При реках Вавилонских тамо седохоми плакахом…Сто тридцать шестой псалом
Историю Мологи — городка неподалеку от Рыбинска, затопленного водами разлившейся Волги, — мне еще в детстве рассказывала бабушка, коренная волжанка. Рассказывала почти как легенду и как-то особенно негромко: была Молога — и нету, поглотили ее всю без остатка воды великой русской реки. Я даже представляла эту картину: стоящий как бы на возвышении посреди реки город, постепенно и очень красиво исчезающий на закате солнца в синих волнах. Последними уходили церковные колокольни, блеснув сусальным золотом куполов. Видение было торжественным, бесшумным и безжизненным. Люди в видении не участвовали.
В заправдашней жизни все было гораздо сквернее, поскольку в ней люди участвовали. И именно они оказались той маленькой, невзрачной, никому не нужной и не учитываемой летящей щепкой, когда вокруг рубили лес. Да и что там эти люди, лишаемые родного пепелища и отеческих гробов, если поэты тех времен на полном серьезе предлагали:
Гвозди бы делать из этих людей,
Крепче бы не было в мире гвоздей.
Так-то оно, может, и так, да только не всякий человек на гвоздь годился…
Молога погибла при строительстве Рыбинского водохранилища — самого несуразного, как потом выяснилось, из волжских водохранилищ. Могла бы и не погибнуть, если бы нескольким сотрудникам НКВД — а именно он был «генподрядчиком» — не захотелось получить еще один ромбик в петличку.
Одним из авторов проекта Рыбин¬ского водохранилища был кадровый офицер НКВД, незадолго до этого получивший звание дивизионного инженера за строительство канала Волга—Москва, Сергей Яковлевич Жук. Имя Жука носит институт Гидропроект в Москве — наверное, единственное в стране учреждение до сих пор названное именем сотрудника НКВД. Начальником строительства стал старший майор госбезопасности Я.Д. Раппопорт. Нет нужды говорить, к какой категории граждан СССР относилось подавляющее число строителей, а к лету сорок первого года здесь работали восемьдесят пять с половиной тысяч заключенных.
По первоначальному проекту уровень воды должен был подняться на 98 метров над уровнем Мирового океана, и это никак бы не тронуло Мологу и земли вокруг. В окончательный же проект, утвержденный, когда строительство уже шло полным ходом, была внесена скромная поправка — нормальный подпорный уровень водохранилища (НПУ) был увеличен с 98 до 102 метров. Это давало повышение мощности ГЭС с 200 мегаватт до 330. Магия мегаватт завораживала, все остальное не принималось в расчет и не имело никакого значения.
А вот что было это не принимавшееся в расчет «остальное»: прежде всего в два раза увеличивалась общая площадь затопляемых земель, а в междуречье Мологи и Шексны, ушедшем на дно моря, были лучшие в Поволжье пойменные заливные луга. В 1931 году коллегия Наркомзема признала этот район «рассадником» семеноводства лугопастбищных трав всесоюзного значения, но всем понятно: тонка наркомземская кишка в сравнении с энкавэдэшной.
Здесь находились основные районы маслоделия и высокопродуктивного животноводства, в пойме реки Мологи и ее притоков располагались самые северные по широте дубовые леса, занимавшие площадь две тысячи гектаров. Перед затоплением дубы были спилены под корень, часть их так и осталась на дне моря.
Из-за ста тридцати лишних мегаватт исчезла не только впервые упомянутая в XII веке Молога, но ушли под воду поселок Абакумово и древнее село Борисоглеб, а кроме них еще семьсот сел и деревень, старинные усадьбы Волконских, Куракиных, Азанчеевых, Глебовых, прелестное имение Иловна, принадлежавшее Мусиным-Пушкиным, Югская Дорофеева пустынь, три монастыря, несколько десятков намоленных церквей. Некоторые церкви перед затоплением взрывали, другие оставили, и они разрушались постепенно под воздействием воды, льда и ветров, служа маяками судам и местом отдыха птицам. Последней рухнула в 1997 году колокольня церкви Иоанна Златоуста в селе Роя… Исчез, как не было, целый пласт культуры, быта, уклада. Молога как административная единица была упразднена, оставшиеся земли Мологского района переданы соседям и переименованы, и слово «Молога» сохранилось только в названии маленькой тоненькой речки, по которой летом любят сплавляться туристы.
