Революционеры-дворяне

За последние два века первыми, кто организованно выступил против самодержавия, были декабристы. Организованность эта, правда, оказалась достаточно сомнительной. После того как в 1820 году нескольких офицеров взбунтовавшегося Семеновского полка выслали из столицы и направили служить в Украину, существовавшее тогда тайное общество «Союз благоденствия» вынужденно распалось.

Силы декабристов разделились надвое: в Петербурге организовалось Северное общество, а в Чернигове — Южное. Обе группировки с небывалым рвением начали отстраивать разрушенное тайное общество, но, разумеется, по-своему.

В начале XIX века в числе участников практически любого тайного общества мог оказаться кто угодно. Этот факт не обошел стороной и распавшийся «Союз благоденствия». Разделенные декабристы смогли учесть предыдущие ошибки и стали набирать в новоявленные организации «отборных» либералов и вольнодумцев. Казалось бы, такая фильтрация могла бы способствовать сплочению коллектива, но разногласия внутри обществ начались еще на этапе принятия программного документа.

Так, составителем программного документа у северян стал Никита Муравьев, предложивший свою «Конституцию». Этому документу были присущи конституционно-монархические черты: предполагалось сделать из Российской империи федерацию и оставить в стране что-то наподобие феодализма. Многие члены организации не приняли творение Муравьева, поэтому документ официально так и не утвердили. К слову, Рылеев, глава Северного общества, впоследствии вообще сам стал придерживаться республиканских взглядов, отойдя от установленных им же рамок.

Кардинально другая ситуация наблюдалась на юге. Тут программой практически сразу стала «Русская правда» Пестеля с ярко выраженной республиканской направленностью. У южан все было радикально: они собирались убить царскую семью, объединить все народы в один и полностью изменить систему государственной власти. Пестель желал учредить Верховное правление и стать его руководителем, чья должность в «Русской правде» называлась коротко и ясно — «Диктатор».

После принятия и непринятия программ обе группировки начали готовиться к восстанию. В 1824 году случился приятный сюрприз: Пестель приехал в Петербург, чтобы убедить нескольких радикальных членов Северного общества принять его конституцию как общую. Северяне согласились. Надежда появилась. Неужели сдвиги в этом мертвом деле?

Естественно, все было не так радужно. Те члены Северного общества, кто согласился на предложение Пестеля, делали это в строжайшем секрете от остальных. Какие-то договоренности были достигнуты, например, дата и время выступления, но прямо-таки заметного прогресса не наблюдалось.

Если посмотреть правде в глаза и (прежде всего) вчитаться в содержание документов, то можно прийти в недоумение от схожестей. Оба проекта предполагали отмену крепостного права и сословий, разделение властей, перенос столицы в Нижний Новгород, введение республиканской формы правления (тут стоит сказать, что у Муравьева Россия превратилась бы в республику, если император отказался бы принимать конституцию).

Да, восстание декабристов провалилось не из-за одних амбиций Пестеля и Рылеева, желавших по окончании восстания руководить страной, не из-за их мнимой принципиальности, но разлад между обществами, их разобщенность, ставшая следствием безрассудства лидеров, безусловно, внесли свою лепту. А ведь попытки были!

Старое и новое

Накануне развертывания Великих реформ в российской оппозиции существовало несколько «каст»: одну из них представлял переехавший за границу Герцен, выпускавший газету «Колокол», другую — журнал «Современник», у руля которого стояли Добролюбов и Чернышевский.

Конфликт между ними начался не сразу. Обе «касты» состояли из людей образованных и прогрессивных. Герцен выступал за освобождение крестьян, упразднение цензуры и отмену телесных наказаний — таких же взглядов придерживались журналисты «Современника».

Герцен также активно приветствовал нового царя и возлагал на него большие надежды — этого журналисты «Современника» не понимали: Добролюбов и Чернышевский считали себя революционными-демократами, то есть более радикальными представителями оппозиции, и относились ко всему, что казалось им недостаточно жестким по отношению к власти, с презрением. Именно так они и стали относиться к Герцену, который ранее казался им братом по оружию.

