Обычно публикации о художниках появляются в связи с их юбилеями, персональными вернисажами или чем-то еще подобным. Информационного повода для встречи с известным во всем мире художником и скульптором Эмилем Газазом не было. Просто появилась уникальная возможность встретиться с ним и пообщаться. На фоне легенд о его нелюдимости, о непростом своенравном характере случай упустить не хотелось. Может, мне повезло не только в силу природного обаяния, но и с фамилией. Мы довольно долго выясняли, являемся ли родственниками. Вспомнили дедов, бежавших от геноцида в Османской империи, честно старались найти общих родственников и решили: поскольку фамилия у нас довольно редкая, может, мы и родственники, а может, и нет — просто однофамильцы, что в наши времена тоже очень даже неплохо.

«И ты будешь называть меня выдающимся?» — спрашивает. Я пообещал этого не делать. Человек-гротеск. Человек-ирония. Вот как захотелось назвать Эмиля Газаза уже через несколько минут общения. Нет никакого преувеличения в том, что такие мастера рождаются раз в 100–200 лет. Может, было бы логичнее, если бы он жил и творил во времена Ренессанса, но повезло нам.

Искусствоведы уже сполна высказались о творчестве Эмиля. Вот, к примеру, основатель чуть ли не первого в Советском Союзе музея современного искусства в Ереване Генрих Игитян сказал:

Эмилю 72. Он родился в Ленинакане (ныне Гюмри), был третьим ребенком в семье, у него были две старшие сестры. Каждый эпизод из жизни — история, искусство и глубокая связь с родной культурой. Родившись в семье, где ремесло и творчество были неотъемлемой частью жизни, Эмиль унаследовал не только мастерство предков, но и неутолимую жажду красоты. Отец был сапожником в самом благородном смысле этого слова — не просто мастером, а художником в ремесле. Его обувь была настолько изысканной, что в свое время ее носили первые лица страны. С детства Эмиль с восхищением наблюдал, как отец превращал куски простой кожи в произведения искусства, впитывая уважение к форме, точности и деталям. Они и стали впоследствии краеугольными камнями его собственной творческой философии. Мать Эмиля работала в местной музыкальной школе и театре. От нее он унаследовал любовь к классической музыке и миру театральных сказок — темам, которые сегодня органично переплетаются в его монументальных произведениях.

В 11 лет Эмиль потерял отца. А через год поступил в Гюмрийскую художественную школу имен С. Меркурова. Чуть позже семья переехала в Ереван, здесь мальчика приняли в Ереванское художественное училище имени П. Терлемезяна, где он продолжал обучение еще четыре года. В 19 лет поступил в Ереванский художественно-театральный институт (ныне Академия художеств), закончил его через шесть лет. Тогда же женился, родилась дочь. В 1980 году молодая семья переехала в Лос-Анджелес.

На новом месте все оказалось не так, как дома. Трудности начались сразу. Представьте себе молодого человека в совершенно чужой стране, не владеющего английским, не умеющего водить машину, а ему при этом нужно содержать семью. В первые годы он просто пытался выжить. Работал в магазине автозапчастей, на ювелирной фабрике. Много чем приходилось заниматься, но при этом Эмиль каждую свободную минуту брался за карандаш, кисти и краски или пластилин. Рисовал, лепил маленькие фигурки… А потом семейный корабль дал течь, супруги разошлись.

Разумеется, ни о какой другой карьере, кроме художника, Эмиль и не думал. Сейчас он с улыбкой вспоминает свое первое участие в групповой выставке в галерее Wine Street в Лос-Анджелесе в 1983 году.

Эмиль работал практически без перерывов: писал картины, создавал скульптуры, а самое главное, его работы переводились в бронзу. Первые же бронзовые произведения — «Летающий маскарад», «Апостол», «Корсиканские ворота», «Охотник-дракон», «Беладор», «Святой» — удостоились восторгов самых серьезных ценителей искусства и галерей. Многие соглашались с тем, что такого они еще не видели. Проходили выставки в Германии, Италии, Канаде, Бразилии, России, во Франции… Американские галереи охотились за работами Эмиля. Его начали узнавать на улицах, с ним искали дружбы, а он работал не покладая рук.

Настоящее международное признание пришло к Газазу во Флоренции — колыбели Ренессанса, где он впервые представил свои работы на Флорентийском биеннале в 2003 году. Здесь за бронзовую скульптуру «Стол Сан Педро» он был удостоен золотой медали Лоренцо Медичи, а в 2007-м — Большой премии Лоренцо Великолепного. Пожалуй, он стал единственным художником, открывшим большую персональную выставку на LA Art Show 2013 года в знаменитом Los Angeles Convention Center.

***

Большая мастерская скульптора. Здесь, за высокими стенами, он проводит большую часть времени. Старый приемник — на волне классической музыки. Незаконченная картина на мольберте. Гигантская фигура пчелы еще в пластилине. Кажется, сейчас взлетит и отправится по своим пчелиным делам. Но и целая ода женской красоте эта пчела, красоте труженицы, определяющей то хрупкое равновесие в природе, без которого мир может рухнуть.

