, прибывшие во Францию, чтобы содействовать установлению мира и благополучия, приняли решение не оказывать никакого влияния на всё, что касается исполнения законов и правил государственных учреждений. Таким образом, все, у кого могут появиться прошения, приглашены адресовать их компетентным властям временного правительства».

***

21 апреля царь присутствует на торжественном заседании Института Франции. Лауреат премии Французской академии, Абель-Франсуа Виллеман читает перед царем речь под названием «Преимущества и отрицательные стороны критики»… Начинает выступление с комплимента <…>. Сравнивает наследника Романовых с Марком Аврелием, императором-философом: «Великодушие Александра воспроизводит в наших глазах образ античного героя, увенчанного славой. Его могущество и его молодость гарантируют Европе долгий мир…»

Александр в ответном слове признал себя большим поклонником «французского духа», сторонником прогресса, мира и свободы: «Я всегда высоко ценил достижения французов в науках и в литературе; они способствовали распространению Просвещения в Европе… Быть полезным людям ― единственная цель моих поступков; именно с этими побуждениями я и пришел во Францию».

***

…10 апреля, в день Пасхи <Александр> распорядился провести на площади Согласия торжественную службу в память о покойном Луи XVI. На подмостках установили внушительный алтарь, вокруг которого собрались войска, и на том месте, где король был гильотинирован, зазвучала Te Deum.В своих мемуарах графиня Шуазёль-Гуфье вспоминает торжественность момента:

«На площади Луи XV (старое название. ― Ю.С.), самой памятной среди кровавых страниц истории революции, под руководством Александра прошла величественная служба <…>. В тот момент, когда государи взошли на алтарь, голоса гармонично запели Te Deum, запах ладана разлился в воздухе, и все увидели <великих> князей и их воинов, припавших на колено, чтобы получить божественное благословение…»

Этьен Паскье, менее чувствительный к религиозной стороне церемонии, сразу же почувствовал ее политическое значение:

«Погода была чудесная, огромная толпа заполнила террасу Тюильри, набережные и прилегающие улицы… Вышло так, что в тот год православная пасха совпала с католической, что бывает чрезвычайно редко. Это совпадение было удачно использовано, чтобы распространить в народе идеи мира и согласия».

Что касается царя, то он написал своему другу Голицыну*, что церемония стала для него мощным источником духовных эмоций:

«…Для моего сердца это был момент торжественный, волнующий и ужасный. Вот, говорил себе я, куда я привел, непостижимой волей Провидения, моих православных воинов <…>, чтобы обратить к Господу наши общие молитвы -- в столице неприятеля, который еще совсем недавно атаковал Россию; на том самом месте, где король стал жертвой народной ярости… Сыны Севера проводили в последний путь короля Франции. Царь России со своим народом молились по православному обряду, и таким образом очистилась окровавленная площадь… Наш духовный триумф полностью достиг своей цели. Было даже забавно видеть, как французские маршалы и генералы толкались и спешили, чтобы иметь возможность поцеловать русский крест».

Парижская жизнь

Увидев статую на Вандомской колонне, <…> представляющую Наполеона в образе Цезаря, русский царь сказал: «Если бы я стоял так высоко, я бы боялся головокружения»… Он защитил статую от ярости роялистов, предложив затем заменить ее другой ― во славу мира… А когда роялисты предложили переименовать Аустерлицкий мост, он отказался, заявив: «Достаточно того, чтобы знали, что император Александр прошел по нему со своей армией»…

***

Посещая музей Наполеона (Лувр), он любовался шедеврами, которые французский император собрал в ходе завоевательных походов, но был оскорблен недоверчивым отношением со стороны директора музея Доминика Вивана-Денона:

«<Александр> заметил, что многие пьедесталы пустовали. Узнав, что это результат мер предосторожности, принятых директором мсье Деноном, который спрятал несколько самых выдающихся экспонатов, он был крайне оскорблен, ― вспоминает Паскье: ― «Разве я не обещал еще в Бонди (пригород Парижа. ― Ю.С.), что памятники будут сохранены? Они думают, что я намереваюсь пренебречь своим словом?». Пришлось ответить ему, что предосторожности были приняты ранее и что всё будет незамедлительно возвращено на свои места. Что и было сделано».

Денон, сопровождавший Наполеона в его египетской экспедиции <…>, вероятно, имел основания не верить обещаниям царя… Но в этом вопросе, как и в других, Александр проявил несгибаемость. 30 мая, во время подписания Парижского мирного договора, он настоял на том, чтобы работы, поступившие в парижские музеи в качестве наполеоновских трофеев, там и остались. Он мотивировал это тем, что в парижских музеях работы будут более доступными для широкой публики. И даже после Ста дней Наполеона царь не изменит своим обещаниям. В сентябре 1815 года, когда папа Пий VII призовет помочь в реституции объектов, похищенных наполеоновской армией в Риме, Александр ему откажет.

