«Какие могут быть кошки-собаки, когда решается вопрос жизни и смерти? Не могу понять…», «Зла на родителей не хватает: отказываются выезжать без своей кошки…», «Моя мама в Заолешенке никуда не поедет — у нее собаки, помолитесь о ней…»

Эти и другие подобные сообщения попадаются в чатах, где с августа прошлого года и до сих пор общаются родственники суджан. Люди, которые успели бежать из Суджи и окрестных сел до того, как туда вошли ВСУ, не скрывают своего непонимания и даже негодования в адрес тех, кто остался, потому что «не мог бросить кошечку или собачку».

Годами суджане жили вместе со своими домашними животными, не допуская мысли о том, чтобы бросить четвероногих членов семьи на произвол судьбы. Но жизнь распорядилась иначе. Оказавшись в смертельной опасности, люди были вынуждены решать: бросать своих зверей, спешно спасаясь самим, или как-то брать их с собой. А если уж вместе с кошками и собаками бежать нельзя, то оставаться с ними, пусть и в опасности…

Вопрос о питомцах в прошлом году вставал ребром и для людей в приграничных селах Белгородской области. Там было еще меньше времени на раздумья. Например, жители Грайворонского района буквально спасали свою жизнь, когда в села вошли вооруженные бойцы ВСУ.

Боевые действия часто создают пограничные ситуации, где между жизнью и смертью — шаг. Как в песне Высоцкого: «если друг оказался вдруг…», в таких ситуациях познаются настоящие чувства между хозяевами и их питомцами. Проверяются на прочность отношения. Считается, что кошки и собаки преданы хозяевам, но иногда случается в жизни момент проверки и для хозяина — проверки на человечность…

Серенькая (Грайворон, Белгородская область, июль 2024 года)

По гербу Грайворона, как бы это ни казалось очевидным, летит ворон. Большой, черный, только одно крыло будто перебито. Город пустеет, жители, словно раненые птицы, разлетаются кто куда. Здесь до границы с Украиной — пара километров. Тут частые, по несколько раз за сутки, сирены, которые загоняют людей не в укрытия — их здесь слишком мало, а в первые попавшиеся открытые двери — в кафе, магазины, Дом быта, кинотеатр. Здесь уцелевшие дома спокойно соседствуют с руинами.

Мы проезжаем пепелище. Когда-то это был частный дом. На выжженной вокруг траве валяются детские тетради и учебники, остатки мебели и другие вещи. А рядом, у ворот соседнего дома, паркуется машина. Паркуется как ни в чем не бывало. Словно жизнь продолжается, несмотря на близость страшной беды и смерти. А близость такая, что рукой подать…

«Пока все это не началось — пешком ходили в гости друг к другу. Лукашовка, Писаревка, Дмитровка (села в Сумской области Украины. — Ред.). Там же родственники, друзья. Учились, сватались, женились, росли вместе, границ не знали, что нам эти карты? Здесь люди, там такие же», — рассказывает водитель Николай по дороге в мотель. Такси здесь через приложение не вызвать — только подходить к местным и просить подвезти. Вот и мне попался уже немолодой житель соседнего села, с постоянно чуть улыбающимся лицом и при машине.

«Живность жалко, — будто читая мои мысли, начинает говорить мужчина с пышными, как у гуцула, усами. — Люди уезжают — кто в ПВР, кто к родственникам на Север. Животину не все с собой забирают. Брошенных собак и кошек здесь много. У меня в Козинке тоже немало. Я их подкармливаю, жить-то все хотят».

Подъезжая к двухэтажному зданию с металлическими воротами, мужчина вскользь замечает: «Ты телефон мой запиши. Звони, если нужно куда поехать. А то и к нам в Козинку свожу».

Прощаемся, и я ныряю в небольшой мотель на окраине города: несколько номеров и отдельный жилой блок с выходом во внутренний двор.

На второй день командировки пришла она. Вошла незаметно через открытую на улицу дверь. Серая, как мышка, но чуть больше размерами, скромная и безголосая. Из тени в тень — и вот это милое создание уже сидит на диване. Это кошка или котенок? Скорее и то и другое.

