Лилия Ивановна Корнилина — медсестра районной больницы. Без малого полвека она отработала в поселке Майна в 80 километрах от Ульяновска.

У нее единственная запись в трудовой книжке и единственная фотография времен молодости, на которой она помнит себя очень счастливой. На работе все называют ее «Лиливанной» и не представляют, как будут обходиться без нее: в свои 66 она по-прежнему знает то, чего не знают коллеги. 25 декабря был последний день ее работы.

Она увольняется, потому что ее собственное здоровье больше не позволяет ей заботиться о здоровье других.

***

Раннее декабрьское утро, полвосьмого утра.

В Майне — это райцентр примерно с шестью тысячами жителей — нетипично тепло для этого времени года.

На улице плюсовая температура, лужи и беспросветная тьма. Но в центральной районной больнице горит несколько окон и уже вовсю кипит жизнь.

Макушка Лиливанны с пучком светлых волос, высоко подколотым на голове, уже торчит в окне кабинета над горшками с комнатными цветами. Она приезжает на работу одной из первых: живет в 500 метрах от больницы, но добирается только на такси. С тех пор как похоронила мужа, ее диабет усугубился настолько, что стало тяжело ходить — пройдет пять метров, и надо садиться. Сто рублей — недорого, рассуждает она; это только незнакомые таксисты берут по 150.

С улицы, где темно и промозгло, больница кажется по-домашнему уютной.

— Снега нет, зимой и не пахнет. Голова болит, — говорит Лиливанна своему терапевту, молоденькой Жене, которая переехала в Майну пару лет назад из Ульяновска по программе «Земский доктор».

На часах — без пары минут восемь, и они начинают прием.

На Лиливанне больничный халат, широкие и мягкие кожаные сабо белого цвета. На носу — новенькие очки-«хамелеоны», которыми она очень гордится.

— На скамейке дома сидеть буду, в хороших очках, — приговаривает она.

Все разговоры в последние дни крутятся вокруг ее проводов. Почти каждый из заходящих коллег пытается ее отговорить и спрашивает, не передумала ли она «списывать себя».

Лиливанна каждый раз терпеливо объясняет, что закончился срок действия ее медицинского сертификата (выдается на пять лет, с 2021 года заменен на аккредитацию; оба документа подтверждают право медика работать. — Ред.). Продлевать дальше нет смысла:

— Сил уже нет, просто бессилие какое-то наступило. Сколько можно? Столько не работают.

Радость в белых халатах

Лиливанна родилась в соседней деревне Репьевка, в 15 километрах от Майны. Мать была колхозницей, отец — трактористом.

До сих пор речь ее — переливистый волжский говор, простой, деревенский, — хотя с детства она была начитанной и перечитала все, что было в местной библиотеке. — Я маленька часто болела, — вспоминает Лиливанна. — К нам приходила фельдшер — нам-то она, конечно, представлялась как врач — я ее любила до смерти. Она была такая умная, на ней всегда была шапочка и чыыыстый, белоснежный накрахмаленный халат. Наверное, я пошла в медицину, глядя на нее. Из других ярких детских воспоминаний Лиливанны — как ходили играть в медпункт: там было «море цветов» и какой-то «специфический больничный запах».

В 1978-м она окончила Ульяновское медицинское училище (ныне колледж) с красным дипломом.

— Подружка была зубрилка, а я этот конспект «тынь-тынь-тынь-тынь» — и всё, наутро встала: передо мной весь текст, — вспоминает Лиливанна. — Память была феноменальна, страх как умна была. А шааас!

Пока училась, приходилось скитаться по углам у знакомых. То спать в малюсенькой комнатенке со старой бабушкой и клопами, то затыкать тряпками дыры под дверью, чтобы не тянуло «куревом» от соседей. Но радость от белых халатов перекрывала все.

— В первый год [учебы] училище было совсем рядом с местом, где мы жили, — только дорогу перейти и маленько пройти, — продолжает она. — Мы, дебилы, надевали шапочки, надевали эти белые халаты, чтобы их не мять, и чтобы на улице на нас все смотрели — и шлепали. Сейчас если бы увидела, я бы рухнула! Занятия не пропускали — бегали даже больными: не то что городские, которые «не упирались».

— Я все проценты лекарственных препаратов знала — врачи никто так не знали, — воодушевляется Лиливанна.

Вот и сегодня стажеры, которые приходят устраиваться на работу в больницу, не выдерживают ее «экзаменов». Молоденькая медсестра часами сидела в кабинете и смотрела, как работает Лиливанна.