Море же оказалось мелким и противным, с частыми штормами, разрушающими берега, — сегодня разрушению подвержено более 35 процентов береговой линии Рыбинского водохранилища. (Энергетическая составляющая давно ушла в прошлое: Рыбинское море стоит на втором месте по площади после Куйбышевского, а среднегодовая выработка энергии в десять раз меньше.)
Зато Москва превратилась в порт пяти морей, Волга — в гигантскую техногенную систему, появились электроэнергия, которую язык не очень-то поворачивается назвать дешевой, и семьсот тысяч пострадавших от строительства человек, из которых сто тридцать тысяч — принудительно переселенные жители Молого-Шекснинской поймы.
Жителей именно Мологи переселили в деревеньку Лосево (ныне район Рыбинска Слип), в десяти километрах от города и на другой стороне Волги — фактически на пустое место, поскольку там не было ни водопровода, ни проезжих дорог, ни электричества, ни медпункта, ни продуктовой лавки. Работы, естественно, там тоже не было.
Свои деревянные мологские дома они должны были разбирать и перевозить сами. Некоторые из этих домов до сих пор стоят, но мало кто уже знает историю их появления.
— Дом мы перевозили вдвоем с мамой, отец был на Магадане по пятьдесят восьмой статье, — рассказывает хозяин одного из таких домов и сын мологского купца Николай Михайлович Новотельнов. — Разбирали, метили бревна, грузили на плоты… До зимы дом не успел просохнуть, поэтому не смогли его проконопатить, зимовали с огромными щелями в стенах.
Старейшая мологжанка Мария Ивановна Кувшинникова вспоминает:
— Нам-то было не обидно, мы ничего не теряли, все было уже потеряно, раскулаченные мы были, а отец сосланный, но тяжело было смотреть на слезы других, покидавших своих дома.
— Мы жили «в людях», — добавит она очень буднично.
— Как это — «в людях»? Это же до революции так жили.
— Ну что вы, — улыбается Мария Ивановна. — У нас так многие раскулаченные жили. « В людях» — значит, на постое у чужих людей… А вот дед перевозил дом, так я помню — сначала километр вез на лошади бревна до реки, потом эти бревна надо было сплотить, сверху осторожно укладывались оконные рамы, двери, металлические части. А еще на плот нужно было загнать лошадь и корову, потом аккуратно сплавить, потом поднять на берег, а с берега — перетащить бревна до места километра два-три. И все — сами… Так все умучивались. А по Волге на плоту идут и плачут, а на берегу кто стоит — тоже плачут…
Говорить о Мологе было не принято, хотя никаких официальных запретов не было, просто старались они лишний раз не высовываться, в общем, сидели тихо, примерно так же, как тихо сидели все, хоть как-то соприкоснувшиеся с ГУЛАГом. По очень точному определению рыбинского поэта и издателя Сергея Хомутова, мологжане стали жителями репрессированной территории, реабилитировать которую никто никогда и не собирался.
В первый раз они собрались в 1972 году на огороде у Николая Михайловича Новотельнова — тайно, почти как в начале века собирались на первые маевки. Это были двадцать два выпускника мологской школы 1939 года — последнего перед затоплением выпуска. Постепенно стали присоединяться другие мологжане, и раз в году, во вторую субботу августа, они стали встречаться, а себя называть Землячеством мологжан, которое официально оформили к концу девяностых.
