СюжетыОбщество

Кромка

Таежный пожар может быть образом жизни. Специальный репортаж из горящей Сибири — о маленьких стрелках на часах, которые мы не замечаем, и о людях, которые спасают лес, потому что всё иное им не очень-то и интересно

Этот материал вышел в номере № 90 от 13 августа 2012
Читать
Таежный пожар может быть образом жизни. Специальный репортаж из горящей Сибири — о маленьких стрелках на часах, которые мы не замечаем, и о людях, которые спасают лес, потому что всё иное им не очень-то и интересно
Изображение

– Пахнет работой!

А томичи, наверное, чувствуют только гарь и удушливый дым. Мне же — стыдно признаться — кажется, что пахнет костром, баней и сосновым лесом. Совсем не так, как в раскаленной, затянутой вязким смогом от горящих торфяников Москве в 2010-м. Но жителям Томской области, понятно, от этого не легче.

Аэропорт. Час ночи по местному времени, десять — по Москве. После изматывающего ожидания в многолюдном «Домодедове», дозаправки в Ижевске, липкой полусидячей дремы в самолете — наконец-то тишина и ночная прохлада. На летном поле, укрытом белесой дымкой, тянущейся от пепелищ, 84 пожарных из Федерального резерва авиалесоохраны в 84 пары рук разгружают забитое под завязку багажное отделение старенького, 23-летнего Як-42. Работники аэропорта только растерянно руками разводят: «Да…» Авиалесоохрана весело отвечает: «Ну мы же не можем, как МЧС, своих людей без снаряжения отправлять!»

Огромные баулы, мешки, коробки, свертки с торчащими древками лопат, генератор, мотопомпы, пожарные рукава, рюкзаки раскладывают в десяти метрах от уже не подающего признаки жизни самолета; в свете карманных фонариков нужно же понять, что осталось в Москве, а что все-таки долетело до Томска! Вещей у авиалесоохраны было так много, что экипаж заподозрил перегруз, и работники аэропорта впопыхах выгрузили пару тонн «лишнего». И тут уж — кому как повезло. Мои вещи остались в Москве.

Выясняется, что «лишнее» прибудет в Томск утром, попутным бортом (если аэропорт, конечно, не закроют — недавно в Томске из-за дыма не смог сесть самолет с главой МЧС Пучковым и Онищенко на борту). Ребята остаются в аэропорту, чтобы завтра рано утром встретить груз и разъехаться на пожары. Спать будут в автобусах.


Объяснить, что такое авиалесоохрана, в двух словах не получится. Ее история началась еще в 30-е — с патрулирования союзных лесов на фанерных По-2 и не прерывалась ни на год — даже в Великую Отечественную. Появлялись новые методы тушения, развивалась техника, в 70—80-е, в период расцвета, здесь трудились тысячи квалифицированных специалистов: парашютистов-пожарных, десантников-пожарных, летчиков-наблюдателей. Самая сильная авиалесоохрана в мире медленно угасла в 90-е (чего не скажешь о пожарах), в 2000-е почти перестала существовать. Вспомнили о ней только в 2010-м, когда горело на подступах к Москве (будто до этого 20 лет никто не задыхался от дыма). Тогда-то и выяснили: за годы забвения утратили не только материальную базу, но и большинство специалистов. Стали выделять хоть какие-то средства. Зимой 2010—2011 гг. удалось подготовить 75 новых десантников-пожарных, в этом году — больше 400.

Эти полтысячи человек и составляют Федеральный резерв авиалесоохраны. Они обучены, неплохо экипированы, по полгода проводят в командировках — их перебрасывают в те регионы, где горит особенно сильно, — и получают за свой труд нормальную зарплату (за месяц на пожарах могут заработать более 150 тысяч).

Но помимо федеральной авиалесоохраны (базируется в городе Пушкине Московской области, подчиняется федеральному Рослесхозу), в каждом регионе есть авиалесоохрана местная (подчиняется региональным комитетам и департаментам лесного хозяйства). Соответственно, как повезет: если регион богатый, то и у лесоохраны будет всё неплохо: техника, экипировка, кадры, зарплаты. Если бедный — не будет почти ничего.

В авиалесоохране Томской области (большая часть территории — непроходимые леса и болота) — 100 пожарных. Получают в среднем 12 тысяч рублей. Кирзовые сапоги покупают за свои.


Изображение

Но обещанной вертушки нет уже несколько часов. С 12-ти сидим на асфальтированном пятачке на вещах. Жарко. Народ постепенно раздевается до трусов. Клонит в дрему. А Антон (в авиалесоохране первый год), напротив, собран и бодр. Уже в третий раз старательно наматывает яркие, в цветочек, портянки. Спокойное лицо, мальчишеский взгляд, говорит очень тихо, но уверенно. Они вообще много улыбаются, я сначала удивлялась, потом — привыкла; когда приехала в Москву, на меня косились на улице: чему радуется?