— Прошел слух, что у нее диплом с отличием, — прищуриваясь, улыбается она. — И я начала ее спрашивать: по процентам, да как называется физраствор — а она не знает! Мы так учили фармакологию, так ее сдавали.

И тут Лиливанна вдруг принимает серьезный вид и командует в дверь: «Заходите!»

«Лучше бы я к вам не приходила»

В кабинет заходит одна из сотрудниц больницы — приводит свою маму, бабулю 87 лет. У той низкий пульс и аритмия: врач тут же отправляет их в город «вешать монитор» — делать суточное холтеровское исследование.

Бабушка сопротивляется.

— Ну живу же я пока. А если умру, то сразу. Сразу-то умирают?

— Не сразу, — отвечает врач.

— Помучатесь, — откликается, смеясь, Лиливанна. — Да езжайте! Чай, поставят, будете жить долго и счастливо.

— Лучше бы я к вам не приходила, — вздыхает та. — Жила бы и жила.

— Я тоже не люблю до смерти всех этих [врачей]… — соглашается Лиливанна. И когда бабушка уходит, добавляет. — Съездит, съездит, никуда не денется. Больных принимают по «предвариловке» — то есть по предварительной записи. Но когда «лезут без записи», все равно никому не отказывают. На часах девять утра, а за окном все так же темно — как будто и не светало. — Мы завтра будем до чшасу, моя хороша, — инструктирует Лиливанна следующую пациентку. Когда та уходит, напоминает вдогонку: — В седьмом кабинете — взять анкету, ЭКГ — на втором этаже, ФГС — записаться в регистратуууре! Женщина лет 65 жалуется врачу на кашель (та назначает ей лечение) и боли в плече.

— А это остеохондроз, дорога моя, и дефартроз, — вклинивается Лиливанна. — Время пришло.

«Верочки», «Оленьки» и «Светочки» идут к ней, как домой, — знают, что та и подскажет, и пожалеет.

— В центре [на больничном участке] больные мне не нравятся, — признается Лиливанна. — А на моем участке — лесокомбинат, РТС, Карцовка — какие-то другие. Я их люблю.

— Лиливанна? — возвращается мужчина, который уже был на приеме.

— Аиньки?

— А печать не надо ставить?

— Ничо не надо, Коль, он электронный [больничный]. Это уж просто так, даем бумажки.

Компьютера у Лиливанны нет — только у врача. Она заполняет карточки, вклеивает в них анализы, пишет рецепты и направления от руки.

— Мы все пишем, пишем, а зачем тогда компьютер-то нам? Раньше все проще было, заморочек и писанины меньше, — Лиливанна признается, что больше любит работать с пациентами, чем с бумагами. — А шас нас загнобили. Требуют, чтобы были списки на диспансеризацию, списки на маммографию, третье, пято, десято. Ну это разве работа?

Но и лечение, соглашается Лиливанна, стало более прогрессивное.

— Та же диспансеризация, — продолжает она. — Мужчин мы «насилкой» затаскиваем! У них ПСА (простатический специфический антиген, онкомаркер. — Ред.) входит в диспансеризацию, но по возрастам, а я пишу всем. Столько мы рака этого выявили! Очень много заболеваний кишечника: кал на скрытую кровь не пойдешь же просто так сдавать. Наше население надо, я не знаю, как воспитывать — я сама-то тоже не хочу никуда ходить.

— А сахар сейчас как? — спрашивает ее одна из медсестер, заглянувшая в кабинет за документами.

— Смотря как: шоколадку стрескашь — конечно, и 7, и 9, — отвечает Лиливанна. Помимо диабета у нее проблемы с позвоночником — из-за этого тоже тяжело ходить. Она сорвала его еще в середине нулевых, когда после смерти матери перевезла в Майну и несколько лет таскала на себе по больницам парализованного отца.

«Вы думаете, я всегда такая была?»

Лиливанна могла бы всю жизнь проработать в своей деревне — в Репьевском доме-интернате для престарелых и инвалидов. Во всяком случае, так и собиралась. Но…

— У кого красный диплом, тем после училища было свободное распределение, — продолжает Лиливанна. — Город я не любила, а в деревне у меня жених был. Я пришла к районному главврачу и сказала, что поеду туда. А он мне запретил: «Чего? С красным дипломом она поедет в инвалидный дом работать! В терапию пойдешь!»

