«Я всегда думала, что нет ничего ужаснее, чем хоронить своего ребенка. Оказывается, есть…

Честно говоря, я предпочла бы похоронить моего ребенка, чем оставить ее в «доме для инвалидов», где она в настоящее время живет.

Моей дочери 5 с половиной лет. Она знает, что я — ее мама. Она любит меня, и я люблю ее. Но она не знает силы моей материнской любви. Она не знает безусловной любви. Воспитатели не раз говорили ей, что я не забрала бы ее домой, если бы она как-нибудь по-другому себя вела. И она им верила.

А теперь, пообещав ей, что вернусь через месяц, чтобы забрать ее в дом, который она видела на фотографиях, в дом, где ее ждет брат, — я не смогу это сделать. И она будет считать, что я не пришла за ней потому, что она как-то не так себя вела.

Я должна буду оставить ее в русском детском доме из-за закона «око за око», который ляжет на стол президента Путина.

Я сидела на судебном заседании и слушала текст письма, написанного ее матерью. «Я отказываюсь заботиться о моей дочери, — писала она. — Я отказываюсь забирать ее домой». И еще два раза: «Я отказываюсь».

«Почему вы хотите усыновить ребенка с такими проблемами? — спросил нас судья несколько раз. — Вы понимаете, что у нее тяжелая инвалидность? Вы говорите, что понимаете, но я должен еще раз спросить, вы уверены, что понимаете и готовы заботиться о ней?»

Да, судья, мы понимаем… Да, мы знаем, что будет нелегко. Но мы понимаем, что в ее возрасте шансы попасть в семью сокращаются каждый день.<…> Кроме того, мы все любим ее, и в наших сердцах она все равно наша дочь.

Судья удовлетворил наше ходатайство об усыновлении. Ее свидетельство о рождении будет изменено, я буду значиться в нем как ее мать, а мой муж — как ее отец, и зовут ее теперь Полина Джой Скэггс.

Мы вернемся в Россию 28 января и заберем ее. Она больше никогда не будет сиротой, и никто никогда не назовет ее инвалидом, что по-английски означает «не имеющей ценности».

Или будет?

Если Путин подпишет этот закон (письмо написано 26 декабря), то непонятно, разрешат ли они наше (и другие) усыновление? Нам придется расстаться с дочкой, и мы никогда не сможем объяснить ей, почему же мы за ней не вернулись.

Мысль о том, что я никогда не обниму мою дочь, для меня страшно болезненна, но настоящее отчаяние я испытываю, думая о том, что все это будет означать для нее…

Все, что я могу, — это молиться…»

Перевод Виктории ИВЛЕВОЙ