***

Вечерами Александр развлекался, посещая спектакли. Вскоре после прибытия в Париж он участвовал в большом празднике в свою честь ― по приглашению Талейрана, который был заказчиком церемонии. Праздник состоялся в Опере. Певцы и актеры воспевали нового героя «дрянными куплетами» (мнение графини де Буань):

Да здравствует Александр!/Да здравствует король королей!/Ничего не требуя,/Не диктуя нам законов,/Этот августейший принц/С утроенной репутацией/Героя и праведника/Вернул нам Бурбонов!

***

«Многие бедняки обращались к Его Величеству <…> с просьбой о помощи. Его Величество, не имея возможности узнать действительную нужду каждого, выделил парижским кюре суммы, предназначенные для выдачи неимущим…» ― вспоминал Александр Михайловский-Данилевский.

Как «новый Христос», Александр шел впереди обездоленных, вызвав вскоре волнение своих приближенных… В короткой записке, датированной апрелем, Лагарп (наставник Александра. ― Ю.С.) предупреждает:

«Сир, так как Ваше Императорское Величество посещают больницы, я считаю своим долгом предупредить, что в Госпитале Сострадания, стоящем напротив Сада растений, содержатся носители заразы, называемой тифом».

***

Наконец, государь, нравившийся женщинам, совсем не отказывал себе в удовольствии любоваться парижанками. Мадам де Марини, старшая сестра Шатобриана, 14 апреля записывает в своем журнале: «Мне предложили пойти повидаться с императором Александром, который каждый день заходит в hôtel de la Marine, где слушает мессу. Я согласилась. Там собралось много дам».

И 1 мая:

«Я видела императора России в hôtel de la Marine, куда он пришел на воскресную мессу. Было много народу, в основном женщины в очень элегантных утренних туалетах. Император очень красивый мужчина, немного полноватый. Он приветствовал толпу, кричавшую: «Да здравствует Александр!» Его Величество прибыли в повозке, запряженной двумя лошадьми. Без эскорта».

***

Человек мира и согласия, ревностный христианин <…> Александр ― и это, вероятно, самая удивительная деталь его пребывания <во Франции> -- использовал недели жизни в Париже, чтобы сблизиться с окружением Наполеона…

В узком кругу близких Наполеона

Из Блуа <…> императрица Мария-Луиза отправилась в Орлеан, а затем в Рамбуйе, куда прибыла 13-го <апреля>, чтобы встретиться с отцом. В течение всей поездки ее сопровождал граф Шувалов с 25 казаками из императорской охраны… Шесть дней спустя, по просьбе своего отца, императора Франца, она позвала царя на обед, перед тем как отправиться в Вену… По словам свидетеля встречи барона Боссе, Александр вел себя по отношению к Марии-Луизе крайне любезно. Более того, он был полон намерений увидеть «маленького короля» Рима:

«…После обеда царь попросил у императрицы позволения пойти посмотреть на ее сына. И повернувшись ко мне <…> сказал: «Мсье де Боссе, не хотели бы вы проводить меня к маленькому королю? Это его слова… Увидев этого красивого ребенка, император Александр долго его рассматривал, целовал и ласкал».

…Но Мария-Луиза остается холодной и держит дистанцию ― как из уважения к Наполеону, так и потому что была уязвлена недостойным поведением русских военных по отношению к себе: несколькими днями ранее <…> казаки обокрали один из ее фургонов…

***

A contrario, у Жозефины и Гортензии царя ждал более приветливый прием. 16 апреля Александр впервые отправился во дворец Мальмезон, и в сопровождении своего адъютанта Александра Чернышева нанес визит Жозефине.

В доме, украшенном великими произведениями искусства, <…> царила, согласно рассказам Жоржетты Дюскре, горничной, поразительная атмосфера:

«…Императрица, сохранившая к императору привязанность на уровне культа, не позволяла трогать стул, на котором он сидел; и вместо того чтобы поселиться на первом этаже (где у Наполеона были удобные и просторные апартаменты. ― Ю.С.), она предпочитала жить в тесноте на втором. Всё оставалось ровно в том состоянии, в котором дом оставил император… Жозефина сама смахивала пыль с того, что она называла своими реликвиями, и только изредка предоставляла это право <нам>»…

Во время беседы царь изо всех сил старался уверить бывшую императрицу в <добрых> намерениях руководителей коалиции на ее счет, дав гарантии, что ее пансион будет обеспечен и она получит все знаки уважения, достойные ее ранга. В следующие дни он внимательнейшим образом проследит, чтобы интересы Жозефины, так же как и ее двоих детей, были соблюдены… Договор в Фонтенбло предусматривал, что <…> Жозефина должна будет получать миллион франков ренты ежегодно и сохранит права на все свое движимое и недвижимое имущество. Но этот льготный договор, который дорого бы обходился французской казне <…>, совсем не нравился Бурбонам… К тому же ― и это было главным для Жозефины ― будущее ее сына Эжена оставалось неопределенным…

Откуда и необходимость найти в лице царя союзника и любезно принять его.