Спустя 48 лет Лиливанна благодарна тому главврачу, что «не забилась в деревню». А жениха того она совсем чуть-чуть не дождалась из армии — встретила своего будущего мужа.

До декрета отработала два года «в смену» медсестрой в терапевтическом отделении. Возилась с любимыми растворами, делала инъекции. Из декретного отпуска в начале 1980-х вышла уже в поликлинику — ночные дежурства 21-летней молодой маме больше не подходили.

Скольких врачей застала Лиливанна за время своей работы — не сосчитать. С первой проработала дольше всех, почти 20 лет. Прошли вместе «огонь и воду».

— Она была кандидатом в депутаты — я у нее доверенным лицом. Она в профкоме — и я с ней в профкоме. Я сейчас удивляюсь девчонкам-медсестрам, которые с врачами не ладят. Единственная была, кого я не любила, — врач, которая к больным плохо относилась. Приехала за миллионом (рублей, по программе «Земский доктор». — Ред.), отработала год и смоталась, ее разыскивали, чтобы деньги вернуть. А я всех врачей своих учила: относитесь к больным так, как вы хотите, чтобы они относились к вам. И меня так в свое время учили.

Лиливанна достает цветную фотографию — 1997 год.

— Вы чо ж думаете, я всегда такая была? — она на глазах преображается. — Я красива была. Это после 50 лет у меня попер вес, я сама себя стала ненавидеть.

Она перечисляет всех, кто на фотографии — 20 человек, — по именам и отчествам: ее память в этот момент в полном порядке. Изображенные люди делятся у нее сначала по критерию «живой/покойный», потом к этому добавляется должность:

— Это покойная. Это из кадров. А это акушерка…

— Это платье мне досталось нахаляву! — смеется она. — Приехали белорусы, трикотаж продавали. Пока я бегала [домой], мерила, пока деньги искала, прихожу — их уже нет. И оно у меня лежало столько лет. Деньги не отданы — как я буду его носить? Стыдно. А потом мне все говорят: «Ну и что теперь? Ты же не специально». И я стала носить.

Одеваться на работу красиво Лиливанну научила завотделением больницы. — Она никогда не придет на работу, как сейчас ходят, в спортивном костюме. У нее всегда наряды: юбочки, платье, туфельки, халатик накрахмаленный. Она не будет ходить кое в чем. Сколько лет работали, всегда была примером для меня. Мы до сих пор с ней по телефону общамся, — гордится она.

Про жизнь в девяностых у Лиливанны самые лучшие воспоминания: «бедная, но интересная». Работали легко и дружно, а главврачи гуляли на всех праздниках вместе с врачами и медсестрами. Однажды приходил «даже первый секретарь».

— Раньше мы хохотали все вместе. А сейчас-все-запрещено, — деланно серьезно чеканит Лиливанна.

«Смерти не напугалась. Только надорвалась»

Смертельный случай с пациентом у Лиливанны был только однажды. Еще до декрета. Ночное дежурство, она — 20-летняя выпускница медучилища.

— Как сейчас помню фамилию: Стефанов, инфаркт у него был, умер при мне, — продолжает Лиливанна. — Привезли, кинули — спасайте. А он во-о-от такой вот амбал! Мы с дежурным врачом — обе весили по 50 килограмм — давай с кровати его на пол, искусственное дыхание делать, но его поздно привезли. Тогда не было реанимации [реанимобилей]. Поэтому мы ни в чем не виноваты были. Я даже не напугалась как-то, только надорвалась — все кости потом болели. Собственного мужа Лиливанны (она называет его только по фамилии — Корнилин) два года назад спасти тоже не смогли.

— Пять инфарктов было, а на шестой уморили, — вспоминает она. — У него страшный приступ был. Фельдшер не пожелала его ташить на носилках! Потом сама мне рассказывала, что его нельзя было пешком, а она его погнала. Сидела в машине и наблюдала — как я поняла, он, как зашел [в здание регионального сосудистого центра], там и грохнулся сразу. На нем и майка была разорвана, они ему, видать, тут же реанимацию начали делать. Сама Лиливанна была в это время на работе.

— Думаю, от меня польза-то какая — довезти и назад? Кто же знал, что фельдшер такая стерва? Это все уж теперь только думаешь. Может, уж этому быть? А может, и нет, — рассуждает она.

На вопрос о том, каково ей живется с тех пор, Лиливанна, подумав, отвечает: «Лучше. И легше».

«Покойник озорник страшный был»

Раньше у Лиливанны было много фотографий, на которых она молодая и красивая.