Их вражда достигала апогея в 1859-м, когда «Современник» выступил с острыми выпадами против либерального «пустозвонства». Добролюбов и Чернышевский считали либералов чересчур умеренными, неспособными к активным действиям. Это глубоко оскорбило Герцена, решившего ответить на выпады коллег по цеху. Он опубликовал статью «Very dangerous!!!», где осудил насмешки и написал, что, критикуя либералов, можно встать на сторону правительства.

Столь резкий ответ от такого, как казалось, умеренного во взглядах Герцена стал для «Современника» настоящим шоком. Некрасов, издатель журнала, был поражен статьей Герцена, собирался ехать в Лондон, чтобы вызвать публициста на дуэль. Добролюбов не знал Герцена и не решился с ним разговаривать, поэтому поехать вызвался Чернышевский. Он решил вопросы с Герценом, но этот эпизод практически полностью разрушил отношения оппозиционеров.

Но, к несчастью, это был не последний раз, когда Герцен вынужденно отстаивал свою умеренную позицию. Ему писали анонимные письма с упреками. На одно из них, в котором отправитель призывал Русь к топору, Герцен ответил: «Мы не любители восстаний и революции ради революции, и мы думаем — и мысль эта нас радовала, — что Россия могла бы сделать свои первые шаги к свободе и справедливости без насилия и ружейных выстрелов». Стоит заметить, что Герцен считал невозможным и безнравственным звать «к топорам» из Лондона.

Самый большой кризис наступил в годы реакции 1862–1863 гг. Политика преследования породила новую волну политических эмигрантов — в основном это были молодые люди, которые бежали из страны. К 1863 году в Швейцарии собралась целая русская колония.

Герцен, буквально отрезанный от России еще с 1847 года, желал узнать об истинном положении родной страны от людей, только что оттуда уехавших. Поначалу молодая эмиграция находила с публицистом общий язык, но после самороспуска «Земли и воли» в России и поражения Польского восстания 1863–1864 гг. все начало сыпаться: лидеры «Молодой эмиграции» хотели создать революционный центр за границей и превратить газету «Колокол» в общеэмигрантский орган. Конечно, Герцен был против. С тех пор попытки сблизиться у обеих сторон полностью прекратились.

В момент спада демократического движения «Колокол» уже не мог более продолжать прежнее существование. Свою роль сыграла и позиция Герцена по актуальным вопросам: он поддержал польское восстание 1863 года и вовсю приветствовал манифест об отмене крепостного права. После этих заявлений он перестал быть актуален для нового поколения оппозиции.

Народные террористы

«Народную волю» можно назвать словом «оппозиция» с очень и очень большой натяжкой, но не упомянуть ее нельзя. Несмотря на относительную либеральность политической программы, «Народная воля» имела одно существенное отличие от всех других оппозиционных организаций. Народовольцы были террористами.

Народовольцы в принципе ни с кем объединяться не собирались. Их идеология по определению сектантская, идеология подполья и конспирации. Какие уж тут союзники? К слову, именно их радикальность и методы политической борьбы послужили поводом раскола первоначальной революционной организации — «Земли и воли».

Внутри этого тайного общества были два лагеря: одни настаивали на продолжении агитации в деревне, другие — на переходе к более серьезной политической борьбе. Как вы, наверное, уже поняли, последние затем и образовали «Народную волю».

В Исполнительный комитет новой партии вошли самые решительные: Баранников, Желябов, Квятковский, Михайлов, Морозов и другие. К началу 1881 года «Народная воля» насчитывала около 500 человек.

Выполняли ее они довольно посредственно, но рвение было на уровне: за один только ноябрь 1879 года были произведены три попытки подрыва царского поезда. Первая провалилась из-за изменения маршрута. Вторая — из-за технической неисправности мины. Третья все-таки удалась, однако пострадал только багажный вагон.

Наиболее удачная попытка, если так вообще можно говорить в этом случае, была предпринята в феврале 1880 года С.Н. Халтуриным. Террорист за год до покушения смог устроиться в Зимний дворец в качестве столяра. Он подготовил взрыв, однако в назначенный день царя во дворце не было. Погибло 11 караульных, являвшихся по совместительству героями Русско-турецкой войны 1877–1878 гг.

