ЛИНИЯ ФРОНТА

Разделила добро, местоимения, желания и души

От Ростова поездом — ночь до войны. Война отбрасывает свою тень на город, но люди здесь о войне не думают — что толку думать о тени… В Ростове много камуфляжных фигур, в Ростов привозят погибших, а затем шлют цинк во все уголки страны. Еще в Ростове судят Буданова.

Полковнику пишут…
Дождь зарядил с самого утра. Хмурые люди месят грязь в ста метрах от здания суда. Если читать плакаты в отражениях луж, то получается набор букв: «Сво… Юри… уда…ову». И казачьи папахи белеют на фоне черного неба…
Милиционеры у заграждения перебрасываются репликами с митингующими, курят… Попросили немножко свернуть знамя с красно-белой свастикой, проверили у журналистов документы и опять закурили…
Батальон поддержки «русского офицера-героя» набрал примерно 100 штыков. Национальная идея сплотила трудоросских старушек, казаков и баркашовцев…
Старик говорит, что он офицер бывшей Советской Армии, его тут же поправляют, и тогда, став уже бывшим офицером Советской Армии, он требует телекамеру.
Маленькая женщина-армянка заламывает руки, кричит и плачет. К сухоньким рукам ее приросла газета с фотографиями убитых «русских» солдат.
Казаки и баркашовцы вербально зачищают Чечню…
И всех, всех до одного — от пятнадцатилетнего сопляка-баркашовца до седого казачьего есаула — объединила одна большая, черная, как смерть, ненависть…
И оправданий герою, кавалеру и доблестному вояке — два.
Первое: он — русский.
Второе: убил чеченку…
Между первым и вторым — линия фронта

Мама
Валентина Демьяновна Коюкова — ростовская Мама. У нее большой и страшный опыт: она исколесила всю Чечню, искала сына. Год и семь месяцев искала, потеряла здоровье, а Сережу своего нашла в родном Ростове в вагоне-рефрижераторе…
Ее телефон — накопитель боли. Таких Мам было семьдесят. Они искали своих сыновей, пропавших в первые дни первой войны. Чеченцы показывали им, где есть захоронения, они откапывали тела, смотрели на зубы. Если губы еще сохранились — «расширяли» губы. И — смотрели. Кости смерть не трогает…
В Чечне Валентина Демьяновна познакомилась с мамой Кости Лимонова.
Костя Лимонов — рядовой 21-й Софринской бригады оперативного назначения ВВ МВД. В ноябре 95-го попал в плен — пошел на рынок за хлебом и пропал…
В плену Костя стал Казбеком, принял мусульманство. В 96-м отказался от обмена, хотя за ним приезжала мама. Еще через год чеченцы сами отдали Лимонова нашим. Костя приехал домой, женился, у него родилась дочь…
Вроде бы жизнь стала налаживаться, но тут всплыла одна видеокассета. Осенью прошлого года Костю посадили в ростовский изолятор. На этой кассете… В общем, Костю обвиняют в страшных преступлениях…
Костина мама не может ездить к сыну, семья живет в страшной нищете. Мама продала корову и попросила Валентину Демьяновну найти адвоката.
Валентина Демьяновна носит Косте передачи. И адвоката нашла.
— Только, ради бога,— просит она,— не пишите о нем ничего плохого, не навредите ему.
Валентина Демьяновна говорит, что даже если бы Костя убил ее сына, она все равно простила бы. Он же мальчишка совсем. Его заставили. А он слабый.
Она учительница, пенсионерка, обучает детей химии, но никого не учит жить. И никого (НИКОГО) ни в чем не обвиняет. «Вы что там, в Москве, считаете, что Буданов виноват?»
И тут же:
— Я как представлю, что они вошли бы к нам в Ростов и стали бы вот так же, без разбору бомбить, «утюжить», разве мы не кричали бы, разве не швыряли бы им в лицо камни?
Вышла проводить, показывает мне трехэтажный особняк, 20 метров от ее квартиры, весь Ростов знает, что особняк построен для одного товарища из Генштаба. «Товарищ» руководил Северо-Кавказским военным округом, когда погиб ее Сережа.
Вот — линия фронта — дорога, разделяющая Мамину девятиэтажку и этот особняк.