— Как сейчас помню: это было 8 марта, и я стою на голубом фоне, такая стройная и красивая, — внезапно она снова расцветает, погружаясь в воспоминания о лучших днях. — У меня была белая кофта с коротким рукавом, а на ней роза, и юбка — в складочку. Я как куколка была. Мы там еще с врачом стоим, а мой, Корнилин-то, ревновал к нему по-черному. Взял и изорвал или уничтожил все мои фотографии — дома их нигде нет. Я после его похорон решила посмотреть: искала, искала, все проверила. Нету.

Тот день, 8 марта, она почему-то запомнила особенно. Еще с Нового года на балконе лежала баранина — морозилки не было. И Лиливанна решила угостить весь коллектив, «не выкидывать же».

— Сделали в горшочках, натолкали специй. Та картошка [с бараниной] была очень вкусная. И я была красивая, — вздыхает она. — А муж как напивался, у него бзики были. Покойник — озорник страшный был.

Лиливаннин муж работал в школе «трудовиком» — из мужиков в коллективе еще были только учитель физкультуры и военрук.

— Пили «до усрачки», до ящика водки доходило. И по нескольку дней: я на календаре дни зачеркивала, — вспоминает Лиливанна. — А когда не пил, золотой человек был. Я как золотая рыбка жила — что прикажу, он всё делал. А вот когда напивался, может, он сам себе был не рад, что такой исполнительный, — и начинал мне мстить. С годами стал проявлять агрессию: мог и руки распускать, и ударить. Приходилось из дома убегать.

Лиливанна обращалась в полицию, но все заявления «оборачивались против» нее — у мужа были там знакомые. Его тут же отпускали, и дальше все было только хуже.

— И кодировали, и «зашивали» его. Развелись, но он мне сказал: «Давай бюджет будет общий: я буду тебе отдавать все деньги, ты будешь мне готовить». Во время очередной попойки муж стер запись ее 50-летнего юбилея с видеокассеты. Это воспоминание Лиливанне было особенно жалко: на ней трехлетний внук Данилка распевал песню «Называют меня некрасивою».

А когда Данилка учился во втором классе, Лиливанна забрала его к себе.

— Дочь закончила сельхозакадемию, но толку от нее нет — образ жизни не тот. Гены, — коротко объясняет она. — А отец [внука] никогда не помогал, и сейчас проходит мимо него.

Когда Данилка подрос, стал заступаться за бабушку перед дедом.

Сейчас ему 22. Окончил с отличием юридический колледж — бабушка учила его в Ульяновске.

Этой весной пришел из армии, сдал экзамены в университет. Поступал на платное отделение, но на учебу его не взяли: не успели вовремя внести оплату за первый год. Лиливанна копила год, а потом плакала двое суток.

Так что пока Данилка работает в местной «соцзащите», зарплата небольшая. Друзья зовут в «Электросети» — но бабушка против.

— Чего, говорю, тебе не сидится в тепле? Безумным надо быть, чтобы работу в тепле поменять на столбы, — объясняет она.

«Не пропустила ни одной пневмонии»

А вот работа участковой медсестры далеко не тепличная. После обеда врачи и медсестры отправляются по вызовам на дом. Развозит служебный автомобиль, а если занят — то друзья и знакомые.

Особенно трудной выдалась в Майне вторая ковидная зима — в разгар эпидемии.

— У домов снег не чишенныыый, мы с врачом лезем по пояс! — вспоминает Лиливанна. — Он — слушат, я — мазок беру. Одну баушку прямо «насилкой» затолкали и увезли, с тяжелой пневмонией и диабетом. Ей 80 с лишним, до сих пор жива. Другой с инфарктом был: сколько раз к нему домой лазили — все-таки уговорили, положили. До сих пор мужик тоже живой, и даже, мне кажется, опять по шабашкам ездит.

Ковид в Майне вообще переживали тяжело. Нагрузка была большая, врачи тоже болели.

— Я сама заболела очень тяжело в феврале, как раз перед этим ковидом, — вспоминает Лиливанна. — У меня врач уходила в декрет, нам надо было все дела с ней доделать. И я дошла «до ручки» — прямо падала уже. Когда вышла с больничного, у нас уже был открыт отдельный кабинет [для приема ковидных больных]. Мы по очереди туда доходили, раз или два в неделю. Принимали по 60 человек в день, это было что-то!

В 2024-м, когда из больницы одновременно уволились несколько врачей, Лиливанна три месяца принимала больных одна на участке.