Но подпольщики не сдавались. В 1879 году законспирированная верхушка «Народной воли» стала готовить новое покушение — последнее.

Два года — и план цареубийства готов. Но и оно прошло неидеально. Первый террорист, Рысаков, смог ранить бомбой только казаков конвоя и разрушить заднюю стенку кареты, но сам император не пострадал. Пока все разбирались с Рысаковым, не замеченный охраной Гриневицкий смог бросить бомбу прямо под ноги Александра II.

Большинство членов организации было арестовано и сослано на каторгу. Некоторые народовольцы даже дожили до амнистии в 1905 году.

Далее опустим всем хорошо известную историю многочисленных расколов в стане социал-демкратии, шедших под лозунгом (который живее всех живых) В.И. Ульянова: «Прежде, чем объединяться, и для того, чтобы объединиться, мы должны сначала решительно и определенно размежеваться». Что и проделывалось на протяжении десятилетий, обратившись при Сталине массовым уничтожением тех, кто этот принцип с удовольствием воплощал в жизнь.

Белая гвардия

Белое движение по своей природе уникально. По понятным причинам оно зародилось в конце октября 1917 года и стало настоящим противником пришедших к власти большевиков, вступив с ними в открытую вооруженную конфронтацию.

Зародыш контрреволюции появился, когда Временное правительство, пытавшееся параллельно разобраться с неразберихой вокруг Учредительного собрания, столкнулось с Октябрьским восстанием и вскоре пало. Петроград был взят, а после захвата Москвы уже каждому офицеру стало ясно, что переворот большевиков — это серьезная угроза.

Но до осени 1918 года у Белого движения фактически не было предводителя. В этом оно существенно отличалось от своих противников, следующих за Лениным и Троцким. Партийная дисциплина, авторитет предводителей большевиков скрепляли красных, а существующие лидеры Белого движения конфликтовали друг с другом. Без общего вождя белые не могли полноценно объединиться. Разбросанная по стране армия не представляла из себя единой военной силы. Им не хватало внутреннего единства и руководителя. Тогда на сцену взошел Колчак. Он убрал неэффективную директорию и вместе с единомышленниками смог взять под контроль Омск.

Бывший главнокомандующий Черноморского флота, настоящий лидер, Колчак быстро завоевал доверие в антибольшевистском лагере. Он провозгласил себя Верховным правителем России, получил одобрение многих генералов. Все это было очень важно сделать по одной простой причине: в стране, охваченной Гражданской войной, необходимо прежде всего заручиться доверием армии. У Колчака это получилось. Он стал лидером, которому многие генералы были готовы подчиняться практически беспрекословно.

Пока Колчак брал под контроль Сибирь, на юге России установилась «национальная диктатура» во главе с генералом Деникиным. Два руководителя поначалу даже смогли сойтись во мнениях: помимо желания свергнуть большевиков, Деникин и Колчак грезили мечтой об установлении конституционной монархии. Казалось бы, вот он шанс. Преград на пути нет. Сейчас войска белых объединятся и…

Но отпора не случилось. Точнее говоря, он был, но весьма разобщенным. В марте Колчак начал наступление сразу на трех направлениях, пытаясь взять Москву, Уфу и соединиться с армией Деникина одновременно. Как известно, план генерала провалился, а красные смогли подобраться к столице Колчака — Омску.

Безрассудство Колчака было не единственной причиной поражения белых. Деникин не спешил на соединение с армиями Верховного правителя России, хотя и знал о его намерениях. Другой генерал, Ветренко, во время операции «Белый меч» не перерезал железную дорогу на Москву, поскольку хотел первым ворваться в Петроград. Эта оплошность позволила красным перебросить войска ближе к городу.

После поражения в Гражданской войне оставшиеся в живых генералы бежали из страны, образовав «белую» эмиграцию. Но у нее не было того же, чего не было и у всего Белого движения в годы Гражданской войны — единой платформы. Теоретически убежденные монархисты и убежденные социалисты, кадровые военные и интеллигенты-земцы могли бы объединиться на основе неприязни к большевизму, но их так «воротило» друг от друга (да и падение советской власти продолжало казаться вопросом пары лет), что это оказалось невозможным.

