«Скажите, эта дорога приведет к храму? — Это улица Варлама. Не эта улица ведет к храму. — Тогда зачем она нужна?»
(финальный диалог из культового фильма 80-х «Покаяние»)

#

Пейзаж

Прежде всего в Свято-Алексеевскую пустынь меня попросили съездить наши общие друзья, люди, как и я, светские, а отец Петр меня туда не приглашал, хотя, разумеется, не выгнал. О сложных отношениях СМИ и официальных кругов РПЦ, сложившихся в последнее время, батюшка узнал больше от меня. Он газет вовсе не читает и правильно делает: есть у него и поважнее дела.

Плохо другое: эти батюшки — честные, искренние и делающие людям добро по разным углам, — часто и друг про друга-то ничего не знают, а собственную церковь представляют себе (как и мы) только по официально насупленному фасаду РПЦ. И ничего себе «тело Божье», зачем Он себе такое устроил? И так же, как нас неверие, их часто охватывает уныние и отчаяние.

Это, впрочем, уже не про отца Петра: у него там двести десять детей, не считая взрослых, коров и овец, пчел, двух медведей, гимназии, музеев и прочего, — когда ж ему успевать еще и отчаиваться. За «тарелку», по которой какое-то время попадали сюда TV-каналы, он забыл заплатить, а скоро понял, что без них оно и лучше. Сайт Свято-Алексеевской пустыни настоятель два года назад велел закрыть — восприняв его как рекламу, к ним отовсюду повезли еще и еще детей, да с претензией: вы же обещали! А куда их? Своих если только выгнать.

Отец Петр, совершенно и счастливо лишенный общественных амбиций, никогда не отчаялся бы на вылазку в публичное пространство, подвергающую опасности в первую очередь воспитанников обители, если бы не геодезисты. Они появились на полях под бугром в начале лета и пояснили, что метрах в трехстах от обители будет проложена трасса — параллельная, бешено ревущая ветка Ярославского шоссе. Так ее нарисовал на карте, в соответствии с генеральным планом развития Ярославской области, некий проектный институт, находящийся в Санкт-Петербурге.

Отсюда, с бугра, хорошо любоваться разнотравьем поляны, где гуляют дети из обители с детсадовского возраста, и изгибом маленькой речки, где они купаются, становясь школьниками. Ярославское шоссе километрах в полутора по прямой, в общем, впечатления не портит, хотя от него тошное жужжание, слышное по ночам. Если параллельная ветка будет проложена прямо под бугром, понятно, что ничего этого уже не будет. Тут все и очень крепко, и очень хрупко.

Спора нет, дорога нужна. Другой вопрос — где ее проложить и чьими интересами пожертвовать. Это всегда сложная дробь, надо внимательно смотреть, что тут есть в числителе и что в знаменателе. Еще один важный вопрос: кто именно и как на это смотрит — неведомый московский чиновник, анонимный питерский проектировщик или, например, живое сообщество жителей Переславль-Залесского района, а там и губернатор Ярославской области, или институты гражданского общества, или РПЦ.

И не для пропаганды (о ней позже), а лишь для понимания того, что может быть принесено в жертву трассе, я расскажу подробнее о другой дороге — о личном пути иеромонаха отца Петра, в чем секулярные люди ищут обычно причинную логику, а люди религиозные, глядя с обратной стороны, — промысел.

# Путь

Алексей Василенко, историк по второму образованию, в середине семидесятых работал в Соловецком музее, семья жила в Ленинграде, и к тому времени, когда он решил избрать свою третью и окончательную «специальность», имел двоих детей (всего матушка родила ему пятерых). Пятнадцать лет он служил псаломщиком в одной из ленинградских церквей, что по тем временам, в отличие от теперешних, могло принести ему только неприятности. В 1990 году он перебрался с семьей в Ярославль, где был рукоположен священником кафедрального собора (положение, для многих в церковных кругах завидное), но решил для себя, что надо ему жить и служить в деревне.

Ярославский владыка назначил отца Алексея (как он станет Петром, я расскажу позже) настоятелем церкви Сошествия Святого Духа недалеко от Переславля-Залесского. Необычные голубые купола этого храма сегодня видны еще издали с пригорков Ярославского шоссе, но в то время храм бездействовал и требовал восстановительных работ. Жилья для о. Алексея с семьей тоже не было, купить дом в деревне в 1991-м было невозможно: все тогда решили, что, кроме картошки с огорода, есть в России теперь будет нечего, и цены были немыслимые.

В шести километрах на глиняном бугре находилось бывшее подворье бывшего Свято-Алексеевского монастыря. Отделение совхоза, располагавшееся здесь при советской власти, загнулось еще в 70-х, оставался полуразрушенный и без крыши двухэтажный кирпичный монастырский дом. Совхоз не возражал, и год о. Алексей этот дом восстанавливал, а потом сам там с семьей и помощниками и поселился.

