Руководство страны вспомнило об Арктике: самое время сейчас осваивать ее активнее. «С расчетом на десятилетия и века», как выразился Владимир Путин во время мартовского Арктического форума. Арктика фигурировала и в беседах Путина с президентом Дональдом Трампом: тут тебе и добыча газа на паях на Штокмановском месторождении, на которое уже было махнули рукой, и совместная со Штатами оборона в Арктике (осталось только уточнить, от кого). Планы такие, что белые медведи должны почернеть. Что это может принести Арктике? Свое мнение об этом в разговоре с «Новой» высказал полярник, путешественник, в прошлом — директор Музея Арктики и Антарктики Виктор Боярский.

«Что ни говори, а технологии были заимствованные»

— У России и раньше были большие планы на Арктику. А что мешало претворить их в жизнь?

— Я бы не сказал, что нынешние планы большие, все идет волнами. Вот в 1960–70-х годах был расцвет деятельности России в Арктике. Точнее, подъем начался в 1930–40-х, с 1932 года начал работать Северный морской путь, создавалось много полярных станций. Потом, конечно, был перерыв во время Великой Отечественной, а после нее начался активный период, связанный со строительством ледоколов.

В 1990-е случился очень большой провал, когда правительство выбрало совершенно неправильную доктрину, определив, что Север надо осваивать вахтовым способом, а держать там инфраструктуру экономически невыгодно. Это повлекло за собой цепную реакцию. Когда на месте ничего нет, вахтовый способ оправдан, но существовала уже сложившаяся инфраструктура, и экономически было гораздо выгоднее ее поддерживать хотя бы на минимальном уровне, а не закрывать. Восстановить потом было очень трудно.

Еще один фактор — в 1990-е военные ушли из Арктики. А военная инфраструктура составляла скелет, на котором все и держалось. Прежде всего это были аэродромы. И до начала 2000-х в Арктике был полный провал, прекратилась работа Северного морского пути, прекратилось создание дрейфующих станций.

Заново все началось, когда правительство опубликовало в 2008 году «Основы государственной политики Российской Федерации в Арктике на период до 2020 года…». Сначала это были только директивы, но к 2012-му очертания стали понятнее. Тогда начались довольно активные работы по очистке арктических территорий и возобновление перевозок по Северному морскому пути. В 2020-м была принята Стратегия развития Арктической зоны РФ до 2035 года.

Так что я не могу сказать, что раньше что-то мешало, а сейчас все поменялось. Просто пополнился ледокольный флот, развиваются технологии. До начала спецоперации у России в Арктике было полное взаимодействие с иностранными компаниями, это позволяло ускоренными темпами развивать технологии, в частности — сжижения газа. Основные центры притяжения в Арктике — это, конечно, добыча нефти и газа в районе Ямала. Это проекты «Ямал СПГ», «Арктик СПГ».

До «мертвого сезона» 1990-х перевозки по Северному морскому пути достигли апогея — 7 миллионов тонн в год. Углеводородов тогда было относительно мало, шли так называемые генеральные грузы — снабжение инфраструктуры. В 1990-е объем упал до одного миллиона тонн. Инфраструктура оказалась практически уничтожена, северный завоз был отдан в руки коммерческих предприятий, которые в борьбе за рынок забывали, что в Арктике можно работать всего два месяца. Это приводило к сдвигу завоза, караваны замерзали, поселки снабжались с большим опозданием. Топливо перевозили самолетами, чтобы люди в поселках не погибли. Этот период миновал, сейчас активность России в Арктике поддерживается еще и технологиями.

Кроме того, произошли небольшие «послабления» со льдом. Период навигации расширился не только за счет того, что увеличилось количество ледоколов.

— Из-за изменения климата?

— Злые языки говорят, что в Северном Ледовитом океане летом и льда не останется, но это от лукавого. Такие периоды в Арктике уже бывали. В 2007 году, в 2012-м были минимумы площади дрейфующих льдов, но все это относительно.

В прошлом году грузооборот по Северному морскому пути был 34 миллиона тонн. Это чтобы вы понимали масштаб. А задача — достичь 80 миллионов тонн. Это в основном за счет углеводородов. В принципе объем мог быть и больше, если бы не санкции. Они, конечно, существенно сократили наши возможности.

— Арктике в целом лучше или хуже из-за того, что эти работы активизировались?

— Если делать с умом, все будет хорошо. В современных проектах приоритет — забота об экологии. Без комплекса экологических мер ни один проект к жизни допущен не будет. И я лично убеждался, что это не слова. Особенно в то время, когда Россия сотрудничала с иностранными компаниями, то есть до 2022 года. Это был просто ключевой момент в любом проекте.

Я бывал во многих местах Арктики. Вот, скажем, порт Сабетта в Обской губе, где сосредоточены основные проекты по сжижению газа. Этот комплекс возник за четыре года, и просто любо-дорого смотреть, какой современный город создали на пустом месте. И с точки зрения экологии там все соблюдается. Не на бумаге. Это я могу подтвердить просто как очевидец.

