Седьмого октября 2023 года первыми, кто зашел в разоренные кибуцы на юге Израиля, после солдат ЦАХАЛ и медиков, были волонтеры ZAKA — организации, помогающей персоналу скорой помощи, полицейским, армии во время катастроф, несчастных случаев, терактов. Эти люди первыми заходили в дома, искали останки среди окровавленных вещей, помогали в опознании жертв. Первыми узнали, что происходило в мирных кибуцах и на музыкальном фестивале 7 октября. Первыми восстанавливали эти картины по найденным останкам, обрывкам, обломкам. «Новая» поговорила с одним из них. Волонтер ZAKA Евгений ЛЕВИН рассказал, что он видел после теракта 7 октября и как сумел пережить увиденное.

Если переводить с иврита, аббревиатура ZAKA означает: Поиск, Вызволение, Спасение, Бескорыстие. Организацию создала в 1989 году после теракта в автобусе по маршруту «Тель-Авив — Иерусалим» группа добровольцев во главе с раввином. Тогда они помогали опознавать тела 16 погибших, вызволяли и спасали 27 раненых. Скоро волонтерскую организацию признало правительство Израиля, ее членов стали привлекать для помощи при терактах и чрезвычайных происшествиях. С тех пор волонтеры ZAKA помогали собирать и опознавать тысячи убитых не только в Израиле. Добровольцев зовут в разные страны мира при землетрясениях, цунами и других бедствиях. Сейчас в организацию входит больше полутора тысяч человек, среди них есть религиозные и не очень, евреи и арабы, бедуины и друзы. Это очень закаленные люди, много повидавшие за время своего волонтерства. Но 7 октября в кибуцах на юге Израиля ломались и они.

На основной работе Евгений Левин — инженер-механик. Он занимается разработкой механических устройств в компании, связанной с возобновляемой энергией. Волонтером ZAKA стал в 2013 году, до этого просто увлекался дайвингом, а тут решил, что его хобби может приносить пользу другим. Он пришел в ZAKA именно как дайвер, чтобы помогать полиции — спасать людей во время происшествий на воде. Говорит, что до 7 октября 2023 года волонтерство занимало не очень много времени.

— ZAKA — это ведь не работа для вас, вы выбирали это как волонтерство?

— Да, это волонтерство, и до 7 октября оно требовало не так уж много времени. Мое хобби — дайвинг, я занимаюсь погружениями. И в ZAKA я пришел в 2013 году, чтобы помогать в поиске пропавших на воде. Мы искали людей, искали какие-то предметы, помогали полиции и другим структурам на море, в водоемах — в общем, в воде.

— Когда 7 октября вы узнали, что происходит, вы сразу поняли, что вам предстоит с этим работать?

— Седьмого октября я сначала просто не понял, что происходит. И я думаю, вообще мало кто с утра понимал, что происходит. У моей дочки день рождения 7 октября, и мы просто ехали отмечать его. Выехали рано утром. И тут начались обстрелы, полетели ракеты. Сирена ревела просто постоянно, потому что ракеты летели все время. Тысячи ракет были тогда выпущены по территории Израиля за очень короткое время.

Где-то к обеду я понял, что на юге страны творится что-то такое, чего раньше никогда не было. Тогда я начал писать руководству ZAKA, чтобы меня привлекли к поискам. Но масштаба мы тогда себе не представляли. В тот момент я видел буквально пару роликов, которые были необъяснимы.

— Вы говорите о роликах, которые снимали и выкладывали в Сеть сами террористы?

— Да-да, об этих роликах. Было еще несколько фотографий из Сдерота, где боевики расстреляли автобус с пожилыми людьми. Это то, что и произошло рано утром, и это было первое, что я увидел. Потом стали появляться другие ролики от террористов. И несколько роликов выложили люди, снимавшие из своих окон, на них террористы шли по улицам и стреляли по всему, что видели.

— После этого вы и написали руководству, чтобы вас привлекли?

— После фотографий из Сдерота. Тогда еще про нападение на кибуцы, про трассу, про фестиваль Nova практически ничего не было известно. Знали только те, кто с этим столкнулся, а остальные люди в Израиле даже не представляли, что происходит. Какая-то информация пришла уже к обеду.

— Когда вы поехали на юг?

— Мне сказали ехать туда 9 октября к восьми утра. И около восьми утра я был уже в кибуце Беэри.

— Это один из тех кибуцев, где была особенно страшная резня?

