Закутав рот, как влажную розу,
Держа в руках осьмигранные соты,
Все утро дней на окраине мира
Ты простояла, глотая слезы.
И отвернулась со стыдом и скорбью
От городов бородатых востока;
И вот лежишь на москательном ложе,
И с тебя снимают посмертную маску.

(О. Мандельштам. 25 октября 1930)

Вряд ли можно точнее описать Армению.

И совсем неудивительна любовь поэта к Армении. Они похожи: Армения и Мандельштам. Одинокие. Совершенно одинокие. Армения, которая не похожа ни на одну страну в мире, — со своим особым и непонятным для других христианством, своим особым языком, который стоит особняком. А уж про историческое одиночество Армении писать даже банально. И одинокий поэт, не принятый никем, не обласканный ни властью, ни товарищами по перу и по нелюбви к власти.

И они не могли не встретиться: одинокая Армения и одинокий Мандельштам.

Вернее, Мандельштамы.

Подзаголовок статьи должен был звучать как «Мандельштам и Армения», но я изменила его. Без Надежды Мандельштам мы, несколько поколений русскоязычных людей, не знали бы наизусть ни

«Петербург, я еще не хочу умирать:
У тебя телефонов моих номера»,

ни

«А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полулюдей».

Мы ведь даже не знаем, когда выучили эти строки. Мы их просто знаем — и всё. Это наш культурный код. Многие ли из тех, кто читают эту статью, имеют друзей, которые с ходу не продолжат эти строки наизусть? Думаю, немногие.

А знаем мы эти строки наизусть потому, что маленькая в физическом смысле женщина посвятила себя этим стихам и донесла до нас не очень богатое литературное наследие поэта-гения. Опасаясь ареста, она, скитаясь по огромной стране, заучивала наизусть стихи и прозу Осипа Мандельштама, чтобы не хранить опасные рукописи.

Конечно, гениальный поэт был бы гениальным, даже если бы в начале XX века в Киеве не встретил двадцатилетнюю Надежду. Но он ее встретил. И с того дня жизнь, одиночество, да и творчество тоже, у них было одно на двоих. И так оставалось даже после смерти поэта.

Впервые идея поездки Мандельштама в Армению возникла еще в 1929 году. Об этом свидетельствует письмо Николая Бухарина от 14 июня, адресованное тогдашнему председателю Совнаркома Армянской ССР Сахаку Тер-Габриэляну. В нем Бухарин — на тот момент руководитель Коминтерна и главный редактор «Известий» — настойчиво ходатайствовал за поэта: «Дорогой товарищ Тер-Габриэлян! Один из наших крупных поэтов, О. Мандельштам, хотел бы поработать в Армении — заняться, скажем, историей армянского искусства или литературы. Он человек исключительно образованный и мог бы быть вам полезен. Главное — оставить его в покое и дать возможность работать. Он даже готов учить армянский. Если возможно, прошу поддержать. Ответьте, пожалуйста, телеграммой в ваше представительство. Ваш Бухарин».

Ответ последовал через одиннадцать дней — телеграммой, подписанной Андраником Мравьяном, наркомом просвещения и заместителем председателя Совнаркома Армянской ССР. В нем содержалась конкретная формулировка:

«Москва, Закпредство. Просим передать поэту Мандельштаму: возможно предоставление чтения лекций по истории русской литературы в Университете, а также преподавание русского языка в Ветеринарном институте. Наркомпрос Мравьян. 23 июня 1929 года».

Оригинал телеграммы, записанный на небольшом листке бумаги, сохранился в архиве Наркомпроса Армении. На обороте — пометы рукой самого Мравьяна, включая лаконичную резолюцию: «Ждать», и даты — 24 августа и 4 сентября 1929 года. Поездка в итоге откладывалась — и осуществится лишь год спустя.

Мандельштам, к тому времени уже несколько лет не написавший ни строчки, приехал с супругой в Армению весной 1930 года и прожил там пять месяцев — с мая по сентябрь, из которых месяц на Севане. Первые два месяца Мандельштамы жили в основном в Ереване, который тогда мало напоминал столичный город и в котором проживало огромное количество беженцев из Западной Армении, спасшихся от Геноцида 1915 года и последующих трагических событий Первой мировой войны.

Ереван сильно отличался от Тифлиса, где русскоязычным людям было где и с кем интересно провести время. Но Мандельштаму повезло: в Ереване он неоднократно встречался и со знаменитым уже тогда живописцем Мартиросом Сарьяном, и с архитектором Александром Таманяном, и даже с великим армянским поэтом Егише Чаренцем, которого ждала такая же горькая судьба, как и Мандельштама.

Спустя четыре года его арестуют в первый раз, а еще через четыре года — в 1938-м — он умрет в лагере на Дальнем Востоке.