— Сама себе удивлялась. Ни одну пневмонию не пропустила, — радуется она.

Вводить данные в компьютер и закрывать больничные просила врача с другого участка. Поставить собственный компьютер Лиливанне обещают много лет, но сейчас стало столько документации и отчетов, что она уже и не настаивает: «не по уму».

Последняя глава

После работы Лиливанна собирается с коллегой на ее машине в новый продуктовый магазин. На еду денег не жалеет: покупает впрок и забивает морозилку (которая давно уже есть) семгой и говядиной.

Ее пенсия — 17,5 тысячи рублей.

Зарплата — втрое-вчетверо больше, около 60: к окладу полагаются разные надбавки, в том числе «путинские» (земским медикам) и «ветеранские» (за звание ветерана труда).

При Путине, по словам Лиливанны, вообще лучше живется: изобилие продуктов и «в каждом дворе по две машины». Она ходит на все выборы и голосует за Путина и «Единую Россию».

***

— Ну что, на месте газетка-то? — спрашивает женщина, заглядывая в кабинет.

— А, Светочка, как я и говорила — на следующий день газета появилась! — откликается Лиливанна. И когда та уходит, объясняет: — Почтальонша моя. У меня газету районную *** [вытаскивают] из яшика: прочитают и обратно кладут. Она мне теперь ее скрутит, скрутит — и в уголок [почтового ящика] кладет, я знаю, где она лежит, а соседи не знают. Я знаю, кто это делат, непорядочные у нас только они. Больше некому. Машины то и дело меняют. Бога побойтесь, у вас больной ребенок. Нормальные разве люди так будут себя вести?

Подписка на районную газету «Ленинец» стоит 600 рублей на полгода. Это единственное чтиво, которое теперь доступно Лиливанне, — после работы, за чаем. Раньше она проглатывала все книжки, какие были дома и в библиотеках, — в детстве любила читать про Ленина, потом про войну, а потом — любовные романы.

— Я вообще-то человек домашний, я люблю дома сидеть, книжки-газеты читать да готовить, — признается она.

Из Майны Лиливанна выезжала нечасто. В Москве была только раз — еще студенткой, ездили «с Людкой за нарядами».

— Не понравилась мне загазованность в Москве, дымка эта, — вспоминает она.

— Вышла на балкон: «Ба! Где воздух наш свежий?»

Потом была раз в Казани —тоже за нарядами, — да в Самаре, с мужем у родственников. Из санатория «Радон» под Ульяновском, куда дали путевку от работы, сбежала: выдержала только десять дней.

— Ну а чего там, в санатории? Лежать и лежать весь день. Выйти погулять — там какой-то овраг, мечеть, и овцами рядом вонят, лес кругом, — продолжает она. — А мы тогда только «девяносто девятку» нову купили. Говорю Корнилину: «Так, давайте за мной быстро». И я с удовольствием дома сидела.

— Одна бабушка была знакома, говорила: «Нет, миленькая, это не лень, это старость пришла», — объясняет она. — Годы начали наступать, я отошла от всей жизни. Осталась только работа, и ту надо убирать. Я уже хочу просто отдохнуть дома, перегорание происходит. Для чего-то ведь пенсия дается?

Лиливанна мечтает о том, как будет снова печь дома пироги и лепить пельмени.

— Данилка мне заказал планетарный миксер, новый утюг, гладильную доску, маленькую мантоварку «на четыре мантчика», — хвастается она. — И пельмени я всегда домашние делаю — Данилка не любит с большими «ушками». Холодец варю, шаурму сама делаю — Данилка, когда служил в армии на юге, привык.

Несмотря на то, что она поставила внука на ноги, дала образование и работу, душа за него все равно болит.

— Сначала думала, он пойдет в полицию, помощником дежурного у нас, — прикидывает Лиливанна. — А он — категорически никуда не хочет: ни в ФСБ, ни в полицию, ни в Росгвардию. Мирный, видать, человек. Его агитировали идти туда [на СВО], но он отказался.

За больных, которых придется оставить после того, как Лиливанна рассчитается с работы, душа тоже болит. Накануне стало известно, что из больницы увольняется новенькая медсестра — та самая, которая стажировалась у нее.

Мне так жалко моих больных — кому они достанутся? — говорит Лиливанна. — Хотелось бы кому-то передать в хорошие руки, да некому. Ни хороших, ни плохих — никаких нет.

Рина Александрова