— Да, это он. Я ехал туда на своей машине через поля, потому что трассы были перекрыты. Моя машина обозначена как спасательная, ее бы пропустили, но GPS повел меня в объезд блокпостов.

Я ехал через поля, там было огромное количество воронок. После Нетивота я ехал к кибуцам сначала по полям, мимо воронок, потом по дороге 232 ближе к Сдероту, дальше опять спустился в поля и до кибуца Беэри ехал через лес. В полях было страшно, там было огромное количество воронок.

По дороге начали появляться разбитые машины. Их становилось больше и больше: съехавшие с дороги, прямо на дороге, в кюветах, на выжженных участках. Машины к тому времени уже потушили, все-таки это было девятое число, а не седьмое. Раскрытые машины, выброшенные из них предметы. Из машин было выворочено все, что только можно.

Взорванные машины, сожженные дотла машины, сгоревшие до такой степени, что ничего не осталось, кроме нескольких железных частей.

— Машины были только гражданские? Или там валялись и машины террористов?

— Первые машины террористов я увидел уже в самом кибуце. На дороге, на подъезде к кибуцу, я видел только гражданские машины. Хотя отличить гражданскую машину от машины террористов не всегда можно. Террористы в основном были на пикапах, но часть машин они украли в кибуцах и потом вернулись на них в Газу. Это я уже потом узнал. Были вторая и третья волны террористов, после боевиков шли люди «в тапочках», они сбежали до того, как пришла армия Израиля. И кто-то уезжал на украденных машинах.

Первые пикапы, которые однозначно были брошены террористами, я увидел уже в кибуце. Они были оборудованы под установку оружия, под установку пулеметов. В кибуце я увидел пикап с минометной установкой в кузове.

— Террористы бросили их, когда подоспел ЦАХАЛ?

— Да, и эти пикапы были уже подбитые, поврежденные. Какие-то, пассажирские, были целее. Те, которые с оружием, были сильнее повреждены. В разном состоянии. Но 9 октября в Беэри еще оставались террористы.

— Они еще там прятались?

— Девятого числа в Беэри еще шли местные бои, были перестрелки с террористами. Постоянно то в одном месте, то в другом возникали стычки с ними. То есть это было не так, что седьмого числа все началось и седьмого же закончилось. Восьмого числа еще шли бои, девятого числа продолжались перестрелки. Террористов выискивали, их ловили.

— Вы начинали работать под стрельбой?

— Первые ребята из ZAKA прибыли на место еще 7 октября вечером. Они не просто попадали под обстрелы, они оказывались в зоне боев. Несколько машин ZAKA были расстреляны террористами. Полностью. Белые машины с надписью Ambulance были оборудованы всеми системами опознавания, красными маячками, сиренами, надписями, но террористы начинали их обстреливать, как только засекали.

Я видел три машины Ambulance, расстрелянные автоматными и пулеметными очередями. Одна машина была взорвана из РПГ. Это только те остовы, которые видел я сам. На фестивале Ambulance машина была подорвана и выгорела полностью. Еще две машины расстреляли южнее. То есть машины скорой помощи становились целями террористов моментально.

— Волонтеры ZAKA, прибывавшие в эти места 7 октября и позже, выполняли, видимо, разные функции? Как распределялись задачи в зависимости от времени, когда отправлялась очередная группа?

— ZAKA занимается только погибшими. Если есть возможность оказать живым первую помощь, то у нас для этого достаточно много медбратьев, я тоже имею квалификацию медбрата. Но с седьмого числа мы в первую очередь искали и собирали тела всех погибших — и жителей кибуцев, и террористов.

— Как вы определяли, кто есть кто? И в чем была разница: что дальше вы делали с телами сограждан и с трупами террористов?

— Определить, кто есть кто, было очень сложно. То есть боевики — они тоже были в гражданском, но у них были бронежилеты, разгрузки, оружие, то есть видно было, что это боевики. Однако очень большое количество террористов пришло со второй и третьей волнами, и эти боевики были в гражданском: в обычных штанах, реже — в шортах, в майках, в тапочках.

— Эти люди «в тапочках» — это были те самые «мирные жители Газы»?

— Те самые. И отличить их от гражданских было сложно. Были случаи путаницы, когда несколько наших погибших оказались среди тел террористов. Наши числились пропавшими без вести, и уже потом, при проверке трупов террористов, выяснялось, что среди них оказались израильтяне.

