И после отъезда из России Дмитрий Крымов продолжает оставаться одним из самых популярных и востребованных российских режиссеров. Той фигурой, по поводу которой не спорят ни уехавшие, ни оставшиеся, ни те, кто старательно избегает политики в разговорах, ни те, кто не может без новостей. Его творчество — повод для диалога тех, кому, казалось бы, все труднее находить общий язык.

В Москве на его спектаклях (еще идущем «Муму» в Театре Наций и уже снятом «Каренине» в МХТ им. А.П. Чехова — оба со словом «режиссер» вместо имени) — стабильные аншлаги и солдауты. В географии работ после 2022 года — США, Латвия, Литва, теперь и Чехия. Еще в этом году в издательстве «НЛО» вышла книга Крымова «Новый курс. Разговор с самим собой», где режиссер справедливо замечает: «…если раньше это были хотя бы разные театры одного города и была надежда, что человек, посмотрев нашу «Бесприданницу» в «Школе драматического искусства», пойдет в МХТ на «Сережу» — пойдет и дойдет: это же в одном городе! — то кто сейчас сможет поехать в Нью-Йорк смотреть наш новый спектакль, даже если ему очень понравится мой спектакль в Клайпеде?»

Но удивительное дело:

«Три мушкетера и я» стали первым чешским спектаклем Дмитрия Крымова. Постановка вышла в Пражском Национальном театре (именно здесь в 1787 году Моцарт дирижировал своей оперой «Дон Жуан) — и заявлен как спектакль для детей и для всей семьи. «Мне хотелось сделать спектакль не детский, но и не взрослый. Чтобы дети знали, что спектакль смотрят не только они, но и родители, а родители знали, что в зале их дети, — говорит Дмитрий Крымов. — Мне кажется, тогда первые смотрят более серьезно, а родители могут вернуться в детство».

Премьеру Крымов посвятил собственной бабушке, и именно бабушка тут — тот единственный взрослый, которому есть дело до приходящего из школы главного героя, мальчика лет семи-девяти. Сначала бабушка, как и положено, кормит его супом, а потом достает книжку — и начинаются чудеса, хорошо знакомые поклонникам режиссуры Крымова. Тесное пространство обычной комнаты и обычной жизни рвется — и прямо из шкафа в него въезжают мушкетеры на конях, и разгорается сражение. «Спектакль рассчитан на зрителей всех возрастов, очарованных миром волшебства и безграничной фантазии», — обещали в анонсах на сайте, и не врали.

Дети в зале и, правда, искренне смеются, и их совершенно не смущает очевидное одиночество главного героя. Ни его папа, ни его мама совсем не вмешиваются в дела сына. Мальчик выглядит потерянным и никому не нужным даже на собственной деньрожденческой вечеринке, на которой веселятся его ровесники, — среди них именинник, надевший дурацкую голову от ростового костюма медведя, выглядит чужим на собственном празднике. Но и тут ситуацию спасает бабушка: она дарит внуку приключенческий роман, «Двадцать тысяч лье под водой» Жюля Верна. На сцене появляется настоящий «Наутилус», а гигантские рыбы кружатся в испанском танце. Потом мальчик ляжет спать — и в аквариуме рядом с ним окажется золотая рыбка, еще один бабушкин подарок.

А сама бабушка, в последний раз поправив одеяло любимому внуку, пустится галопом по кругу на цирковой мушкетерской лошади под музыку, переходящую в марш Прокофьева из «Ромео и Джульетты», и исчезнет — вместе с мушкетерами и чудесами. И непонятно, была ли она и ушла, или только приснилась мальчику, засыпающему под чешскую народную колыбельную Ukolébavka Карела Крыла, предупреждающей, что скоро он станет взрослым и научится врать и компромиссничать.

Сценографом постановки выступил Петр Вознесенский, выпускник Крымова. Вознесенский же помог Крымову и осуществить «примерку» эпиграфа из спектакля на себя: проверить, насколько он теперь стал близок к собственному отцу и насколько он на него похож. Именно эта тема стала главной в короткометражке «Разговор», которую Крымов выпустил к столетию со дня рождения своего отца Анатолия Эфроса.

На экране два крупных плана — Эфрос и Крымов. Сначала Эфрос занимает три четверти экрана. Он рассуждает о том, что такое личность режиссера, говорит о том, что пьеса — это ненадутый шарик, и режиссеру нужно вдохнуть в него кислород, чтобы в спектакле появилась жизнь. Что режиссеров, как и поэтов, не бывает много, — в общем, дидактический монолог великого мастера, он покажется очень познавательным для многих любителей театра. И Крымов его слушает. Но когда проходит чуть больше, чем половина фильма, Крымов, наконец, берет слово: «Пап, привет! Как ты? Как мама?» Потом выясняется, что сын уже старше, чем был отец, когда умер.

«А ты знаешь, что у нас случилось, — спрашивает Крымов. — Я уехал. У нас наступила холодная осень». Эфрос отвечает, что знает, но пытается свернуть разговор — и понятно, почему: в 1983 году Юрий Любимов полетел в Лондон ставить «Преступление и наказание», дал интервью Times, после чего был уволен и лишен гражданства. На его место на Таганку пришел Эфрос, которого в прессе Любимов назвал «штрейкбрехером». Эфрос пытался убедить оставшихся артистов (а кое-кто из них в знак протеста даже покинул труппу), что они сохраняют театр. План Эфроса не удался, зритель его не поддержал — зато поддерживала официальная пресса. Считается, что история с Таганкой — не последняя причина его ранней смерти.

Но Крымов настойчив: «Пап, у меня закрыли семь спектаклей. Из оставленных двух убрали мое имя». Теперь его очередь читать монолог — не дидактический монолог мастера, а растерянный монолог сына: про то, как уехал, не выдержав того, что отец всю жизнь выдерживал, про посадки, про цензуру. Эфрос закрывает лицо руками. Но Крымов продолжает — потому что очень хочется спросить хоть кого-то более взрослого и умного, куда дальше жить, куда меняться, когда мир пошел прахом, а ракеты бьют по памяти, по спектаклям отца, по пьесам Чехова. Хотя один ответ у него самого все-таки есть: «Я понимаю, — говорит он, — чтобы жить, надо, чтобы дело, ну творчество, победило смерть». Но этого ответа явно недостаточно. А других ответов у Эфроса, конечно, нет: «Ну что ты мне такие вопросы задаешь? Кто из нас старше?»

И в этой иронии — удивительно много поддержки. И, пожалуй, лучшее, что можно себе представить в мире, где с помощью нейросетей подделывают голоса детей и друзей, чтобы пожилые родители перевели деньги куда не надо, — увидеть, как благодаря этим же нейросетям семидесятилетний сын говорит отцу:

— Пап, ты знаешь, я тебя очень люблю.

— Я тебя тоже, малыш, очень, — отвечает ему отец, навсегда оставшийся 62-летним.

Елена Смородинова