За день до нее приходили два рыжих кота, за порог не переступали, голосили, просили еду, гладить себя не позволяли. На одного потрепанного бойца смотреть без слез было трудно — оторванное с мясом ухо и гноящаяся рана, обильно залитая зеленкой. Злые улицы мурок не щадят: их могут собаки подрать или снаряд залетный прибить. В какую передрягу попал тот кот, неизвестно. Работницы мотеля сказали, он к ним почти приполз, они его выходили. Добавили, что подкармливают с десяток бродячих душ, в основном кошачьих, а бездомные песики ошиваются ближе к рынку.

Недлинная шерсть цвета серого грифеля, на мордочке светлее, будто в муку макнули. Для британки морда узковата, для русской голубой тельце маловато. Глаза — две лунные монетки с чернильными лодочками зрачков. Я ей что-то говорил, а она слушала. Уши с кисточками светлых волос быстро реагировали на посторонние шумы, а глаза смотрели на меня — гипнотизировала, определенно. Знаете «кошачий поцелуй», когда кошки щурятся и долго смотрят, не моргая? Вот она на мне в тот момент его и отрабатывала.

Мы знакомы несколько минут, а длина волны взаимной симпатии уже сократилась в разы. Я полез в холодильник, и Серенькая мигом метнулась к ногам. Начала ластиться и тереться о штанину. Так, значит, ей известна функция холодильника — что в нем обычно хранится еда. Может, она приходила к тем, кто здесь жил до меня? Как долго она живет на улице? В голове рождались вопросы без ответов. Сосиски и молоко ее тогда вполне устроили. С таким рационом ветврачи категорически не согласны, знаю не понаслышке: четыре кошки, пока жил с родителями. Своей кошки у меня никогда не было.

Три дня Серенькая приходила днем и уходила вечером. На проходной женщина сказала, что эта кошка здесь недавно, откуда взялась, никто не знает. На четвертый день она пришла и уже никуда уходить не собиралась. Диван, кухонный стол, туалет, подоконник — все уже было ее. Только я сам был здесь гостем, и передо мной встала серьезная дилемма.

Звук сирены ракетной опасности, доносившийся с улицы, только укрепил меня в намерениях. До вечернего поезда было еще достаточно времени. В единственном работающем хозяйственном магазине города нашлись и переноска для кошки, и шлейка. Мои покупки ей сразу не понравились: какая-то цветастая коробка и поводок, похожий на душегубку. «Заяц, так надо, я не хочу, чтобы ты сбежала от меня посередине пути. Знаешь, что стало с котом, которого проводница высадила из поезда? Это очень грустная история». Кошка слушала меня невнимательно, косо поглядывая на злополучный «аркан» у меня в руках. Хвост ходил ходуном, Серенькая почувствовала мои намерения. Это была большая ошибка. Как только непонятная конструкция из веревок опустилась на ее шею, пушистый ангел тотчас превратился в демона. Она оказалась совсем не безголосой и с острыми разящими когтями. После тройного кульбита с подвывертом Серенькая стремглав пронеслась к двери и исчезла в уличном зное. План по укрощению строптивой провалился.

Дина (Старый Оскол, май 2024 года. Грайворон, июль 2024 года)

Напротив меня в полумраке (окна закрыты светоотражающим материалом) на табуретке сидит женщина в очках и джинсовой куртке. Татьяне Лазаревой 52 года, из которых двадцать пять она прожила в селе Глотово. В ее ногах на полу лежит пожилая такса с грустными глазами. Собака изредка кидает в мою сторону взгляд — сложно сказать, чего в нем больше: затаившегося страха за себя или за свою хозяйку.

Здесь, в ПВР Старого Оскола, они оказались вынужденно, как, впрочем, и другие постояльцы. 12 марта 2024 года в село Глотово через таможенный пункт прошла военизированная группа украинских солдат. Татьяна с собакой три дня прятались в ванной комнате, прежде чем появилась возможность выехать из села, но только для самой женщины — Дину удалось вывезти лишь спустя три недели. Все это время собака жила под обстрелами одна в доме.