В первую очередь мы вывозили гражданских и погибших израильских солдат. В первые дни мы вывозили тела грузовиками. Количество тел 7 и 8 октября было таким, что ребята просто освободили грузовики, служившие для перевозки нашего оборудования, перчаток, масок, моющих средств — всего необходимого, и туда грузили тела. Их везли на армейскую базу, которая находится в центре страны, там ЦАХАЛ выделил площади, и там работали патологоанатомы.

В первые дни тела просто перегружали в холодильники, потому что патологоанатомы не могли работать с таким количеством погибших. И до 10 числа мы работали в три смены — утром, вечером и ночью.

Мы приехали на эту стоянку примерно через полтора месяца после начала войны. И только на ней одной было 350 машин, требующих очистки. Это не считая до пепла сожженных машин, где нам делать уже было нечего. Машины были прострелены, посечены осколками, в них попадали ракеты. И очень хорошо было видно, из каких машин люди просто физически не смогли выбраться. Мы находили там части черепа, кости, зубы, челюсти, мозговое вещество. И… огромное количество крови.

— Сколько человек из ZAKA так работало?

— Я не знаю точных цифр, боюсь ошибиться, но что-то около тысячи человек работало в тех местах, которые подверглись нападению.

— Во всех кибуцах, которые подверглись нападению?

— Не во всех, но в большей части. И на площадке, где был фестиваль Nova, мы тоже были.

— И сколько времени это продолжалось?

— Я работал три месяца: октябрь, ноябрь и декабрь.

— Вывезти тела на армейскую базу — это была основная часть работы ZAKA?

— Нет, это было только начало. На этой базе тоже работали наши ребята. Они по мере надобности доставали тела из холодильников, передавали их на экспертизу, увозили, привозили, подготавливали к похоронам. Всем этим тоже занимается ZAKA.

Сбор тел гражданских — это был первый этап. Погибшими военными больше занимался ЦАХАЛ, но его сил не хватало, и мы этим тоже занимались.

Дальше — следующий этап. Мы занимались поиском останков на всей территории. Где-то остались части тел, какие-то органы… Все, что могло остаться от человека. Где-то вытекло много крови, ее тоже надо было собрать. Нашей задачей было собрать в домах все органические останки, все, что связано с телами. Все это надо было захоронить. Если где-то впиталось так много крови, что мы не могли ее собрать, мы срезали обшивку и упаковывали, чтобы это тоже можно было захоронить.

— Это связано с религиозными требованиями, по которым все останки человека должны быть захоронены?

— Не только с религиозными. Если кто-то из семьи остался жив и вернется домой, он не должен видеть в доме следы кожи, крови, зубов погибшего близкого человека.

То, что надо было захоронить, шло в такие братские могилы, если невозможно было определить, кому это принадлежит. Или мы отправляли останки на экспертизу ДНК.

С нами работал специалист, который мог сказать, что вот без этой части тела, без этой косточки человек выжить не мог. Тогда экспертиза показывала, что этого человека уже не найти среди живых, даже без поиска тела как такового. Так, например, мы узнали, что Шани Лук, похищенная на фестивале, убита. Мы нашли часть ее черепа, и специалисты поняли, что она не может быть жива.

— Девятого числа, когда вы начали работать, в домах еще оставались тела убитых?

— Оставалось еще много тел. Девятого числа мы еще продолжали собирать гражданских и только-только начинали убирать трупы террористов. И это лишь на территории кибуцев и фестиваля. Тела, лежавшие вдоль дорог, на тот момент еще не трогали, потому что не хватало рук. Вдоль дорог лежали тела не только террористов, но и гражданских, и их тоже надо было собирать.

— В израильской прессе я видела рассказы о том, что среди тех, кто напал тогда на кибуцы, были женщины, подростки и инвалиды. Если вы находили их тела, то как понимали, что это не житель кибуца, а нападавший?

— Лично я не видел трупов террористов — женщин и подростков. Но были записи с камер наблюдения кибуцев, на которых видно, что среди нападавших и грабивших дома были женщины и подростки. Вторая и третья волны — это не те люди, которые попали под огонь армии Израиля или групп самообороны кибуцев. В тот момент, когда они пришли, это уже были территории, захваченные террористами, вторая и третья волны — это те, с кем некому было сражаться, поэтому они как зашли, так и ушли. Но я видел немало таких домов, в которых по разным признакам было видно, что здесь орудовали именно гражданские.

— Как вы это определяли? По каким признакам?

— Там, где орудовали военные, люди были убиты в основном с использованием огнестрельного оружия. Не только его, но в основном. Но если человека закололи вилами…

— Вилами?

