— Я и сама иногда удивляюсь, со мной ли все это было. С детства меня мало интересовали куклы и красивые платья, зато кожаные куртки, лошади, скорость, тяга к испытаниям — это было мое.

В 11 лет родители отправили меня в лагерь в горы в Вайоминге. Условия там были, мягко говоря, базовые. Я была худенькой девочкой, а снег валил и валил. Было так холодно, что на ночь меня положили в один спальник с девочкой потолще. Утром пальцы не гнулись от холода, пришлось попросить напарницу расстегнуть мне джинсы, чтобы пописать.

Но когда мы спустились с гор, я ликовала — я все преодолела, я могу выжить в экстремальных условиях!

Спустя несколько лет я отправилась в Wilderness trip в Колорадо. И это было очень круто, потому что в горах надо было прожить три дня в полном одиночестве. Без еды. Из экипировки можно было выбрать — или спичка, или спальник. Я выбрала спичку, надеясь, что сумею разжечь костер между камнями, они нагреются, и мне будет тепло.

Теперь бы я, наверное, выбрала спальный мешок, потому что трюк со спичкой не прошел, камни не нагрелись, и я все три дня околевала от холода. Зато я была наедине со звездами и мечтала, как вырасту и увижу мир.

После школы я начала изучать юриспруденцию, но, к счастью, быстро поняла, что это не мое, и погрузилась в русскую литературу. В библиотеках было почти так же прекрасно, как под звездами в Колорадо, но там не было приключений.

И тогда я полетела в Австралию. Где влюбилась в языки аборигенов. В Мельбурне я изучала лингвистику, пока вдруг не поняла — это же нонсенс: я пишу о наречиях аборигенов, многие из которых умирают, и ни разу в жизни не видела ни одного аборигена.

Тогда я погрузила свои пожитки в машину и объяснила псу корги (у меня всегда были только корги), что мы едем в Алис-Спрингс, где очень жарко и ему придется привыкать.

Мы выехали из Мельбурна рано утром, впереди было 2200 километров, почти все время по безжизненной пустыне. Там и сейчас не много мест, где можно заправить машину и выпить кофе, а в начале 80-х каждая капля бензина была на счету, и я молила бога, чтобы моя старенькая тачка не подвела.

В Алис-Спрингс в местном колледже я прошла подготовительные курсы и спустя несколько недель поехала дальше вглубь, в Пукатжа (ранее — Эрнабелла. — Д. К.), крошечное поселение народа анангу в пустынном регионе Питжантятджара.

500 километров сквозь клубы красной пыли, и мы на месте. Первое, что поразило меня — звенящая тишина после захода солнца. Второе — небо в звездах, Южный Крест и Млечный Путь, который светится как бесконечное облако.

Поначалу я поселилась в вагончике, из удобств — раковина и несколько тарелок. Это уже много позже мне выделили мобильный дом с душем и кондиционером. Дело в том, что в Пукатжу тогда приезжало много европейцев, американцев и австралийцев. Кем-то двигало любопытство, жажда приключений, кем-то — желание помочь.

Почти 90 процентов населения говорили на языке питжантятджара и мало кто знал английский. Белые люди, наевшись местной экзотикой, тут не задерживались.

Никто особо не верил, что я останусь в Пукатже надолго. Да я и сама особенно не верила. Я умудрилась заболеть гепатитом. Лечиться пришлось лететь в Мельбурн.

Меня и не ждали обратно в поселении. Но я вернулась. С подпорченным здоровьем, но живая. Потом погибла моя собака — попала под грузовик. И я страшно корила себя за то, что, когда мы впервые ехали по пустыне, я ей обещала, что да, будет жарко, но все равно хорошо.

Местные поначалу отнеслись ко мне настороженно — я белая, пришлая и не знаю языка. Я, конечно, его учила как одержимая, но это было непросто.

Звуки языка питжантятджара — еще то испытание: «п» и «б», «т» и «д», «г» и «к» не различаются, как в английском, некоторые слова начинаются с носового «нг», которого тоже нет в английском. Существует теория, почему в питжантятджара мало слов с придыханием — так меньше вдыхается пыль, которая висит кругом.

Порядок слов тоже достаточно вольный: суффикс определяет, что в предложении — подлежащее, а что — дополнение. Попробуй определи — грузовик врезался в муравейник или муравейник — в грузовик. Множество слов описывают природу и социальные связи, которые отсутствуют в Европе: отдельные термины для разных видов ветра, родственников, сумчатых зверей. Сосчитать, сколько в этом языке названий ящериц, невозможно. Я слушала, повторяла все десятки раз и все равно путалась.

Вот представьте, какой это язык: после смерти моей собаки, из Аделаиды мне привезли щенка, тоже корги. Местные помогли придумать ему имя — Ви Ту. В переводе это значит «свет, который ты видишь, когда смотришь вверх сквозь ветви деревьев». Пес, к слову, прожил 17 лет и вернулся со мной в Америку.

И со всей этой кашей в голове меня определили социальным работником: я должна была вести воспитательную работу в семьях и отучать молодежь нюхать бензин.

В те годы на Пукатжу свалилась большая беда — подростки начали нюхать бензин. Наркотики туда не доходили, а бензин был. Чтобы остановить эпидемию, власти добавляли в бензин какую-то гадость, чтобы он отвратительно пах, закрывали баки под замок, ставили патрули. Ничего не помогало.