— У меня всё есть. Много занимаюсь спортом. Работа? Последние несколько лет — бухгалтером. Белый воротничок и всё такое… Квартиру в новостройке в Йошкар-Оле купил в ипотеку, почти расплатился уже. Зачем сюда? — Молчит несколько секунд. — Подумать, себя узнать. Здесь так же, как с часами. — Протягивает крепкое загорелое запястье, чтобы я лучше смогла рассмотреть. — Видишь, здесь есть большой циферблат и большие стрелки — только на них мы обычно и обращаем внимание. А ведь есть еще много маленьких циферблатов, маленьких стрелок. Всё есть, даже компас… Но это начинаешь почему-то замечать только здесь, в лесу. Мы и сами с собой обращаемся, как с этими часами: в нас и вокруг нас всё есть, но мы этого не умеем понять…

Через пару часов узнаем, что вертушки все-таки не будет: не сможет сесть из-за плотного дыма. Ребята тотчас же бегут штурмовать местные магазины и баню.


Опять ждем — теперь на вертолетной площадке. Такая несвободная свобода — вроде и ничего делать не должен, и никому ничего от тебя не надо, но и располагать собой ты не можешь: ждешь.

Ждать — неотъемлемая часть их работы. Мне уже начинает казаться, что с пожаром любой дурак справится, а поди так посиди — ничего не зная, и не планируя, и при том оставаясь постоянно готовым ко всему. Слушать с неподдельным интересом истории, рассказанные уже раз пять, дремать под бесконечную, утекающую, как песок сквозь пальцы, лишенную смысла беседу.

Часы этого пустого ожидания даются всем нелегко.

— Понимаешь, нельзя так. Ну вот просто нельзя. Да, мы привыкли, мы можем… Но мы ж не скот какой-то! — Артем загоревший, с выцветшими до цвета льна волосами. Москвич. — Обычно нас вывозят на какой-нибудь отшиб, чтобы людей не пугали, и мы ночуем там в палатках до тех пор, пока на пожары не отправят. Здесь даже этого сделать не потрудились. И вчера утром стояли, курили перед автобусами в аэропорту, на газонах палатки ставили, умывались у всех на виду… Мне, знаешь, стыдно; ну вот что люди о нас подумают? Какие-то неумытые-непричесанные беспризорники в полувоенной форме…

Накипело.

— Я, честно, пошел сюда подзаработать. Друг рассказал, я подумал, что интересно. Он, правда, уже уволился… А я до конца сезона, наверное, дотерплю. Понимаешь, я тут чужой, белая ворона, москвич. Здесь это не чувствуется, а вот когда несколько недель сидишь на пожаре, когда все начинают друг друга понемногу ненавидеть… Тогда да. И денег, честно говоря, нам платят меньше, чем обещали. Я ходил жаловаться к начальству на условия, на деньги… Теперь жду, когда уволят.

Закуривает.

— Зачем я здесь? Сам не знаю. Нет, ну правда, я всё это могу в Москве заработать, причем без особых проблем. Ради чего вот так вот? Без семьи, друзей… Тут не то что семью, даже девушку не заведешь: тебя ж дома по полгода нет. Я, если честно, только тут понял, сколько у меня возможностей, сколько всего я бы еще хотел сделать… — Пальцы, между которых дымится сигарета, вся кисть — в бело-розовых пятнах недавно заживших ожогов. — Я горел. Кожу на руке срезали, а лицо решили не трогать — я очень боялся, что на лице следы останутся. И понимаешь, я тогда четко понял, что не хочу, чтобы всё вот так быстро закончилось, в 20 с небольшим…


Снижаемся. Бортач (борттехник) «восьмерки» (вертолета Ми-8) в салоне, перед открытой дверью — идет подбор площадки приземления. За минуту до посадки он стелет на пол заранее приготовленный матрас, ложится на него, вывешиваясь по пояс за обрез двери.

— Смотри-ка, с каким комфортом работает! — смеются пожарные.

— Три метра. Два. Метр. Метр! Правое встало… Носовое… Левое… — Есть.

«Восьмерка» утопает во мху по брюхо. Мы на одном из крупнейших болот не только в России, но и в мире. Васюганские болота — треть всей территории Томской области.

Моховая подушка из бледного сфагнума пружинит под ногами, чавкает. Одежда цепляется за низкорослый кустарник. Идем молча. Пахнет хвоей, тончайшими эфирными маслами и потом.

минут через 15 выходим на давно непроезжую квартальную просеку метра два шириной. За ней — настоящий лес. Над деревьями — дым.