— Вилами, да. Были еще кухонные ножи. И это были ножи, принесенные с собой, а не найденные в доме, потому что я видел, что в доме все кухонные ножи остались на месте аккуратно расставленными. А ножи, которыми убивали, были брошены на входе все в крови. Были следы шлепанцев, и мы находили убитых террористов в шлепанцах. Были тела людей, убитых топорами, топоры лежали рядом. Этого всего было очень много.

— Можно ли сделать вывод, что вооруженные боевики просто расстреливали людей, а «мирные» резали, издевались, пытали, насиловали?

— Нет, нет, нет. Боевики и расстреливали, и насиловали, и пытали. Боевики не только занимались военными действиями, это не солдаты в привычном нам смысле.

— Говорите как есть, я журналист.

— Мы находили тела женщин с отрезанными грудями. На фестивале Nova женщинам резали горло, а там были только вооруженные боевики, туда не заходили «мирные» местные жители.

— Что вы увидели в первом доме, в который вошли в Беэри?

— Я не смогу вам сейчас сказать, что увидел в первом доме. Сейчас я даже не смогу сказать, какой дом был в каком кибуце, — я работал почти во всех кибуцах на юге, и в какой-то момент у меня все это смешалось.

Девятого числа, когда мы только приехали туда, первое, что мне бросилось в глаза, — это три огневые точки, построенные ХАМАС перед воротами в Беэри. Они были нацелены на то, чтобы задержать приход израильских войск. Очень грамотно. Опишу одну такую точку. Стояли четыре пикапа: один — с крупнокалиберным пулеметом, один — с минометом, еще два — для живой силы. Один из пикапов — в военной раскраске, и это была машина не израильская. Там было шесть трупов террористов. Все были вооружены по самому передовому разряду, какой только может быть: и бронежилеты, и разгрузки, и вооружение, и огромная медицинская сумка со всем, что только может понадобиться для оказания первой помощи на поле боя. И наркотики там были.

— Хамасовцы, видать, хорошо подготовились.

— Они явно готовились к длительному противостоянию. Там были запасы еды, запасы медикаментов, вооружения, боеприпасов. Они всё привезли с собой. РПГ там было не меньше, чем автоматов. И это только одна из точек, а напротив ворот Беэри таких было три. И когда ЦАХАЛ попытался зайти в кибуц, попал под очень мощный обстрел.

— Дальше вы шли уже по домам?

— Сначала моя группа в основном собирала трупы террористов, чтобы хоть как-то дать возможность армии находиться на территории кибуца. Заходить в дома на тот момент было большой проблемой, потому что все вокруг было заминировано. И очень тщательно ХАМАС минировал погибших. И своих, и наших гражданских.

— Но вы же наверняка были готовы к тому, что там что угодно может быть заминировано?

— К такому мы готовы не были.

И мы получили предупреждение, что к каждому телу надо относиться очень внимательно.

— Хамасовцы вспарывали тела, чтобы заминировать?

— Я не знаю, как они это делали. Может быть, в рану закладывали. Не знаю. Расчет был такой, что тело должно взорваться, как только с ним начнут что-то делать. Очень много гранат было спрятано под телами. После того как мы увидели это, перед нами всегда шли саперы, они проверяли каждое тело, прежде чем мы начнем работать. И тем не менее было несколько случаев, когда мы сами находили еще и еще гранаты благодаря тому, что были очень внимательны.

— Это вы говорите о телах, которые были целы?

— Да, это касается целых тел.

— Сколько дней вам потребовалось, чтобы убрать все целые тела, прежде чем вы начали искать отдельные останки?

— Не считая полей, в которых мы искали тела несколько недель, в кибуцах мы справились где-то за неделю. Не считая тел террористов.

— Что вы находили в домах? Там, где люди прятались и погибали?

— Вот это самое тяжелое…

— Понимаю. Но мы не можем не говорить об этом.

— Я вам в самом начале сказал, что у моей дочки был день рождения. Так вот 7 октября ей исполнилось 13 лет.

— Для мальчиков это возраст бар-мицвы?

— Правильно. А для девочек в 12 лет — бат-мицва. Одна из комнат, в которую я зашел, была детская. Там висела фотография девочки с поздравлением, ей исполнилось 13 лет. Матрас был весь в крови. Остатки волос, кожи головы, обломки костей в углу комнаты.