«Мы с мамой взяли Дину полуторамесячным щенком, — начинает Татьяна свой рассказ о том, как у нее появилась эта собака. — У нее был авитаминоз. Кормили ее витаминами, растили как маленького ребенка, вставали ночью, когда Дина пищала. Она стала для нас полноценным членом семьи. Незадолго до спецоперации я похоронила маму — остались мы вдвоем с Диной. Уже 12 лет живем душа в душу, понимаем друг друга с полуслова. Я говорю: «Идем пить чай», — а она уже несется на кухню и занимает место в ожидании угощения. Когда начинались обстрелы, Дина без какой-либо команды сама бежала в ванну, а я уже за ней. 12 марта я сразу поняла, что ситуация серьезней, чем обычно. Обстрелы не прекращались. В чате прошла информация, что видели на улицах военную технику с крестами. Электричество пропало. Мы с Диной заперлись в ванной с небольшим запасом еды. Сначала тряслись от страха, а потом и от холода. Прижимались друг к другу, чтобы как-то согреться. Воду не включали, чтобы, не дай бог, насос не заработал и не стал шуметь».

«Это только в новостях говорили, что была попытка заходка ВСУ. На самом деле здесь шли настоящие бои: раздавались пулеметные очереди, взрывы, — опровергает Татьяна версию телевизора. — Хорошо хоть связь была, я читала чат, где расписывали обстановку и как-то морально поддерживали. Когда наши стали теснить ВСУ обратно, те участили ответный огонь. Я засекала — и четырех минут не проходило, как после залпа звучал следующий, и так несколько часов подряд. Вода у нас с Диной заканчивалась, еды почти не осталось».

В какой-то момент в чате прошла информация о том, что в ближайшее время ожидается затишье и людей из Глотово смогут вывезти. Через пару часов приехал глава Глотовского сельского поселения, забрал Татьяну Лазареву и еще пару людей с улицы.

«Как я ни просила, собаку не взяли, — вздыхает моя собеседница. — Это было ударом для меня. Сколько было корма, оставила ей. Когда прощались, я рыдала. Дина все понимала и смотрела на меня немигающим взглядом. Словно просила: «Не бросай…»

Уезжали мы по темноте, но было светло от пожаров. Пылало все вокруг: дома, деревья, военная техника. Сарай горел, в нем мычали коровы. Невыносимое зрелище. Уже в ПВР оцепенение прошло и пришло осознание, что в том аду осталась моя родственная душа…»

Дни шли. Обстановка в Глотово, как и в других селах Грайворонского района, куда зашли украинские военные, оставалась сложной. Становилось понятно: Дине одной не выжить так долго. И не только ей. В опустевших селах, срочно покинутых жителями, одновременно потеряли хозяев десятки собак и кошек. Люди звонили на номер 112 и сообщали, в каких домах остались животные. Службы передавали сведения волонтерам, и те ходили по домам — подкармливали питомцев.

Общими усилиями через городскую администрацию жители ПВР, те, кому пришлось оставить дома четвероногих друзей, добились разрешения забрать их из оставленных сел. Таня с трудом нашла таксиста за шесть тысяч рублей (в спокойное время такая поездка стоит значительно дешевле, но в тот момент из-за опасности просили и 10, и 15 тысяч) и, рискуя жизнью, поехала за Диной. Истощенная, в шоковом состоянии, собака лежала за газовой плитой и не откликалась на свое имя.

«Живая. Но еще чуть-чуть — и случилось бы непоправимое. Когда Дину привезли в ПВР, она вся тряслась. Я несколько дней отпаивала ее валерьянкой. Если даже на короткое время мне приходилось отлучиться, Дина тут же начинала скулить». После этих слов Тани такса медленно поднялась и побрела к двери, намекая хозяйке на вечернюю прогулку.

Наши с Таней пути пересеклись снова спустя два с небольшим месяца. Она работала на кассе в том самом хозяйственном магазине в Грайвороне, где я искал переноску и шлейку для кошки.

«А Дины не стало месяц назад, — почти сразу огорошила меня Таня. — В июне, перед самым отъездом из ПВР, она заболела. Там же сквозняки были, дуло из-под полов. Скорее всего, пневмония. Когда нас везли в автобусе домой, она себя уже очень плохо чувствовала. Увидев дом, ненадолго взбодрилась. Ей хватило сил перейти через порог, лечь в лежанку, и все… больше она не встала. Никакие антибиотики уже не помогли, к тому же возраст… Она только изредка поднимала голову и смотрела мне в глаза, будто хотела получше меня запомнить. Через три дня Дина умерла».