Из этой короткой поездки родился поэтический цикл, в который вошли около двух десятков текстов. Большинство из них были написаны сразу после поездки в Армению — осенью 1930 года, когда Мандельштамы по дороге домой остановились в Тбилиси. Другие, такие как «Фаэтонщик», появились спустя месяцы в Москве, уже как отголосок, обтесанный временем и расстоянием:

Я тебя никогда не увижу,
Близорукое армянское небо,
И уже не взгляну, прищурясь,
На дорожный шатер Арарата,
И уже никогда не раскрою
В библиотеке авторов гончарных
Прекрасной земли пустотелую книгу,
По которой учились первые люди…

А еще была проза. Его «Путешествие в Армению» — не путевые заметки в обычном смысле, а скорее лирико-философское эссе, где через армянский ландшафт и культуру поэт размышляет о времени, вечности, языке, нехитром армянском укладе. Над этим текстом Мандельштам работал в 1931–1932 годах, параллельно ведя подробные записные книжки, которые тоже, несомненно, представляют литературную ценность.

И стихи, и проза были опубликованы почти сразу после приезда в Москву: поэтический цикл «Армения» — в «Новом мире» в марте 1931 года, а проза — в майском номере журнала «Звезда» за 1933 год. В условиях нарастающей цензуры и идеологического контроля это была удача. Наверное, Армения была вне времени и политики и воспринималась редакторами как «невинная» территория. А может быть, потому что мандельштамовский текст был слишком поэтичен, чтобы в нем уловили угрозу:

В Армении Мандельштам настолько проникся страной, что заболел типичной армянской болезнью, которая называется — Арарат: «Я в себе выработал шестое — «араратское» — чувство: чувство притяжения горой». В 1930 году болезнь была еще новой. Арарат был отдан большевиками Турции лишь десять лет назад. Сегодня болезнь уже стала запущенной и неизлечимой.

Незадолго до отъезда из Армении Мандельштамы поехали в Нагорный Карабах. В комментарии Надежды Мандельштам к «Фаэтонщику» есть ужасные подробности той поездки — впечатления Мандельштамов от города Шуши, где за десять лет до этого, в марте 1920 года, произошли массовые убийства армян, была сожжена и разрушена армянская часть города и было изгнано все армянское население.

Читаешь написанные в 1931 году заметки Надежды Мандельштам, словно дневник нашего современника:

Поэт написал о Шуше в своем, пожалуй, самом известном стихотворении из цикла «Армения»:

…И бесстыдно розовеют
Обнаженные дома,
А над ними неба мреет
Темно-синяя чума.

Мандельштамы хотели остаться в Армении. В этом желании была и любовь к Армении, и нежелание поэта возвращаться туда, где его ждал неизбежный арест: «Только в обстановке древнейшей армянской культуры, через врастание в жизнь, в историю, в искусство Армении может наступить конец творческой летаргии. Возвращение в Москву исключено абсолютно». Он очень быстро увидел звериный оскал большевизма, одним из первых увидел настоящее лицо «кремлевского горца». Знаменитое стихотворение было написано в 1933 году — за четыре года до начала Большого террора. Но это будет спустя три года после возвращения из Армении.

А пока Мандельштамы вернулись и начали всем рассказывать об удивительной стране с «близоруким небом». А первой «жертвой» этой любви стала Анна Ахматова. «Мы вернулись из Армении и прежде всего переименовали нашу подругу. Все прежние имена показались нам пресными: Аннушка, Анюта, Анна Андреевна. Новое имя приросло к ней, до самых последних дней я ее называла тем новым именем, так она подписывалась в письмах — Ануш. Имя Ануш напоминало нам Армению», — писала Надежда Мандельштам.

Заразившаяся от Мандельштамов любовью к Армении Анна Ахматова не только начнет переводить великих Туманяна и Чаренца, но и напишет знаменитое «Подражание армянскому»:

Я приснюсь тебе черной овцою
На нетвердых, сухих ногах,
Подойду, заблею, завою:
«Сладко ль ужинал, падишах?

Ты вселенную держишь, как бусу,
Светлой волей Аллаха храним…
Так пришелся ль сынок мой по вкусу
И тебе, и деткам твоим?»

Стихотворение, конечно, обращено к Сталину. Ахматова, мужа которой расстреляли, а сын был арестован, в качестве подражания выбирает четверостишие Туманяна: «Мне во сне одной овцой». «Одни, как Пастернак, предаются Грузии, я же всегда дружила с Арменией», — скажет потом Ахматова. Грузию легко сразу полюбить. Все, за что можно и нужно любить Грузию и грузин — и в первую очередь их неудержимую и страстную любовь к жизни, — на поверхности. Чтобы полюбить Армению, нужно быть как Мандельштам: глубоким, одиноким и очень гордым в своем одиночестве. Посмотрите на тюремные фотографии поэта и согласитесь, что он на них такой же несломленный и величественный, как Арарат — гордый и с загадочной улыбкой.

Аза Бабаян