— Одно лето в начале 70-х было очень засушливое, и мне сказали рыбаки, что остатки Мологи вышли из-под воды и видны памятники на кладбище, — вспоминает Николай Михайлович. — Мы поехали туда с женой и дочкой, нашли гранитный памятник на могиле моих родственников. А зимой многие гранитные плиты были попросту украдены какими-то приезжими людьми. Они добирались на машинах по льду и вырубали топорами и ломами наши памятники. Вернее, это для нас были памятники, а для них — добыча…
Вот что вспоминает Геннадий Иванович Корсаков, рыбинский краевед, родившийся в Мологе:
— Как-то Молога не уходила под воду целых два года, там вымахал иван-чай в человеческий рост, мы несколько раз ездили, однажды нашли в воде нательные кресты, кто-то говорит — это все наши родные… В другой раз приезжаем — несколько памятников кладбищенских подняты на кирпичи, рядом моторная лодка, мужики какие-то крутятся — мы так, говорят, посмотреть. Мы памятники закопали, чтоб неповадно было. Потом привезли семена и саженцы — посадили яблони, дубки, кедры. Сестра говорит — вдруг начнут строить чего, а тут уже будут дубы расти. Но море не отпустило город, ушел он опять под воду, сейчас появляется все реже и реже…
Дома у Геннадия Ивановича есть одна-единственная вещь, сохранившаяся от Мологи, — серебряные часы, подаренные его деду-матросу хозяином баржи. Часы уже много лет не ходят, на них до сих пор стоит мологское время…
В конце 80-х в жизни мологжан появляется человек, который последующие 20 лет будет тащить на себе землячество, станет духовной и физической опорой всех, кто не хотел сдаваться и забыть Мологу. Я буду называть его так же, как все в Рыбинске, — Макарыч.
В официальной биографии Макарыча, составленной совсем недавно, среди основных его личных качеств на первом месте стоит добродушие, потом справедливость и искренность.
С Мологой Макарыч был связан через маму, уроженку одной из затопленных деревень, а вообще-то был он инженер-технолог и работал себе спокойно на Волжском машиностроительном заводе, может, так бы и продолжал до самой пенсии, да вмешалась перестройка.
Началась новая волна реабилитаций. О Мологе стали говорить — сначала робко, полушепотом, потом погромче, вдруг начали приезжать зарубежные соотечественники — потомки живших в этих местах дворян.
— Макарыч удивительно умел найти общий язык со всеми — от бакенщика и сотрудников администрации до наезжавшей в Рыбинск из Парижа в годы перестройки княгини Марии Магаловой, внучатой племянницы почетного гражданина Мологи Павла Матвеевича Азанчеева-Азанчевского, — говорит одна из сотрудниц музея.
Разлившаяся в воздухе свобода, появившаяся возможность прожить жизнь человеком, а не черточкой между двумя датами, — и отсюда ощущение себя как личности — толкали многих людей на странные, казавшиеся еще несколько лет назад невероятными, поступки, продиктованные у одних соображением заработать, а у других — неистовым поиском правды и желанием сделать что-то важное для своей страны и для самого себя.
И Макарыч сбежал с завода, все бросил и в 90-м году пришел на нищенскую должность младшего научного сотрудника в Рыбинский музей-заповедник, чтобы полностью посвятить себя Мологе и сохранению памяти о ней. Он стал готовить концепцию будущего музея, рыскал по архивам и изучил мологские фонды в Ярославском и Рыбинском архивах до последней запятой, собирал воспоминания стариков, сколотил инициативную группу, в результате для музея было получено очень подходящее здание — Рыбинское подворье затопленного Афанасьевского монастыря. Макарыч лично, физически принимал участие в реконструкции здания.