Шустрик (Суджа, Курская область, август 2024 года. Пыховка, Воронежская область, март 2025 года)

Наталья Телевинова — одна из тех, кто по стечению обстоятельств оказались запертыми в своих домах и квартирах на родной земле в Судже. Заложники или жертвы военных действий (как ни назови), эти мирные люди не должны были страдать и умирать. О днях, проведенных в оккупации, Наталья говорить не любит — слишком еще свежи душевные раны. Каждый образ из прошлого связан с болью и потерями.

Только любовь к братьям нашим меньшим хоть как-то помогла настроить Наталью на разговор, полный тяжелых воспоминаний. Я старался ее не перебивать.

— Нашего котика мы взяли маме на день рождения в сентябре 2023-го, — начала свой рассказ Наталья. — На «Авито» нашли. В Мартыновку за ним ездили. На тот момент ему было два месяца, совсем кроха. Предыдущий кот умер в 2022-м, прожил почти 17 лет, он тоже ангорский был, как и этот. Умирал в страшных муках от рака. После этого решили больше не заводить кошек. Год продержались. Но скучно было в квартире без животного, одиноко. Сюрприз удался. Белый пушистый комочек в один момент стал родным для мамы. Свой первый день жизни у нас он проспал у нее на руках. На следующий — уже походил по квартире, понял, что здесь он единственный питомец, освоился. Мама у нас не ходит — с ногами проблема, большую часть времени в кресле сидит. И так получилось, что котенок больше ко мне привязался. На работу меня не отпускал, пока с ним не поиграю. Такой шустрый малыш, поэтому и назвали мы его Шустриком.

Сколько себя помню, у нас всегда были кошки и собаки, — продолжает женщина. — Нашему псу Дружку пять лет. Он большой, поэтому живет на улице, в будке. Его подбросили нам маленьким щенком. Хозяином он считает отца, но дружит со всеми, кто приносит ему вкусняшки.

Таким семейством мы и дожили до злосчастного августа, — меняется в лице Наташа. — У нас ведь не было ни «тревожного чемоданчика», ни запасов продовольствия. Хорошо, в начале весны купила переноску для кота — на случай если придется уезжать. Обстрелы хотя и далеко были, но тогда уже становились все чаще и чаще. В итоге, когда в Суджу зашли украинские войска, что у нас, что у соседей осталось буквально по одной пачке крупы. Питьевые запасы были. Отец заготовил воду в пластиковых баках — в подвале стояли. Был у нас свой огородик — пара грядок с помидорами и зеленью.

Мы птицу никогда не рубили. Ну что там этого мяса, зато за пять лет сколько яиц. Этими яйцами и спасались, когда есть нечего было: с утра выпивали по одному и собаке одно. Зато кот у нас тушенку ел. Мы ее целую коробку купили, еще до вторжения. В сыром виде там жира слишком много, даже собака отказывалась есть, а кот — с удовольствием. До сентября у нас газовых баллонов не было, хотя плитка была. Ни сварить, ни подогреть ничего не могли. Как-то решили Дружка покормить куриным мясом — отощал на одних сырых яйцах, а курам все равно зиму не пережить, так мы думали. Отец взял и зарубил одну птичку. Дали Дружку — он подошел, понюхал, поднял на нас свои большие глаза… Не вру — в них слезы стояли. Развернулся и ушел. Он с этими птицами пять лет рядом прожил, они для него как родные. В тот день Дружок весь день пролежал в будке, даже от сырого яйца вечером отказался.

В сентябре у нас появились газовые баллоны, отец добыл где-то, а еще нам соседи принесли собачий корм. Они нашли несколько больших пачек в чьей-то пустой квартире, своей собаки у них нет, вот и отдали нам. В ноябре к нам пришли волонтеры из Украины и принесли весточку от моего брата Сережи: оказалось, что с самого первого дня он искал нас и пытался связаться с нами. Когда волонтеры предложили нам эвакуироваться через Украину, мы сначала отказались, а с наступлением зимы, когда условия еще хуже стали, уже и возможность эвакуации через Сумы пропала.

Сейчас, после всего пережитого, в федеральных СМИ пишут об украинских военных всякие страсти. Мы лично ничего подобного не видели, — заявляет Наталья. — Прозвучит банально, но люди разные, и заявление вроде «мы хорошие, а там сволочи» — это все уловки пропаганды, которая работает с обеих сторон.