Говорят, здесь родился Бог. Но похоже, он здесь и умер
200 километров от Ростова, Песчанокопский район, село Богородицкое. Говорят, что здесь родился Бог…
Сельская школа. Спортзал, матрасы на полу. Казаки на матрасах отдыхают после ночного дежурства. Когда речь заходит о Буданове, вскакивают, кричат: «Позор! Позор! Командира полка… танкового… из-за этой мрази… Забыли, что война идет!.. Здесь же тоже баба стреляла из ружья по казакам».
Баба кому-то прострелила куртку. Леша: «Нельзя держать волков и зайцев в одной клетке!»
— А вы — волки или зайцы?
— Мы — охотники!
Казаки говорят, что не уйдут, пока не вытравят из села последнего «волка».
Десять казаков из муниципальной дружины круглосуточно патрулируют по селу, зачищают-защищают его от проживающих здесь чеченцев…
У чеченцев уже конфисковали кое-какую технику (как я понял, автомобили), выгнали из села шестьдесят непрописанных. И зачищают дальше.
Вот Леша — усатый, здоровый казак лет тридцати. Рука перебинтована.
— Что с рукой-то?
— А хай не лезут.
— А в других, соседних, селах тоже есть чеченцы?
— Возьмемся и за тех…
Чеченцев в Богородицком примерно две сотни, половина из них проживали в селе более десяти лет. Остальные приехали из Веденского района Чечни, когда началась вторая война. Чеченцы и русские, говорят, здесь всегда жили мирно.
И вдруг, на Женский день, национальный вопрос загнулся в твердую закорючку… Сельский клуб, дискотека, танцы. Чеченский мальчик не поделил с русским мальчиком русскую девочку. Потолкались.
И тут крик: на помощь! А кричать не нужно. Только шепни.
10 марта в село на машинах и автобусах прискакали казаки. Из разных районов… Человек сто, а кто говорит, что и все триста, но все равно много…
Казаки сначала устроили свой сход, приехали даже два атамана, враждовавшие до этого, — Водолацкий и Козицын.
Оба возглавляют Всевеликое войско донское. Вся разница только в статусе. Казаки Водолацкого (т.н. реестровые) кормятся бюджетной строчкой, а сам атаман ходит в вице-губернаторах. «Нереестровые» кормятся по-своему, а их батька Козицын подписал перед первой войной с Дудаевым договор о сотрудничестве…
Но здесь они побратались и после схода пошли в атаку…
Топоры, дубины, чеченцы, кирпичи, нагайки, русские, ружья, ножи, милиционеры, пули, порох, камни, Бог и Аллах. Проломленные черепа, ребра в крошку, ножевые ранения — тяжелое состояние войны. Это итог. Далее — ничего.
Казаки убеждены, что «чечены» приехали зализывать раны, а потом, когда пойдет зеленка, махнут на родину и будут убивать русских. Говорят, что чеченцы по вечерам оккупируют клуб и «крутят лезгинку». А еще насилуют русских девочек, а русских мальчиков заставляют стоять на коленях.
Прошу привести примеры. Примеров не приводят…
Борис Дмитриевич — пенсионер, экс-агроном, человек образованный и политически грамотный (газеты читает).
У сельчан стала пропадать живность — от курей до мотоциклов, у него вот увели тяжелый мотоцикл из гаража. Может, это русские воруют, он не знает… Он уже двадцать лет живет хата в хату со своим соседом, зубным техником Рамзаном, и никогда они не ругались. Только вдруг старик замолкает. «Я сейчас говорить не буду, чечен идет»…
Рамзан, зубной техник, чеченец, и Борис Дмитриевич, экс-агроном, русский, поздоровались… Троих чеченцев посадили в КПЗ после стычки, ну и правильно, Рамзан их не защищает. Казаки десятого числа кричали: «Айда! Пойдем по хатам, будем их вытаскивать по одному и бить». Когда казаки пошли по домам, некоторые соседи русские прятали чеченцев в своих хатах… Рамзан считает, что такие конфликты на руку казакам — например, после случая в Богородицком губернатор подписал приказ об увеличении муниципальных казачьих дружин на 250 человек…
На следующий день после битвы приезжие казаки созвали сход жителей села. Приглашались все желающие жители села, кроме желающих жителей села — чеченцев. Пришло, говорят, 600 желающих жителей села — нечеченцев…
Инициативная группа подготовила документ с требованием выселить из села лиц чеченской национальности. Решили установить круглосуточное патрулирование села казаками, сняли главу местной администрации, на том разошлись…
Желания тоже разрезала линия фронта…

* * *
Саня и Коля, мальчишки-сорванцы, 9-й класс, сидят на завалинке, делают из цветной проволоки цепочку.
Саня и Коля тоже хотят, чтобы чеченцев выселили. В богородицкой школе 360 учеников, из них почти каждый шестой — чеченец.
Спрашиваю: общаются ли между собой в школе?
Саня: «С кем?»
Коля: «Та с чурками…»
Саня: «А! Девчата подходят, разговаривают, проститутки которые…»

Первая война, вторая… Разница температур
Ростов. Улица. Пункт отправки погибших.
В первую войну здесь стоял один вагон-рефрижератор, часто не было электричества, тела размораживались, люди, работавшие здесь, напивались, чтобы не сойти с ума. Сейчас построили два огромных ангара-холодильника, асфальтировали дорожки.
«Они же нам должны доставлять вскрытых, запакованных, с бирочками. А мы уже здесь просто в гроб положили, зарегистрировали, отправили — и все… Первую войну мы держим при «минус 18», там уже непонятно что. А вторую… «минус пять» достаточно. Чтобы тело быстренько разморозилось, если надо будет посмотреть специалистам».
Рядом с холодильниками — госпиталь. Солдат из госпиталя пришел за новостями.
— Извините, пожалуйста, а Макарова еще не привезли?
— Нет, завтра привезут. Они же из-за одного самолет не гоняют. Соберут несколько и привезут… Ты жди.
Здесь так проста смерть. Вот пришла, забрала тело, тело получило номер, улетело домой. Если тело не опознано и «в гражданском», его хоронят здесь, на кладбище под Ростовом. И часто никто не знает, «русское» оно или «чеченское».
Это не цинизм. Это война все упростила.

* * *
Краска на плакатах поплыла. Призывы размыло. Женщина-армянка тихо всхлипывала.
«Слышь, эти суки в Нальчик процесс хотели перенести!»
Казаки матерились. Милиционеры погрузили в автобус оградительные заборы…
Баркашовцы, мальчишки, десять с половиной человек, выстроились в шеренгу.
Старшой вскинул руку: «Слава России!»
Мальчишки хором рявкнули: «Слава России!»
Бабушки аккуратно свернули лозунги и побрели по уставшей улице.
Они понесли свою войну домой.
Линия фронта стала линией поведения.