По замыслу автора, «Королева медоносных пчел» должна напоминать, что «каждая цивилизация, какой бы обширной и сложной она ни была, зависит от тихого неустанного труда и лидерства, которое ее питает. В улье королева — не тиран, а слуга-лидер: она рождает будущее, управляет гармонией и скрепляет царство невидимыми нитями инстинкта и жертвенности».

Если бы не рабочая обстановка, можно было бы ощутить себя на вернисаже: скульптуры, многие уже в бронзе, — под патиной.

Останавливаюсь у двухметровой скульптуры женщины. У ног ее — голова мужчины.

— Юдифь?

— Саломея. Царица Халкиды и Малой Армении. А у ног — голова Иоанна Крестителя…

Кажется, Саломея не очень сожалеет о содеянном…

Его крайняя скульптура — «Адам и Ева». Или «Эдем», как вам больше нравится. Пышные формы Евы завораживают. Отсутствие головы у Адама пугает.

— Почему Адам без головы?

— Сам догадайся, — улыбается Эмиль.

Мужчинам в творениях Газаза везет меньше…

Закуривает. Когда говорит, ощущение, что Гюмри он покинул только вчера. В суждениях категоричен, колюч. Можно с ними соглашаться или нет, похоже, его не особенно интересует. Он так считает, и над этим стоит задуматься:

«У нас» — это в Советском Союзе и в Армении. Чтобы не расстраивать любителей жанра, не стану приводить примеров. Впрочем, есть у Эмиля и авторитеты. Это Ерванд Кочар и Сергей Меркуров. Учился у Донателло, Микеланджело, у всей школы Возрождения, у эпохи барокко, у испанцев. А почитает Эль Греко, Веласкеса, Гойю, Сурбарана и Риверу.

— А видите одну из своих скульптур в Ереване?

Если эта идея осуществится, работа Эмиля преобразит городскую среду Еревана, приблизит ее к открытой культурной политике европейских городов, где современное искусство давно стало органичной частью.

При этом Эмиль, похоже, не очень доверяет чиновникам. Именно они, по сути, и провалили в свое время идею создания музея Газаза в Ереване и дома-музея в Гюмри. Поначалу все шло нормально. В Армению было отправлено больше 40 работ — скульптур, живописи и графики. На родине мастера уже все было готово к открытию дома-музея, но помешали бюрократия, чей-то эгоизм. Почти шесть лет работы мастера находились в центре сложного судебного разбирательства в армянских судах. Лишь спустя годы справедливость восторжествовала, и теперь все эти работы — 41 — хранятся в Национальной галерее Армении. Впрочем, Газаз надежд не теряет, ведь «это нужно не мне, а людям».

— А новости из Армении беспокойные, заставляют нервничать. Смотри, в такой большой стране, как Америка, всего две партии, а в маленькой Армении утром кто-то просыпается и сразу партию создает. Как будто создавать больше нечего…

В последний раз Эмиль был на родине почти 40 лет назад. Признается, что летать не любит. Может, и фобия.

***

Конечно, наш рассказ был бы неполным без упоминания Моне — супруги Эмиля, матери замечательного мальчика и самого верного друга-художника. Никакого преувеличения не будет, если скажу, что она Газазу и первый помощник, и пресс-секретарь, и секретарь-референт, а по сути, импресарио. Именно она занимается всеми техническими вопросами, чтобы мастер не отвлекался от творчества. Но и живая муза Моне. «Моя жена — моя муза, а моя муза — моя жена», — неизменно повторяет Газаз. К слову, между супругами разница в 22 года, но заметить этого нельзя — любовь, которой пронизано все их общение, мешает этому. Сама Моне говорит о своей первой встрече с Эмилем просто: «Пришла на выставку, увиделись… и больше не расставались». Благодаря ей Эмиль Газаз остается наедине с тишиной, необходимой, чтобы «слушать глину и слышать, чем она хочет стать».

Неудивительно, что женские формы, которые создает Газаз, отсылают к Моне, к ее грации и внутренней силе. Вы сможете убедиться в этом даже при самом поверхностном знакомстве с ней. Кстати, совсем не исключено, что 15-летний Эмиль Газаз-младший пойдет по стопам отца. Молодой художник, чьи живописные картины экспонируются на Международной художественной биеннале Римской Ривьеры и молодой скульптор, который работает вместе с отцом с двух лет. Правда, если музыка и шахматы не помешают.

…Не хочется уходить из мастерской, где все такое родное и близкое. Даже в нарды поиграли. Проиграл я. Кофе пили. О чем только не переговорили! Я обещал ему не называть выдающимся, гениальным и пр., но обещания своего не сдержал. Познакомьтесь с ним, и сами решите. Покинул дом, полный божественной любви и магии. В надежде на скорую новую встречу.

Ашот Газазян, Лос-Анджелес — Ереван.