Это прихотливо устроенный кинороман, эпический и интимный, в котором сплелись четыре повествовательные нити, срифмовались жизни четырех дев — Альмы, Эрике, Ангелики и Ленке — из разных исторических эпох. Все они взрослели на одной и той же ферме в регионе Альтмарк северной Германии (дословно «старая марка»).

На этой ферме время остановилось, хотя эпохи и общественные формации меняются. Не только в посмертных дагерротипах. В стенах дома. Оно бежит лишь в реке, соединяющей восток с западом, где по-прежнему плавают скользкие, мерзкие угри (выхватить угря из миски, проносясь на велике, — любимая игра Ангелики из гэдээрэшных шестидесятых). Реке, текущей из десятых годов ХХ века в двадцатые ХХI. Напоминающей Стикс непобедимым притяжением героинь к смерти (собственно, с портрета мертвой девочки вся эта история и начинается). Их судьбы связаны и отражаются друг в друге, как в старом, покрытом амальгамой зеркале,

О том, как травмы прошлого, скрытое латентное насилие, длинная череда переживаний не исчезают, впитываются в трещины стен, в шрамы времени и в кровь потомков.

Испытываешь те же межпоколенческие травмы, обиды, чувство совместных прегрешений. Вины. Боли. Исторических неоправданных жестокостей, обрушившихся на женщин на протяжении XX века. Из поколения в поколение. Что такое «память тела», реакция на — «было не было». Как с помощью камеры дотянуться до воспоминаний снов. За видимым рассмотреть невидимое.

Тактильное кино, чувственное зернистое изображение, текстурированные композиции. Снято, словно списано с картин Грютцнера, Жана-Франсуа Миле (вспоминаю его «Анжелюс», в котором между крестьянином и крестьянкой, замершими на поле в вечерней молитве, ощущается странное напряжение, и только в описаниях можно прочитать, что изначально между ними был их мертвый младенец). Сумрачная киноживопись с прописанными деталями. Тонкая операторская работа Фабиана Гампера, камера которого сама превратилась в привидение, живет и дышит рядом с героинями разных времен. Тонет, пытается сделать трудный спасительный вдох.

Про выписанный каллиграфически саундтрек можно писать отдельно. В одной партитуре: скрип дверей, сдавленные крики, глухие стуки, жужжание мухи и какой-то странный, то удаляющийся, то приближающийся гул — шум времени. Звуки писали на океанской глубине, искали «звук» черной дыры, неуловимый звук катастрофы.

Авторов (Машу Шилински и ее соавторшу Луизу Петер) интересует идея синхроничности времени, значимые совпадения, описанные Юнгом. Всем тем, что он называл «массовой душой» с ее подспудной мукой. В этом смысле картина Шилински отсылает к «Белой ленте» Ханеке, теме «скрытого», спрятанного за фасадом приличий, исследуемой австрийским классиком.

Латентная жестокость распылена, рассыпана, вкраплена в будничные зарисовки, в игры подростков, в путаные отношения взрослых. Но здесь же находится место и мрачному юмору, и чувственности, и редким всплескам света (одно из первых названий фильма — «Вглядываясь в солнце»). Временами героини этого рассыпанного, словно бусы, века вдруг смотрят прямо в камеру: мы здесь, рядом. Были и есть перед вами. Но чем дольше вглядываешься в солнце, тем оно темнее.

Идеальное ли это кино, можно ли назвать его произведением искусства? Это очень женский взгляд на историю. В этом магия, сила и уязвимость фильма, сочиненного и жирно, и пунктирно. Временами сверхчувственно. С большими пропусками, в которые мы вписываем свои собственные интерпретации.