— До кромки (пожара. — З. Б.), думаю, отсюда метров 700. — У Сергея Меркушева, руководителя группы, пот катится по лицу градом. — Близко, конечно, но ничего, ветра сильного вроде нет, верховой (пожар. — З. Б.) не поднимет. Палатки — по другую сторону от просеки, если что, огонь в нее упрется.

Через полчаса готова вертолетная площадка — выпилили в редколесье. Через час — пять «колодцев» — ям метровой глубины, которые быстро наполняются болотной водой — бутилированная, которую привезли с собой, закончится за несколько часов. Всё быстро, четко и без понуканий. Каждый свое дело знает.

Часа через три в центре «табора» (почему именно «табор», а не лагерь, никто толком не знает: «Всегда так было») будет стоять свежесколоченный стол, лавки, от генератора протянут провод с лампочками, на сук повесят ранцевый огнетушитель — рукомойник. Мгновенно обживать любое пространство, создавая максимально возможный комфорт из ничего, — еще одна профессиональная черта.

— И не лень? Завтра ведь уже с этого пожара могут забрать.

— Не лень. Поверь, сегодня никогда на 100% нельзя быть уверенным в том, что случится завтра. Кто знает, насколько мы здесь застрянем.

Как в воду глядел. Чуть позже выяснится, что нашу группу потеряли.

Меню разнообразно-однообразное: суп с консервами мясными, суп с консервами рыбными, рожки (здесь любые макароны называют рожками) с тушенкой, рожки без тушенки, гречка, пшенка, хлеб (пока не закончится). Все блюда в добровольно-принудительном порядке заправляются майонезом.

Во время поглощения «хрючева» ведем неравный бой с насекомыми — мухи самозабвенно топятся в чае и супе — и проигрываем.


Изображение

«Хороший лес» для них — это тот, в котором удобно работать: незахламленный, светлый, влажный.

— А то ведь такой бурелом бывает — без топора не пройдешь.

С бытовой точки зрения Васюганские болота их, похоже, тоже полностью устраивают.

— Это что… Вот когда на пенку садишься, а она под тобой — хлоп — и складывается, и вместе с тобой с чавканьем на полметра в грунт уходит, — вот это болота.

— Была бы здесь еще речка, — тянут мечтательно. — И купаться бы ходили, и рыбой бы накормили…


Продираемся к кромке. Влажная бледно-зеленая моховая подушка, глянцевые листочки клюквы, зеленые пока еще ягоды. Тонкие, бесконечно-высокие березы, хмурые темные ели, огромные кедры. Сумасшедше пахнет багульником. Ребята говорят, что он ядовит, что от этого запаха сильно болит голова… и что этот почти незаметный кустарник весной совершенно безумно цветет, и тогда тайга и тундра становятся розовыми.

Кромка. Ленивые языки пламени медленно съедают подстилку — мох и прошлогоднюю листву. Там, за кромкой, не черно — просто серо. Тлеет глубоким красным светом нутро многолетних кедровых стволов, стелется густой желтоватый дым.

За полтора дня ребятам нужно окопать два с половиной километра кромки.

Впятером прокладывают минполосу — очищают от всего, что может гореть, пространство на пути огня сантиметров 30—40 шириной. Старший группы намечает зарубками «трассу», следующий расчищает путь бензопилой, за ним двое с заточенными, как для бритья, лопатами — подрезают и приподнимают лесную подстилку. Окончательно зачищает полосу пожарный с топором-мотыгой — рыхлит, рубит корни и отодвигает всё лишнее.

Сергей Меркушев, руководитель группы, безучастно сидит на бревне. Почти равнодушен. Как будто не здесь. На самом деле — но я пойму это уже позже — очень внимательно наблюдает.

— Ну что вы такое делаете? Егор, посмотри сюда: куда дерево наклонено? Оно ж прогорит, упадет, огонь по нему перейдет — и толку тогда от вашей работы?

— Я в них уверен. — Это он уже мне. — Они же — как дети мне. В те годы, когда я не работал в авиалесоохране, был руководителем парашютного аэроклуба в Йошкар-Оле, они у меня прыгали с 15 лет. Потом вернулся в лесную охрану и их привел…

Вижу огромный кедр. Он лежит на боку. Крона зеленая. У основания ствола — черные подпалины.

— Ходи здесь аккуратнее. Корни прогорают, стволы изнутри тоже прогорают, рухнуть может в любой момент. Постоянно головой крути: когда треск услышишь, уже поздно будет. А шишек я тебе лучше сам наберу, давай пакет.

Шишки теплые. В некоторых кедровый орех уже жареный.


Вечером второго дня пришла гроза.

— Отлично! Кромочку притушит.