Военные и нам приносили еду. Не все, конечно, но находились и такие. Вот кот наш военных сразу невзлюбил — независимо, с какой стороны. Если видел кого-то в камуфляже во дворе, сразу начинал рычать и убегал с окошка. Шустрик чувствовал смерть кончиками своих усов. Если он начинал рычать и забегал в переноску — значит, скоро начнется обстрел. Мы его хватали и бежали в подвал. Почти сразу начинало громыхать. Зимой, когда обстрелы участились, кот уже и не хотел в квартире оставаться, в основном в подвале вместе с мамой и собакой жил. Мы на двери в подвал написали «Люди и пёс». Как-то к нам туда забежал контуженый украинский боец, надпись не прочитал. Военного спасло, что Дружок на цепи был. Зубы пса в паре сантиметров от ноги бойца клацнули. Контуженый, да еще чуть собака не порвала, страху схватил, конечно, он авианалет переждал и ушел.

— В начале марта объявили о готовящейся эвакуации. — Лицо женщины светлеет. — Кота нам разрешили забрать без вопросов. Размеры Дружка поставили под сомнение его вывоз — он у нас метис кавказца, большой, хоть и отощал за эти семь месяцев. Пришел один военный оценивать габариты пса. Дружок посмотрел на него своим печальным собачьим взглядом, и тот рукой махнул: берите и его тоже. В дороге наши питомцы показали себя с лучшей стороны — тише воды, ниже травы; так им жить, видимо, хотелось. Такой дружной гурьбой и добрались до ПВР в Железногорске. Там уже за нами и мой брат приехал. Сейчас мы живем у него в доме в Пыховке. Кроме наших животных, здесь свои три кота и две собаки. Как в той сказке про теремок. Не скучаем.

Дядя Коля (Козинка, Белгородская область, июль 2024 года)

Последнее утро командировки в Белгородской области я провел в поисках Серенькой. Безрезультатно, как сквозь землю провалилась. Что же ты такая дуреха, я только хотел подарить тебе кусок мирного неба… До вечернего поезда обратно еще было время. Не сидеть же без дела. Вспомнил про Николая, который предлагал посмотреть ближайшее село. Позвонил. Таксист ответил сразу. Как потом оказалось, он не таксист, а обычный житель деревни Козинка со своей машиной — видавшим лучшие времена серым «Ниссаном». «Пятнадцать минут — и я у тебя», — услышал я на том конце. Та самая удивительная отзывчивость людей из глубинки.

— Николай Алексеевич, можно просто Коля, — представился мне еще раз мужчина все в той же, что при нашей первой встрече, серой футболке и кепке. По дороге до Козинки я узнал, что Николаю 65 лет. Жена умерла чуть более полугода назад — заболела, в больнице делали операцию и занесли инфекцию. Своих детей нет. Дочь приемная. С ней и с внучкой видятся нечасто, хотя те недалеко живут, в Головчино. У мужчины была пенсия 11 тысяч, сейчас пятнадцать — прибавили после смерти жены. Возит преимущественно знакомых, абы кого не берет. Все это он рассказывал на помеси русского и украинского языков — суржике. Чтобы не углубляться в переводы, речь Николая даю с небольшими авторскими поправками.

«Вот, гляди, у дома крышу снесло», — показывает дядя Коля на деревянный развороченный дом. — А сюда гляди, тут хозяин только выстроил себе жилье. Денег уйму потратил, несколько лет строил. Один прилет — и полдома нет. Многие поуезжали (к апрелю 2025 года некоторые из уехавших вернулись в свои дома. — Ред.), хозяйство, животину оставили».

На каждом третьем доме, что мы проезжали, виднелись отметины боев. Улицы казались вымершими. Люди бежали от постоянных обстрелов. Точкой кипения был заход украинской ДРГ в Козинку в марте 24-го.

Может, хозяев убило, а может, и убегли они. Мне всех жалко, вот и подкармливаю. За свои деньги покупаю им хлеб и печенье. Корм или мясо — слишком дорого для меня. Хожу по знакомым — собираю остатки еды. Этим и кормлю собак».