Горничная Жозефины, мадемуазель Аврийон, так осветила первую их встречу:

«…Когда он говорил об оккупации Парижа союзниками и о позиции императора Наполеона, он взвешивал каждое слово, ни на мгновение не забывая, что говорит с той, которая была женой побежденного им противника. Со своей стороны, императрица не скрывала от царя нежное чувство, живую привязанность, которую она сохранила к императору Наполеону…»

***

В течение мая царь бывает либо у Жозефины в Мальмезоне, либо в парижском особняке Гортензии на улице Черутти. Паскье отмечает в своих воспоминаниях, что царь «проводил там большую часть вечеров. <…> Он пребывал там в свое удовольствие <…>, и, между прочим, из дворца Тюильри на это смотрели не очень добрыми глазами (Бурбоны. ― Ю.С.)». Гортензия собрала маленький комитет, слушали музыку, говорили о культуре и искусствах.

Вскоре безграничная поддержка царя и благодарность, которую он пробудил в Гортензии, позволили зародиться дружеской любви. Дошедшие до нас письма Гортензии к царю, датированные осенью 1814 года, демонстрируют характер завязавшихся отношений:

««…когда я вспоминаю, что он искал моей любви, мои горести заставляют меня надеяться на провидение; в конце концов, он умел говорить с моим сердцем: ибо сколько раз с тех пор, испытывая волнение или страх за будущее, я смирялась, говоря: мой Бог, я надеюсь на вас!.. Ах, это тот, чьи чувства так сходны с моими, это друг, посланный мне с небес. Мне нужно ему писать, рассказывать ему все, что я чувствую, даже глупости, которые приходят мне в голову… Как?! Это вы, тот, кому я пишу все это. <…> В самом деле, вы должны посчитать меня немного сумасшедшей…»**

…Это доверие и эти чувства, кажется, разделяет и царь: вернувшись в Санкт-Петербург в июле, он напишет Гортензии в сентябре. Он доверит ей тяжесть печали, которая сразила его, после того как красавица Мария Нарышкина (любовница в течение десяти лет и мать его маленькой дочери Софьи) решила прервать отношения…

***

14 мая 1814 года Александр приглашен ужинать в Сан-Лё (к Гортензии. ― Ю.С.). Визит сопровождался язвительными комментариями Бурбонов, так как Александр принял приглашение в тот же день, когда другие государи присутствовали на церемонии памяти Луи XVI (в присутствии Луи XVIII – Ю.С.)…

Отметив за обедом беззлобно, что предпочтение, отданное Гортензии, было провокационным, царь признался:

«…Я вошел в Париж полный враждебности к вашей семье, а теперь только в кругу вашей семьи я чувствую теплоту. Я причинил вам зло, я сделал добро другим, но именно в вас я чувствую привязанность.

Наконец, сегодня я должен был находиться в Париже с другими государями, но вот я здесь, в Сан-Лё»***.

Но этот нежный вечер в Сан-Лё завершился трагически. Катаясь с маленькой компанией в шарабане в лесу Монморанси, Жозефина, слишком легко одетая, простудилась. В следующие дни ее состояние серьезно ухудшилось. По зову Гортензии, Александр отправил к Жозефине своего личного медика, а 28 мая посетил ее сам. Прикованная к постели, она не может принять царя, и тот ужинает в Мальмезоне в компании Гортензии и Эжена… На следующий день, 29-го, Жозефина умирает в возрасте 51 года.

…Два года спустя, в 1816-м, тридцать восемь картин и скульптур, из которых четыре ― Кановы, покинут Мальмезон и окажутся в Санкт-Петербурге. Александр был впечатлен, когда любовался ими в компании Жозефины, но он знал им точную цену. И все-таки он заплатит за них очень дорого: деликатный способ еще раз укрепить материальный достаток владельцев картин, Гортензии и Эжена…

***

2 июня <1814 года> в 9 часов утра Александр в последний раз производит смотр своих войск в Париже и начинает путь в Лондон. Накануне первого заседания парламента он не желает стеснять Луи XVIII, создавая впечатление своего вмешательства в политическую жизни Франции… Александр покидает Париж первым из монархов-союзников.

По дороге он в последний раз останавливается в Сан-Лё, чтобы попрощаться с Гортензией и ее братом…

• Цитируется по книге: Henry Valloton, Le Tsar Alexandre 1er.

** Отрывок из письма от 21 сентября.

*** Цитируется по «Воспоминаниям королевы Гортензии».

Фото Сергея ИСАКОВА