Те же, кто остался, встретились лицом к лицу с большевиками. И тут стоит отметить, что было бы неправильно валить все притеснения оппозиции на одного Ленина.

Методы, соответственно, были карательными; там, где враждебность противника советской власти не была самоочевидной, проводились открытые процессы с откровенной идеологической составляющей — например, процесс над эсерами летом 1922-го.

Что касается разложения эмиграции, то здесь применялись разные методы; в частности, поддержка «сменовеховства», движения, выступавшего за сотрудничество с советской властью, и его газеты «Накануне», пропаганда достижений советской власти через местные компартии по линии Коминтерна, агенты, похищения, убийства…

Две звезды

В начале семидесятых в СССР наблюдался рост участников диссидентского движения. Наблюдался он в основном либо самими диссидентами, либо сотрудниками КГБ. Но даже в такой узкой среде существовали настоящие звезды: ими, конечно, были ученый и гуманист Сахаров и бывший зэк и писатель Солженицын.

Первый раз диссиденты встретились в 1968 году. Уже тогда стала заметна разница в их мировоззрениях. Сахаров в то время уже успел прославиться благодаря своим знаменитым «Размышлениям», основной посыл которых заключался в необходимости консолидации всех стран для общего блага человечества. Солженицыну эта задумка была совершенно не по душе. Он считал, что у России особый путь, поэтому с Западом сблизиться в любом случае не получится. После этого диссиденты еще несколько раз встретились, но во взглядах так и не сошлись.

Другое напряжение между ними возникло, когда Сахаров и Боннэр отправили в ЦК письмо с просьбой о политической амнистии и отмене смертной казни. Они организовали сбор подписей, но из-за сгущающихся над диссидентским движением туч мало кто соглашался оставить свою подпись.

Солженицын не стал исключением. Тут сыграл роль даже не страх, а характер писателя. Если Сахаров был человеком открытым, готовым помочь любому, кто попросит о помощи, то Солженицын придерживался нескольких важных правил: он никогда не подходил к телефону, никогда не общался с незнакомыми людьми и никогда не подписывал коллективные письма.

Судьба, однако, довольно часто сводила их. В 1969 году Солженицын переехал в поселок Жуковка. В ста метрах находилась академическая дача Сахарова. Несмотря на продолжающиеся соседские споры, диссиденты впоследствии ненадолго сблизились. Но не благодаря желанию идти на компромисс, а из-за травли ЦК. Получивший Нобелевскую премию Солженицын подвергался почти тем же по степени гонениям, что и Сахаров, заявивший журналистам, что авторитарный Советский Союз не должен получить военного преимущества за время разрядки.

Это недолгое интеллектуальное перемирие даже вылилось в нечто положительное. Солженицын отправил на Запад статью «Мир и насилие», в которой впервые выдвинул Сахарова на Нобелевскую премию мира. Гнет травли объединил их. Но тяжелый характер Солженицына вновь дал о себе знать. Писатель критиковал активную борьбу Сахарова за право детей Елены Боннэр уехать из страны, что, конечно, не могло не повлиять на личные отношения.

Один из самых заметных конфликтов случился между диссидентами незадолго до высылки Солженицына. Он опубликовал «Письмо вождям Советского Союза», где завуалированно критиковал идеи сахаровских «Размышлений…». Началась не первая и не последняя полемика русских западников и славянофилов. Окончательно отношения испортились в 1975 году. Солженицын опубликовал книгу «Бодался теленок с дубом», где прослеживалась мысль о влиянии Елены Боннэр на мужа. Сахаров всегда отрицал подобный взгляд на его семейную жизнь. После выхода книги он смертельно обиделся на писателя и больше с ним не общался.

***

Словом, испытания, с которыми столкнулись сегодняшние российские оппозиционеры, не новы. Не новы и предрассудки и разобщенность в их кругах: искреннее желание перемен, как и прежде, соседствует с их неспособностью договориться. История продолжает задавать одни и те же вопросы, каждый раз ожидая услышать новые, верные ответы. Но их-то пока и не слышно.

Борис Борщ