«Это дом моей кумы, — говорит Николай, заглушив двигатель на одной из улиц Козинки. — Она с мужем за Грайворон жить уехала, пока здесь неспокойно. В их дом прилетело, разворотило прилично, газ и воду перебило. Я за их собакой присматриваю. Она теперь здесь за главного».

Войдя через металлическую калитку во двор, мы увидели лохматого пса, выбежавшего из будки к нам навстречу. Он сразу узнал Николая, поэтому особо не гавкал. Хвост ходуном и язык из пасти — видно, что рад гостям, хотя его здесь и для охраны оставили. «Человек — собаке друг» — это точно про Николая Алексеевича. Пачка собачьего корма и вкусные косточки — привет от хозяев — остаются с Шариком. А нас уже ждет тропа некормленых собак.

Подъехав к очередному «питомцу на развалинах», Николай запарковал машину под кронами деревьев — «от нежданных птичек с фугасами». Пес без роду без племени залаял издали, выбежав на полянку из развороченного дома. Такой уже точно не восстановить. Cобакен вилял хвостом и радостно приветствовал меня и особенно Николая. Этому ушастому досталась небольшая радость в виде пайковых галет и банки гусиного паштета — деликатесами поделились военные. Со служивыми в тот день мы пересекались дважды. Одну группу из трех военных мы не особо заинтересовали. Они, шутя и навеселе, шли с голыми торсами и полотенцами купаться на речку Ворсклу. У разбитой трехэтажки по улице Мира нам встретились двое служивых уже при оружии и в полной экипировке. Они начали задавать вопросы. Мы недолго думая включили «дядю Колю c племянником». Паспорт Николая Алексеевича с местной пропиской подыграл нам. Разошлись мирно. Вообще, место располагало к подобным встречам и вопросам. Трехэтажка одной из первых приняла на себя удары ДРГ в марте 24-го. До мая в ней из жителей оставалась одна семья, сейчас — ни души. Левее от дома, метрах в двухстах, — разбитая церковь, в мае на остатках купола держался крест, сейчас уже нет и его. Вокруг — воронки от взрывов, в некоторых до сих пор остатки ракет. «По траве и развалинам ходить опасно, — заметил между делом Николай, — здесь все усеяно минами-лепестками. Только по тропам и дорогам ходить можно».

Уже спустя несколько месяцев я узнал, что дом кумы Николая добили (дроны разбивают до основания поврежденные дома, в которых никто не живет, чтобы российские военные не смогли их использовать для укрытия. — Ред.). Бедного Шарика убило осколками. Надеюсь, он не сильно мучился.

***

В тот вечер, возвращаясь в мотель, я поймал себя на мысли, что ни в одну командировку не встречал столько кошек и собак. И ведь им, в отличие от людей, сложнее убежать или спрятаться. Мои мысли прервала словоохотливая Валентина на ресепшене: «А вас там уже давно ждут». Недоумевая, кто же меня может ждать здесь, да еще и на территории мотеля, я устремился к своему временному пристанищу. Слишком неправдоподобными казались догадки. Скорее, скорее… У двери сидел маленький серый комочек шерсти — та, кому суждено было стать главной кошкой моей жизни. Тихое «мур», означающее «ну где же ты ходишь, я заждалась», и ни намека на вчерашнюю обиду.

Кошка героически выезжала со мной из горячего приграничья в далекий северный город, по июльской жаре за тридцать ехала почти молча, не пищала, не ела и не пила. В поезде ей пришлось разместиться отдельно — в специальном купе для провоза животных и багажа. Проводницы сетовали: вот, кошка, будет орать всю ночь, но Серенькая удивила их своим молчанием и спокойствием.

Кошка терпеливо свыклась и с этим повышенным вниманием к себе. Первые пару месяцев пришлось побегать по ветклиникам. Были вылечены мастит и цистит, изгнаны внешние и внутренние паразиты. Мы сделали ей разные прививки и паспорт домашнего питомца. Возраст ветеринары определили на глаз — примерно полгода на момент, когда она стала петербурженкой. И кстати, дети ей придумали имя — Бусинка! Бусинита, Бусинелла, Бусинэ — так я частенько в шутку называю кошку, намекая на ее атласную выправку и гордую походку, уже приобретенные в Северной столице.