Как раз в начале 90-х в России распространилась мода (не знаю, как правильнее назвать) на православие, но к о. Алексею на бугор рисковал добраться не всякий гость: моста через речку еще не было, глинистую дорогу после дождя преодолеть можно было если не пешком, то только на специально купленном «Урале». Ну и ничего, как-то добирались и на службу в храм, а когда надо, то и до столиц. А надо было чаще всего понятно по каким делам: искать денег.

Однажды московские друзья, у которых о. Алексей останавливался, рассказали, что у них в одной из квартир в том же доме живет «Сережа-бомжик»: мама умерла в тюрьме, отца убили. Может, возьмете? Нашли одиннадцатилетнего бомжика, и о. Алексей спросил, не хочет ли тот переехать в деревню. Он стал первым птенцом собственно «обители». Сейчас этому Сереже уже за тридцать, он живет и работает в Переславле, у него жена, двое детей, а сироты и полусироты от пьяных и падших родителей потом посыпались в обитель вроде бы как-то сами собой. В 95-м вместе со своими здесь образовалась уже дюжина детей школьного возраста, возить их на «Урале» в школу было проблематично, да и школа в ближайшем селе, наверное (о. Петр мне, естественно, об этом не говорил), была не фонтан.

Между тем сюда, на бугор, одновременно подтягивало и взрослых, часто и с университетским образованием, они искали у о. Алексея неведомо чего, попросту сказать — веры, про которую мы не знаем, какой ей быть. Семеро этих взрослых решили, как-то распределив между собой школьные предметы, учить детей, а их параллельно с началом этой затеи почему-то становилось все больше и больше. Первое время аттестаты о среднем образовании они получали, сдавая экзамены в гимназии в Переславле, но вскоре получилось так, что эти дети увезли с собой и весь комплект школьных медалей, выделенных на район.

Своими силами (которые брались, если смотреть с секулярной точки зрения, неизвестно откуда) они построили деревянное двухэтажное здание гимназии, но его не принял пожарный надзор. Дети почти без осечки поступали в вузы в Москве, Питере и Ярославле, и, как говорит о. Петр (который знает, о чем говорит): «Никто из них не сел». Между тем школьную лицензию гимназия получила лишь в 2005 году, когда некий «менеджер из банка» (его имени о. Петр мне не назвал) построил трехэтажное каменное здание. В деревянном же здании тем временем образовались музеи (настоящие): минералов, археологических находок (в том числе привезенных учениками из экспедиций), старинных костюмов и утвари, чучел зверей (включая льва), а также отдельно рыб — даритель этой коллекции, профессор, посвятил жизнь тому, чтобы выловленные из воды раковины и рыбы сохраняли свою подводную окраску, а больше такого нигде и не увидишь. В зоопарке на крошечном пятачке бугра живут два медведя, привезенных кем-то «с варежку», и лисичка, которые едят кашу, потому как вроде бы монастырь. Сейчас привезли подобранного с берегов Белого моря орла, которого о. Петр решился принять после колебаний: орла-то придется мясом кормить, он кашу есть не станет.

Все это, включая детей, которые бегают тут между цветниками очень весело и свободно, наверное, надо описывать как-то не так, не впроброс, но это трудно в газетной заметке, особенно в «Новой», читатель которой скептичен, как и я сам. Тем не менее я не побоюсь и поставлю здесь слово «чудо», поскольку, во-первых, я это видел сам, а во-вторых, это трудно объяснить естественными причинами.

Попробуем еще разок: вот однажды сколько-то лет назад знакомые знакомых привезли сюда знаменитого путешественника Федора Конюхова. Тогда ведь музея путешествий Конюхова тут еще не было, но он посмотрел и сказал, наверное: «Ух ты!» И подарил коллекцию, включая свои рабочие морские карты с маршрутами, проложенными старинными инструментами (они здесь же), кепку-шкиперку, три раза обошедшую вокруг Земли, и два старых заграничных паспорта, поразивших обилием и непонятностью виз даже меня. Так все постепенно и образовалось: кто ни приедет — что-нибудь подарит или даже построит. Вот вроде бы объяснение и вполне материалистическое. Но в нем все равно чего-то не хватает: противоестественно само это сгущение добра в окружении по меньшей мере безразличия. Или зла.

# Трасса

Отец Петр смеется, что при советской власти Героев Социалистического Труда давали за 5 тыс. литров молока от коровы в год, а у них 7 тыс. литров, первое место по району, а всего у них, помимо животноводческих ферм, 500 га обрабатываемых земель. Пустынь подала заявку на грант фермерским хозяйствам, но не особенно на него рассчитывает: такая помощь распределяется по своим, а к ним всегда найдут, за что придраться, — в этом смысле о. Петр материалист и не заблуждается.