Дождю радуются всегда. Впрочем, мне сложно представить, что вообще может их сильно огорчить.

Не теряя времени, раздеваются и бегут за шампунями: неизвестно, когда еще в следующий раз представится возможность помыться. С тента, натянутого над столом буквально час назад (вот оно — профессиональное чутье!), струями стекает вода — подставляют бутылки. Дождевая все же приятнее, чем болотная.


— Ну что вы все о работе да о работе?! — Сегодня вечер безделья, и мы с фотографом ушли в бесконечные беседы о насущном: Путине, «Маршах миллионов», профессиональной этике…

— Ребята, а сами вы о чем постоянно говорите?

— О жизни.

90 процентов вечерних разговоров у костра начинается с фразы: «А помнишь?..» Далее — истории (часто пережитые совместно всеми участниками беседы), обсуждение снаряги (берцев, ножей, ружей), парашютных прыжков. Совместный просмотр фотографий и видео «с мест событий».

— Не устаете от этого?

— Ну домой, конечно, хочется. Особенно когда 40 дней сидишь на одном месте и каждый день видишь одни и те же рожи… А там что-то все время происходит, у кого-то дети рождаются…

— А когда приезжаешь, видишь своего сынулю уже двух-трехмесячным.

— Вернулся. Ну день отдохнул, два, ну неделю… Помылся, отъелся, погулял, с друзьями посидел… Здорово, если жена, дети… Но если их нет, дальше что?

— А семьи как?

— Привыкли в целом. Но переживают…

— Когда в Тыве ребята сгорели, звонили все, мама в трубку плакала…

— Жены — кто как. Кто-то терпит, кто-то разводится даже спустя 10—15 лет совместной жизни. Мы, конечно, полгода дома сидим — осенью-зимой. А так, когда приезжаешь после долгой командировки, заходишь домой и только разулся — звонит телефон, и уже через 15 минут опять в аэропорт — какая жена выдержит?


— Работа не для всех, — Меркушев, будто на секунду задумывается, продолжать или нет. — Из тех 500, что мы набрали за последние два года, 50 уже ушли.

Что в общем-то понятно. Здесь сложно удержаться, если пришел только за деньгами.

Молодые. Средний возраст — 20—25 лет. Из разных городов России, москвичей немного. Все — после армии («Если им в армии служить «здоровье не позволяет», значит, и у нас им делать нечего»). У большинства есть специальность, отличная от лесопожарной. У кого-то — даже свой небольшой бизнес.

— «Не наши» у нас надолго не задерживаются — это мне уже объясняли сами ребята. — Здесь же люди хорошо видны.

Когда круглосуточно живешь и работаешь бок о бок с одними и теми же людьми, невозможно постоянно изображать из себя что-то бесконечно хорошее. Так что всё выходит очень честно, просто и без лишних условностей. По-настоящему.

— У нас, в провинции, с этим еще ничего. Я, когда к себе в поселок возвращаюсь, знаю, что могу в любой двор зайти, даже к незнакомым людям, — и мне будут рады. А у вас в Москве даже дорогу у незнакомого человека нельзя спросить: либо «пошлют», либо просто проигнорируют — у всех же дела-а-а! И как вы там живете?! А главное — зачем? Там же даже леса нет!

Я вот теперь тоже думаю: а зачем?


В иллюминаторе — окутанный дымами бесконечный лес, ленты северных рек, навечно затерянные в тайге вымершие деревни. Вертолет — место встреч. Одних перебрасывают, других вывозят-завозят.

Бортмеханик протягивает руку — познакомились на лесных пожарах в Тыве. За все лето он тоже был дома от силы неделю: «С мая сидели в Кызыле, потом пара дней отдыха в Красноярске и теперь второй месяц в Томске».

Минут десять кружим над «табором». Ребята собираются. На первый взгляд их лагерь ничем не отличается от того, что был у нас, — те же голубые палатки, стол, даже турник. Но вокруг этого пятачка — сплошная чернота.

— Высадили группу, и вскоре их накрыло верховым. Спасались в речке. Потом закончились продукты. Подвезти их не могли: такой здесь висел дым. Только вчера удалось к ним прорваться.

За полминуты «восьмерку» забивают вещами под потолок. Усталые улыбки.

— Все целы?

— Слава Богу…

На следующий день, когда я буду в томском отделении авиалесоохраны, замруководителя скажет:

— Мы им хотели дать пару дней отдыха — отмыться, постираться, дух перевести. Сегодня уже звонят: когда на пожар?

Наверное, потому что там — жизнь.

shareprint
Добавьте в Конструктор подписки, приготовленные Редакцией, или свои любимые источники: сайты, телеграм- и youtube-каналы. Залогиньтесь, чтобы не терять свои подписки на разных устройствах
arrow