Поначалу, не зная ни языка, ни обычаев, я совершала много ошибок. Сейчас даже не понимаю, как меня терпели и прощали все оплошности. Но я научилась преодолевать жару, болячки и пыль, выучила язык. И в один прекрасный день поняла, что думаю, не «я», а «мы».

Кажется, это случилось в тот день, когда девочка, которую я помаленьку вытаскивала из бензиновый зависимости, взяла меня за руку и сказала — «malpa», что значит — друг. Ее звали Джанет. Она была веселая, обожала музыку, Майкла Джексона и постоянно напевала «We are the world».

Я тогда спросила, почему у девочки из народа анангу европейское имя. Да и у многих ее ровесников тоже. Оказывается, в течение жизни у человека может быть много имен. Когда умирает кто-то дорогой и близкий, люди не хотят больше слышать его имя и переименовывают его тезок. Так, человек может поменять до 15 имен и даже больше. Поэтому, когда появились европейцы и ввели паспорта, анангу стали называть себя Джанет или Джон — это многое упрощало.

Кстати, мое имя до приезда в Австралию было Венди. Но когда я ехала по пустыне из Алис-Спрингс, по рации, в разговоре водителей, я услышала, что умер кто-то с именем Венди. Имя моей бабушки было Эли. Я тут же приняла решение и в Пукатжу въехала как Эли.

С Джанет мы часто пили чай. Я заваривала его очень крепким, а она добавляла в него огромное количество сахара и разбавляла молоком. К нашим посиделкам стали присоединяться ее друзья. Мы много говорили об историях их семей, это было для них важно.

У анангу жизнь держалась на крепкой паутине связей: кто кому мать, кто дядя, кто на ком может жениться и кто с кем связан через землю и историю. С приходом европейцев эта паутина стала рваться: миссионеры изменили странствующий образ жизни анангу. Постоянными стали не только имена. Постоянными стали, например, дома и здания, анангу потеряли возможность перемещаться к чистым источникам и новым землям, что сказывалось на их здоровье.

Да, европейцы открыли школы. Но там никто не говорил с детьми о привычных для них семейных связях и о родстве с землей. Очень важные истории исчезали из жизни. Старшие стали пользоваться меньшим авторитетом, и европейская модель семьи постепенно вытесняла традиционную.

После школы выпускникам делать там было абсолютно нечего. При кочевом образе жизни и сложившемся столетиями укладе они всегда были заняты. Но в оседлой Пукатже для них не было никакой работы. Появился алкоголь, которого они раньше не знали, а потом и бензин, от которого гибли.

Я помню одного парнишку, его не удалось спасти от зависимости, слишком поздно спохватились. Он слонялся по улице — обдолбанный, спотыкаясь и еле передвигая ноги, с магнитолой на плече, садился на землю и глушил себя и окружающих дико громкой музыкой. До бесконечности — пока батарейки не садились. Многие его боялись, но на самом деле его можно было только пожалеть — на переломе эпох мальчишка полностью потерял себя.

Поэтому для меня было важно сидеть с молодежью за чаем, расспрашивать об их семьях, помогать связать старый мир с новым и делать этот переход максимально безболезненным. Я понимала, что не совсем подхожу для этой роли — ведь я была для них представителем мира, который принес им столько боли и разочарования.

Но, как ни странно, на наши посиделки приходило все больше и больше людей, они стали своеобразным социальным клубом. Ребята собрались удивительно талантливые, они писали свою музыку, она была для них отдушиной. Я как могла помогала в этом и находила преподавателей. Получался микс европейской и традиционной культур. Скоро наш клуб стал настолько популярным, что местные власти выделили ему помещение.

Прошло много времени, прежде чем меня полностью приняли, — стали приглашать собирать мед, охотиться с женщинами на ящериц, на вечернюю еду, несколько раз я даже попала на запекание кенгуру, хотя это сугубо мужское занятие. Добычу клали в яму с раскаленными углями и камнями, засыпали землей и оставляли на несколько часов. Самый деликатес — хвост, жирный и нежный, доставался старшему мужчине в семье.

А еще по вечерам, когда становилось прохладно, я садилась с местными и слушала их песни. Я научилась их танцам, и женщины раскрасили мне тело, чтобы я могла танцевать вместе с ними. Я понимала, как они разговаривают с землей, ящерицами и призывают воду.

Позднее поняла, что их рисунки не просто красивые орнаменты: через сплетение точек и закорючек они рассказывали свою жизнь. Постигая их тайный смысл, можно узнать о связи с землей, о встречах с другими племенами, о мифах, об отношениях с белыми, о том, какую пользу или боль мы принесли им.

Мне повезло, в начале 90-х меня пригласили участвовать в создании книги «Anangy way» — о культуре коренных жителей Центральной Австралии. Одна из моих любимых фраз из этой книги:

Спустя 16 лет по той же дороге, где сквозь пыль можно разглядеть редкие колючие кусты, я пустилась в обратный путь. Вечерело, становилось прохладно. Я вышла из машины, легла на красную землю и стала глядеть вверх. Я уезжала из Австралии и понимала, что больше никогда и нигде не увижу такого неба, не потревоженного огнями городов. Дул легкий ветерок, и я вспомнила свое детское испытание в Колорадо. Там тоже были звезды. Только там был снег. И я поняла, что именно тогда началась моя дорога в Австралию.

Кливленд