В том же кибуце через несколько дней — еще одна детская комната. Четыре спальных места, совсем маленькие. Именно маленькие кроватки. Три внизу и одна наверху. На всех четырех матрасах — кровь. На стенах — кровь и следы от руки ребенка. Все залито кровью. Дверь комнаты-бомбоубежища прострелена из автомата, около 15 сквозных отверстий. За дверью — кровь, следы мозгового вещества на потолке и на стенах. В комнате лежат медицинские документы инвалида 92 лет.

Еще один обычный жилой дом. Перед входом — огромная лужа крови, в ней валяется куча кухонных ножей. За входом — сожженные дотла тела. Я не знаю, почему не сгорел весь дом. Тела сожжены до корки. В комнатах везде всё в крови и еще тела. В этом доме было шесть тел. Это были не солдаты, у них не было оружия, это были женщины, старики и дети.

— Почему вы считаете, что вилами и кухонными ножами убивали не боевики, а именно «мирные» жители Газы?

— Я уверен, что это не боевики. Это были люди, которые принесли с собой кухонные ножи, а потом бросили их. А вилы наверняка нашли где-то рядом с домом.

— Ну да, кибуцы — это сельское хозяйство, люди используют вилы…

— Да. И во всех домах, в которые мы заходили, абсолютно во всех, были следы грабежа. Там, где стояла какая-то бытовая техника, провода вырваны с корнем. Шкафы перевернуты, ящики выдвинуты и выброшены. Забраны все драгоценности. У убитых террористов полиция собирала все, что находила на их телах, приносила это на склад, а мы потом все это очищали от крови и частиц тела, чтобы это можно было вернуть родным убитых. Поэтому я и знаю, что боевики брали. Они брали серьги, кольца, часы, драгоценности, кошельки, деньги. Серьги мы находили с кусками кожи, вырванными из ушей. Часы, явно содранные с тел. Кольца, на которых изнутри остались следы кожи. Деньги у убитых террористов мы находили самых разных стран, даже Танзании.

— Среди убитых заложников, как мы теперь знаем, были студенты из Танзании и Непала, они собирались стать агрономами и учились в кибуцах. И были рабочие из Таиланда.

— Да. В Беэри была стоматологическая клиника, там пытались спастись раненые. Зная, что там раненые, террористы обстреливали клинику и бросали в окна гранаты. Единственной, кто помогал там раненым, была парамедик, пуля попала ей в голову. Но перед этим она израсходовала для помощи раненым все, что у нее было. Я видел ее медицинскую сумку, там было израсходовано абсолютно все.

Один из защитников кибуца был ранен и прятался под раковиной в этой клинике. Там маленький шкафчик, и я не представляю, как человек в нем поместился. Но я видел это место, внутри остался кровавый след его руки. Рядом с этим шкафчиком взорвалась граната, и каким-то чудом дверца спасла раненого от осколка. Он остался жив, он был одним из первых, кто вышел из Беэри. А его друг погиб в этой же комнате.

— Это был не тот дом, где один из защитников кибуца выбрасывал обратно гранаты? Я читала об этом в израильской прессе.

— Нет-нет, гранаты выкидывали в мигуните на фестивале. Мигунит — такое бетонное строение, оно предназначено для того, чтобы укрыться от обстрелов. Эти территории на юге Израиля ХАМАС всегда обстреливал, город Сдерот последние 20–25 лет обстреливали постоянно, там регулярно летали ракеты — одна, две, три, когда как. Поэтому мигуниты везде.

И вот на фестивале, когда начались обстрелы, люди побежали прятаться в мигуниты. Когда зашли террористы, люди тоже пытались укрыться в мигунитах. А это строение без дверей, просто бетонные стены и зигзагообразный вход, чтобы внутрь осколки не залетали. Без второго выхода. И в этих мигунитах погибло очень много людей. Террористы заходили и расстреливали их из автоматов. Или просто забрасывали гранатами. То, о чем вы говорите, было именно в таком мигуните: парень выбросил семь гранат, а на восьмой подорвался.

— Там вы тоже были?

— Да, был. Все мигуниты, в которые мы заходили, были в крови. Очень много крови. Рядом с армейской базой Угдат Аза я тоже работал, мигунит и там был весь в крови.

В кибуцах мы находили выжженные комнаты битахона — комнаты безопасности. Это бомбоубежища в домах. Они были полностью выжжены. Их закидывали чем-то горючим и очень высокотемпературным, чтобы выжигалось всё.

