Когда в апреле этого года о девятнадцатилетнем студенте Германе Галдецком стали снимать сюжеты и проводить журналистские расследования, все уже произошло.

Герман лежал в НИИ им. Склифосовского с тяжелым ранением головы: 25 марта неизвестный дважды в упор выстрелили в него из травматического пистолета «Оса». Несколько операций, кома, врачи — разводящие руками…

Следователи ОВД «Красносельское», отвечающие в том числе и за территорию трех вокзалов, где произошло нападение, начали локальное расследование на основании свидетельских показаний. Эти сбивчивые показания успел дать сам Герман — ему удалось доползти до ближайшего отделения милиции. Там он потерял сознание. А потом потерялся и интерес у следователей…

Только после вмешательства журналистов уголовное дело о «разбойном нападении» было взято под личный контроль министра внутренних дел Рашида Нургалиева. К расследованию подключили МУР и прокуратуру, начали работать адвокаты, а журналисты самых разных изданий — рассказывать о том, что все случившееся — следствие деятельности самого Галдецкого. «Новая газета» первой обратила внимание на то, что официальное следствие упрямо не желает рассматривать версию о мести студенту со стороны сотрудников милиции московского метрополитена.

До покушения Герман самостоятельно расследовал факты изнасилований девушек сотрудниками милиции подземки. Он искал потерпевших и свидетелей, заставлял работать прокуратуру и управление собственной безопасности ГУВД.

Фамилию Галдецкого узнали многие полковники и генералы: собранные им материалы стали поводом для служебных проверок, но факты «не подтвердились». Вероятно, потому, что проверки основывались на показаниях лишь самих милиционеров… Тогда Герман рассказал «Новой газете» все, что знал: с фамилиями и званиями. Несмотря на то что избили его друга и угрожали ему самому.

Статья вышла 8 апреля, когда Герман уже две недели не выходил на связь. А потом мы узнали о покушении…

А потом были заявления министра и начальника ГУВД, громкие отставки милицейских начальников (почему-то пошедших на повышение) и акции студентов в поддержку Германа. Его имя подняли на флаг некоторые правозащитные организации и занимаются теперь тем же, что и Галдецкий…

Расследование нападения на самого Германа текло вяло, потом было приостановлено, потом возобновлено… И до сих пор ничего не известно о нападавших и о том, что конкретно послужило поводом для покушения.

ВЫЙТИ ИЗ КОМЫ

Я ехал домой к Герману, чтобы сказать: наши читатели выбрали тебя Человеком года.

Это плюс к тому, что в начале декабря он получил награды от Уполномоченного по правам человека, дипломы от группы правозащитников. Что его поздравлял, низко поклонившись, Горбачев, а собравшиеся в зале встретили стоя, аплодисментами. Так что вроде бы эта моя новость была скорее просто еще одним знаком внимания. Знаком, который нужен для того, чтобы дать понять: его помнят.

Получилось так, что Германа я видел дважды, и оба раза — до покушения — в редакции. Впервые приехал к нему домой, когда он лежал еще в коме, — и помню только большие-большие глаза родителей, их толстые записные книжки с телефонами следователей, описаниями места происшествия, их сбивчивые рассказы, их волнение… Были бесконечные звонки, страшная неразбериха, потом допросы, потом интервью. А потом Герман очнулся: извлекли пулю, подключили к капельницам…

Я тогда написал про семью Галдецких, про комнату Германа, про его попугая, который сильно заскучал, — не с кем было говорить. Да и Герман потерял способность разговаривать.

...Когда сегодня мама — Алена Архиповна — открыла мне дверь, я сразу увидел Германа в отражении большого зеркала, которое в коридоре. Герман сидел за столом и точно так же смотрел на мое отражение. Протянул ему руку:

— Привет, Галдецкий, очень рад…

— Привет.

Правая рука очень слабая, он здоровается левой. Но очень умело. Я боялся неловкости — что я вот могу и правой, и левой здороваться, могу подтягиваться на турнике, а Герман должен ждать еще черт знает сколько времени. И не просто ждать, а заниматься — изо дня в день, по десять часов в сутки. Изо дня в день брать правой рукой деревянное колечко, поднимать его, разгибать локоть и надевать колечко на штырь.

Когда это упражнение мне показывала Алена Архиповна, Герман отводил глаза. Он стесняется… Не вздумай, Герман, стесняться!

Я помню, приехал в больницу, где Германа заново учили ходить. Мы с Аленой Архиповной тихонечко поднялись на второй этаж и смотрели из-за стекла, как он медленно переставляет ноги: сначала одну, потом вторую, а руками держится за длинные брусья. Это был май месяц. Сейчас декабрь — и Герман ходит сам.

Слушай, Герман, ты же теперь умеешь ходить, держать вилку и ложку правой рукой и много еще чего. Этому ты заново выучился всего за полгода… И не вздумай, пожалуйста, стесняться!

Я спрашивал у Германа: как проходило награждение? Он лишь показал медаль и дипломы, но рассказывала мама:

— Когда Владимир Лукин назвал фамилию Галдецкий, Герман сразу встал. Лукин говорил о том, каким благим делом занимался Герман, а я замечаю, что он только голос слышит, а кто к нему обращается — не видит. Очень сужено поле зрения. Смотрю: стоит Герка и кивает, глядя вперед. Я ему говорю: Герман, повернись налево, Лукин там.

О том, сколько дней Герману пришлось отдать за прямую осанку и за улыбку, знают только он и мама.

Так себе и представляю: подходят к Галдецкому, поздравляют, благодарят, но не могут понять того, что нужно. Я, например, не умею понять, как это может быть: человек все слышит, все прекрасно воспринимает, а ответить может с большим трудом, показать себя на фотографии — только после полугодового курса занятий с деревянными колечками и штырьками.

Чтобы мозг вспомнил все, а тело научилось слушаться, — это теперь главное дело Германа.

Чтобы правильно говорить, чтобы высказать то, о чем думаешь, надо читать специальные книги. И Герман их читает. Чтобы пожать руку большому чиновнику, надо заставить эту руку, которая пока еще висит, как плеть, — ожить. И Герман все делает для этого. Потому что он снова должен стать тем, кто он есть.

— Герман, не кусай губы, — говорит сыну Алена Архиповна. — Ну посмотри, ты уже их все съел!

И Герман отворачивается от нас.

А я должен спросить у него то же, что спрашивают все — от политиков и уполномоченных до последних журналистов. И этот гадкий вопрос звучит так: «Герман, скажи, ты будешь и дальше заниматься тем, что делал до покушения?». Что он должен мне на это ответить? Он уже слишком много слов может выговорить, чтобы послать меня с таким вопросом. И я бы послал, потому что это гадкий вопрос, это — провокация, это насмешка над тем, чем пришлось пожертвовать Герману в свои двадцать лет.

Герман и мама собирались ставить в гостиной елку.

— Герман, ты не жалеешь, что занялся тогда всей этой грязью?

— Нет, не жалею.

И этого «не жалею» и мне, и вам должно быть довольно.

P.S. А в феврале Герману предстоит пластическая операция. Будут колоть наркоз — а это опасно. Потребуется много сил и, к сожалению, денег.