Трудами Макарыча, его рвением и заботами открылся 12 августа 1995 года единственный в мире Музей затопленного города, в основу которого были положены экспонаты городского музея Мологи. Макарыч стал директором, потом, правда, музей почему-то немного понизили в статусе, и он превратился в отдел Рыбинского музея, а Макарыч — в заведующего, но его это как-то мало волновало. Он оставался центром мологской жизни: каждый год находил спонсоров для аренды теплохода, чтобы отвезти мологжан и их потомков на место гибели города, как член правления землячества был в буквальном смысле стержнем, связкой между всеми, для кого слово «Молога» было паролем. Макарыч вообще считал, что Молога — это роза связей, и лепестки этой розы разлетелись далеко по всему свету. Он ходил по открывавшемуся в засушливые годы городу до самого монастыря, знал каждую тропочку и в буквальном смысле каждый оставшийся мологский камень. В какой-то год, понимая, что по-другому от мародеров не спастись, он организовал военных, и они закопали все памятники с Мологского кладбища.
Изучая историю, людей, экономику, Макарыч больше всех понимал, что возможностей реально возродить Мологу нет, и все свои силы он направил на сохранение памяти. Он издал удивительные маленькие книжечки — мологские календари. Это календари памятных мологских дат, составленные Макарычем как бы в обратном порядке. Из мологского календаря на 2006 год можно запросто узнать, сколько лет прошло со времени открытия первого артельного сыроваренного завода или гимнастической школы для мальчиков, основанной почетным гражданином города Подосеновым, а из календаря на 2007 год — когда помянуть мологских священников, расстрелянных в 37-м году или отпраздновать 800 лет со времени вхождения мологских земель в состав Ростовского удельного княжества и 95 лет со дня открытия кинематографа в Мологе.
Наверное, ни у какого другого маленького и незаметного городка в мире не было такого заинтересованного, благодарного и скрупулезного исследователя, каким стал для Мологи Макарыч.
За год музей посещает около пяти тысяч человек…
На месте гибели Мологи по-прежнему нет ничего, только там, где стоял Богоявленский собор, болтается черный бакен с буквой «М», но это, скорее всего, простое совпадение. Есть крест на берегу Волги, есть памятная доска в Заволжье, в церкви Иверской иконы Божией Матери, на которой написано: «Вечная память людям мологской земли и русскому городу Мологе, селениям, святым обителям, затопленным водами Рыбинского водохранилища».
Есть День памяти Мологи, он отмечается каждый год 13 апреля.
Есть Гриша Аштаев, выпускник Рыбинской авиационно-технологической академии, романтик и сын рыбинского романтика, зачарованный рассказами о Мологе. Гриша взял да и разработал математическую модель острова, который сможет противостоять коварным льдинам Рыбинского моря. Романтик не только получил патент на изобретение, но и опробовал его — льдины наползали на макет острова и крошились… Остров можно было бы расположить как раз над Мологой и установить на нем хотя бы крест с затопленных мологских могил в память о людях, у которых страна отняла родину.
Есть обращение участников круглого стола «Проблемы Мологского края» с просьбой решить вопрос о воссоздании Мологского административно-территориального образования и создании Национального парка «Молога» — замечательная идея ярославского профессора-эколога Владимира Ивановича Лукьяненко, поддержанная всеми, кто любит Мологу и хранит память о ней, правда, дальше обращения пока что не пошедшая.
Подметные рыбинские письма время от времени долетают до Ярославля и даже до Москвы, где их аккуратно хоронят в высоких кабинетах, Гриша пытается найти денег на остров, но получает лишь упреки в маниловщине, рыбинские школьники пишут работы о Мологе для Рыбинской гимназической академии наук, называя ее «прекрасным и дивным городом», сам же «прекрасный и дивный город» вот уже несколько лет не показывается из воды, и все меньше и меньше остается на свете людей, у которых в паспорте в графе «место рождения» написано «Молога».
P.S. Музей Мологи в подворье затопленного Афанасьевского монастыря оказался памятником не только бессмысленно загубленному городу и его людям, но и Макарычу, потому что 10 июля 2007 года Макарыч — Николай Макарович Алексеев — умер от внезапной остановки сердца. Он упокоился на сельском кладбище неподалеку от Рыбинска и, дай бог, город поставит ему на могиле памятник.