Почти во всех домах были такие комнаты, и люди пытались в них спрятаться. В принципе такая комната — это просто более толстые бетонные стены, ставни на окнах и усиленная дверь. Она более защищена, чем обычная дверь, но она не закрывается на ключ. Люди просто держали двери изнутри, сколько могли. Выжили те, кто смогли отсидеться в таких комнатах, в каких-то подвалах, если их не заметили.

Когда шли вторая и третья волна террористов, боевики были менее вооружены, у них не было взрывчатых веществ, поэтому некоторых людей спасла заблокированная дверь.

— Вам приходилось как-то для себя во восстанавливать картину того, что происходило в этих домах?

— Для того чтобы собрать все останки, мы должны были восстанавливать картину. Работа над каждым домом занимала несколько часов — два, три или больше. И чтобы всё найти, приходилось в голове прокручивать, что там произошло. Мы искали следы от пуль, мы искали, где человек мог прятаться. Шли чуть ли не на запах. И в каждом доме приходилось прокручивать картину. То есть во всех домах мы видели картину этих убийств.

Вот мы зашли в один такой дом. Стол, за столом — семья из четырех человек: родители и два ребенка. Они привязаны к стульям вокруг стола, друг напротив друга. У каждого, пока они были живы, на глазах у других членов семьи отрезали какую-то часть тела. Потом уже, изувеченных, их убили. В комнате открыт холодильник. Террористы достали из него продукты, поели и пошли дальше убивать.

— Там были боевики или «мирные» палестинцы?

— Я не знаю. Но у боевиков вряд ли было на это время.

— Где были люди, выжившие в этих домах?

— В Беэри погибло больше 100 человек. Сколько точно, сейчас уже не скажу. Жителей Беэри вывозили автобусами в первую ночь — считайте, почти через сутки. В кибуце, как я уже сказал, в это время еще шли бои.

— А как это выдерживали вы и другие волонтеры? Я понимаю, что вы, видимо, проходили специальную подготовку, в том числе психологическую…

— Нет, у нас не было психологической подготовки к такому. Для такого не было подготовки ни у кого. Я до этого сталкивался только с одиночными случаями, как я уже говорил, на воде. Я не сталкивался ни с чем подобным в жизни.

— ZAKA ведь и раньше работала с терактами?

— Кто-то из наших работал, да. Но это был совсем другой уровень терактов. И кто-то работал во время терактов, а кто-то бывал только на авариях.

— Были среди ваших те, кто отказался там работать?

— Все, кто там были, работали только добровольно.

— Понимаю, но были ли те, кто начал, а потом не смог и ушел?

— Были. Были люди, у которых происходил срыв, были те, кто не выдерживал. Все это было. И у солдат, и у медиков, которые работали рядом с нами, часто случалось, что они не выдерживали и уходили.

— Потом, когда это кончилось, вы получили какую-то психологическую помощь? Как это организовано в Израиле?

— Была помощь, мы проходили консультации по мере надобности, у нас были встречи с психологами, ZAKA все это нам организовала. У кого-то это проходило острее, у кого-то легче.

— А вы лично как справлялись с тем, что видели? Как вообще вы выдержали три месяца?

— Я просто понял, что должен продолжать, иначе мне на смену придется посылать других людей, которые этого еще не видели. Я-то уже видел.

Пока я там находился, пытался абстрагироваться от того, что видел. Как мог использовал очень черный юмор, но это были скорее срывы. По дороге домой каждый раз было тяжело. Дорога у меня занимала час-полтора, и я включал музыку на полную громкость, чтобы всё заглушить.

Как справлялся?.. Сестра помогала, я делился с ней. Дома семья что-то узнавала, только когда я возвращался, а подробностей мои родные до сих пор не знают.

В первый вечер, когда вернулся, я не мог даже смотреть на еду. Поначалу любое темное пятно виделось как пятно крови. Потом все сместилось в спектр запахов. Я определял, где лежат останки, по запаху. Запах смерти — он такой… приторный. Мне постоянно казалось, что у меня пахнет все тело. Даже после душа я постоянно нюхал свое плечо.

Когда я через год приехал в Беэри, в одном месте запах буквально ударил мне в нос. Я специально отходил и возвращался — и опять его чувствовал. Прошло больше двух лет, а я помню этот запах. Иногда он просыпается.

Когда это закончилось, я пошел волонтером в МаДА. Знаете, что это?

— Маген Давид Адом? Израильский Красный Крест?

— Да, аналог Красного Креста или скорой помощи. И это помогает. Я вижу живых людей, и это упрощает жизнь.

* Минюст РФ внес в реестр иноагентов