Прежний глава района (Царство ему Небесное) был, судя по имени и фамилии, мусульманин, но часть местных налогов, однажды увидев еще и не расцветшую до нынешнего состояния обитель, регулярно перечислял на ее нужды. Нынешняя и.о. главы, женщина очень интеллигентная и ему сочувствующая, даже если и хотела бы, перечислить все равно ничего не смогла бы: лет десять уже, как все налоги ушли на федеральный уровень. Если глава района (а им станет, увы, не она) будет много думать о вещах нематериальных, то району из них и копейки не достанется.

Вышестоящие лица, скорее всего, чуда просто не увидят, а если увидят глазами, то внутри все равно останутся слепы: ну и что? Как эту дробь могут решить или даже прочесть люди, которым нужны главным образом финансы или уж вообще ничего не нужно? И в этом пункте шоссе и обитель пересеклись как бы в разных смысловых пространствах.

До последнего времени все, что здесь возникло, называлось АНО (автономная некоммерческая организация) «Свято-Алексеевская пустынь». Были нарекания к этому названию, которое отец тогда еще Алексей утвердил в структурах светской власти помимо РПЦ, говоря, что это просто географическая отсылка к прежнему, старинному монастырскому подворью. Название «деревня Новоалексеевка» на карте района (и на плане магистрали) тоже появилось сначала де-факто, а потом уж было признано администрацией де-юре. Вроде как-то несанкционированно оно все тут образовалось, а в сознании власти это уже какой-то дефект.

В администрации Переславль-Залесского района настаивают, что там не знают, кем и как принято решение о прокладке шоссе именно рядом с обителью, и что изменить его никак от них не зависит. Неправда, зависит и от них, и от каждого из нас, кто как-то этим заболел. Землеотвод, пусть даже и под федеральную трассу, — это решение областного уровня. Возможно, что на это потребуется больше денег, не говоря о неизбежной нервотрепке. Наверное, могут быть задеты если не интересы детей, то интересы каких-нибудь дядей, чьи связи на уровне Ярославской области, а то и Москвы несопоставимы с возможностями о. Петра. Но это все не значит, что тут будет правильнее всего «умыть руки».

Кстати, похожая ситуация возникла близ Переславля прошлой весной, когда существующую трассу решили спрямить по территории, где зимой пролагаются лыжни спортивной школы. А надо сказать, что из этой лыжной школы вышло даже несколько чемпионов мира, и лыжники сумели кого-то напрячь по своим связям в вышних сферах: ради сохранения лыжни шоссе проложили в другом месте.

Я спросил о. Петра, почему в том письме о спасении обители, которое он уже разослал в администрацию президента, Генеральную прокуратуру, губернатору Ярославской области и далее по списку, нет адреса Московской патриархии. У них-то, наверное, возможностей не меньше, чем у лыжников? Отец Петр сказал: «Вас же друзья попросили сюда приехать, а не я, верно? Вот вы у этих друзей и спросите, почему они обратились в газету, а не в патриархию».

# Треугольник

Естественно, одним из первых моих действий по возвращении из пустыни стал звонок Евгении Чириковой. Вы уже представили, как при упоминании ее имени напряглись сейчас в администрации президента и насупился о. Всеволод (Чаплин). Но я всего лишь попросил телефон ее юриста, помогавшего в борьбе против трассы за Химкинский лес, пусть даже и безуспешной. И в логике гражданского общества такая взаимопомощь (а он мне ее оказал) абсолютно корректна.

Что касается решения по дороге, которое было бы наилучшим, его надо искать где-то в треугольнике: государство — гражданское общество — церковь. Он всегда есть и всегда неудобен, но силы и углы тяготения в этом треугольнике меняются от одной страны к другой и от одного исторического времени к другому. Отец Петр и распят между ними нынче так, что тоже держится только чудом.

Забота о детях (в этом смысле обитель — это фабрика по производству хороших детей часто из проблемного «материала») — есть дело общества, а не церкви и уж точно не государства, если судить по тому, как оно сегодня к детям относится. Под таким углом зрения православная гимназия и вся Свято-Алексеевская пустынь — не в меньшей, если не в большей степени структура гражданского общества, нежели РПЦ. Понятно, что государство, церковь и гражданское общество, всматриваясь в эту обитель, будут тут защищать (или стремиться истребить) каждый что-то свое. Ну что ж, на то она и борьба, которая, собственно, есть признак пока еще живого.

Одновременно с этой публикацией «Новая» направила:

1) запрос в проектный институт в Санкт-Петербурге с просьбой указать доводы в пользу прокладки дороги в непосредственной близости от деревни Новоалексеевка, а также сравнительную оценку стоимости перенесения трассы в другое место;

2) письмо губернатору Ярославской области с просьбой приостановить прокладку шоссе по предложенному проекту до проведения общественных слушаний по вопросу местоположения трассы;

3) письмо митрополиту Ярославскому и Ростовскому с просьбой поддержать о. Петра в вопросе прокладки трассы в обход Свято-Алексеевской обители.

Аналогичные документы обещали направить и влиятельные друзья «Новой».

# Развилка

Я приехал в Свято-Алексеевскую пустынь в позапрошлую пятницу, когда судья Хамовнического суда Марина Сырова оглашала приговор по делу Pussy Riot. На эту тему после короткого диспута мы с о. Петром согласились не спорить, так как все равно вряд ли друг друга в чем-нибудь убедим — что ж время терять. Он батёк совершенно ортодоксальный (бес велит мне тут добавить: «хотя и умный»), и ему таких дискуссий здесь не нужно, тут другое направление, и оно правильное.

С другой стороны, проходя мимо полок в библиотеке обители (огромной даже по меркам советской районной библиотеки), я отметил тома М. Булгакова, роман которого многие в церковных кругах считают жуткой ересью. Есть Бердяев, хотя дети его почитать пока не спрашивали. Есть коллекция (уникальная) монгольских не то буддистских, не то ламаистских божков, которой дети очень интересуются. Никакого вообще мракобесия я в обители не обнаружил: его признаки обязательно отразились бы на лицах детей, а лица у них не испуганные, случается, и озорные.

Еще о. Петр говорит: «Где дети, там и инфаркты» (это смотря по тому, как к ним относиться. — Л. Н. ). Сам он четыре года назад пережил подряд четыре инфаркта и двадцать три клинические смерти. После 23-й (рекорд) приехавший из Ярославля архимандрит постриг о. Алексея в монахи, перекрестив его в Петра. Петр остался жив, что тоже нельзя объяснить медицинской причинностью, а лишь промыслом, который нам к тому же наперед еще и не ведом.

Я спросил о. Петра, хотел ли бы он и возможно ли в принципе распространить его удивительный опыт шире, например, построив еще одну такую же гимназию на соседнем бугре? Нет, вряд ли это удастся. Выходит, что добрые дела ограничены, в отличие от злых, какими-то локальными пределами и удаются лишь в том случае (и тут опять же, в отличие от злых), если делаются скрытно, втихаря.

Почему он до сих пор, пока его не заставила это сделать угроза уничтожения обители, старался не выходить в публичное пространство? (Кстати, о. Петр отнюдь не единственный добрый и деятельный священник, каких я знаю и которые всякий раз меня предупреждают: вы только про нас ничего не пишите…) Почему? Я знаю ответ, что Евангелие учит делать добро так, чтобы правая рука не знала, что делает левая. Но если нельзя пропагандировать добро, то для чего тогда само Евангелие?

Едва ли не в любом номере «Новой» вы найдете историю о том, как некий бизнесмен (или учитель, или врач), проявив инициативу, то есть высунувшись, сделал что-то хорошее, и именно после этого его посадили. Эта причинность уже приобрела характер какого-то физического закона, который, оказывается, имеет силу и в церкви. Выходит (уже с позиций светского суда), что воровать можно, что построить себе на такие доходы дворец, или купить океанскую яхту, или просто творить зло напоказ тоже можно, а вот сделать доброе дело — уже опасно, странно выглядит, «никто не поймет».

Не кажется ли нам, что люди в стране живут двойной жизнью, но под маской они теперь скрывают не зло, что было бы нормально, а добро? А зло они, наоборот, как бы подделываясь под общую окраску, выставляют напоказ? О. Петр, которому я совершенно верю, согласился, что так быть, конечно, не должно. А как?

Уже без его санкции я свое мнение о деле Pussy Riot все-таки выскажу. И я не об оценке их поступка или законности суда, а о том, что это дело, прогремевшее на всю страну, обнаружило в ней непримиримый раскол. И раскол этот оказывается не внешне церковным, как это фактически представляется государственным судом и РПЦ, а внутренне религиозным, поскольку он касается правды и смыслов жизни. Линия этого фронта не «воцерковленность», а раздирающий общество (в том числе и внутри каждого из нас, по живому) вопрос о том, кто какому господину служит: Богу или мамоне (см. Нагорную проповедь, Евангелие от Матфея, 6:24, а «мамона» здесь правильно переводится как «бабло»).

Этот раскол чрезвычайно болезнен, может быть, гибелен для страны России, но может быть, и спасителен для населяющих ее людей. Это уже вопрос того самого Промысла о нас, в отношении которого было бы очень самонадеянным сказать, что мы (или даже президент, или патриарх) его знаем.