— Соблюдается сейчас? Или соблюдалось до 2022 года, пока существовало международное сотрудничество и был какой-то контроль?

— Сейчас уровни, достигнутые раньше, не снижаются. Новые проекты немного притормозились в связи с санкциями, в том числе и «Арктик СПГ-2». Что ни говори, а технологии были во многом заимствованные. Но то, что уже сделано, работает по прежним критериям.

— Кто это все контролирует? Россия ведь год назад отказалась от сотрудничества в Арктике, перестала платить взносы в Арктический совет…

— Ну как «Россия отказалась»… Нас из Арктического совета «попросили». Но Арктический совет — организация, скорее, политическая, их задачи — коренные малочисленные народы и безопасность, но не экологическая, а спасательные центры.

Океан, как вы понимаете, большой, адекватную помощь можно оказать, только объединив усилия, создав сеть спасательных центров. У России в планах строительство 12 спасательных центров по всей трассе Северного морского пути, часть уже построена. После 2022 года сотрудничество на уровне государств прекратилось, но на уровне частных лиц контакты продолжаются.

«Без риска ничего сделать невозможно»

— Если говорить об экологической безопасности, кто сейчас контролирует соблюдение требований?

— Контролировать достаточно легко с учетом развития спутниковых технологий. Помните происшествие в Норильске, когда лопнул резервуар?

— Конечно. 2020 год, разлив дизельного топлива.

— И это невозможно было бы скрыть, даже если бы пытались. Реальные хозяйственники заинтересованы, чтобы не просто отчеты писались. Кстати, на Норильском комбинате, если уж говорить про экологию, есть большая программа по утилизации диоксида серы. Производство никеля связано с выбросом этого очень опасного вещества. Раньше миллионы тонн выбрасывались в атмосферу, дополнительно усиливая парниковый эффект, а сейчас из него получают серную кислоту, потом гасят ее с помощью известняка, и получается гипс — строительный материал. Это была инициатива самого комбината, потому что там понимали, что при других вариантах они не соответствуют уже никаким требованиям, прежде всего — собственным. В данном случае работает самоконтроль. Молодые и грамотные люди, пришедшие к управлению на таких предприятиях, это уже не та закалка, когда достаточно было писать в Кремль, что все хорошо. Менталитет изменился.

— Как раз тот разлив и события, которые за ним следовали, показали, что эти «молодые и грамотные» не то чтобы сильно ответственные.

— Ну как… Я регулярно получаю «Арктический бюллетень», поэтому знаю, что программа дальнейшей очистки не свернута, потому что того, что там сверху очистили, недостаточно. И отчасти для той аварии была объективная причина: деградация вечной мерзлоты. Фундаменты все поплыли, следствием стало то, что у резервуара оторвалось дно.

— И предусмотреть такие вещи совершенно невозможно было?

— Что касается контроля и ликвидации таких последствий, сейчас принята большая программа по контролю состояния вечной мерзлоты. В частности, реализует ее НИИ Арктики и Антарктики. Строится сеть контрольных скважин, позволяющих постоянно знать состояние вечной мерзлоты, предусмотреть возможные нарушения фундаментов, дорог и прочего.

— В условиях Арктики, из-за холода и штормов, полностью ликвидировать последствия разливов нефтепродуктов невозможно. А у России в Арктике много нефтегазовых проектов, взять хотя бы платформу «Приразломную». Можно ли таких аварий в принципе избежать?

— Да, из-за особенностей климата такие аварии лучше предупредить, чем потом бороться с последствиями, потому что нефть очень долго разлагается в холодной воде. Поэтому работа каждой новой платформы предваряется оценкой экологического состояния, фоновых параметров месторождения, с тем чтобы нормы не превышать. Уверяю вас, все возможные меры защиты принимаются.

— Вот я как раз об этом.

— Да, это достаточно рискованная деятельность. Учитывая нестабильность вечной мерзлоты, попробуйте поставить там какие-нибудь 30-метровые сваи, чтобы они никуда не плыли. Но технологии существуют, есть уже наши отечественные разработки по фиксации грунтов, по предотвращению деформации дорог. Это часть программы, которая позволит избежать катастроф.

Норильский комбинат, о котором я уже сказал, ямальский комплекс по СПГ, Восток-ойл, нефть на Таймыре. Кроме того, сейчас открыт довольно мощный пласт коксующегося угля в районе Диксона, уже построен терминал, и вот там сложнее предотвратить загрязнение, поскольку пыль идет и так далее. Как там борются с загрязнением среды, я не знаю, но уверен, что бездумного отношения к этому, как было в советское время, сейчас нет.

— До аварии 2020 года специалисты тоже говорили, что все безопасно и все предусмотрено. Стоит ли вообще овчинка выделки? Стоит ли освоение Арктики тех рисков, с которыми оно связано?

— Безусловно, стоит. Не секрет, что наши месторождения на материке близки к истощению.

— Поэтому время от времени возникает тема Штокмановского месторождения?

— Штокман оказался не по силам, его практически забросили. Реально поднять такой проект только в содружестве с кем-то — со Штатами, с Норвегией, с Францией. И даже президент не раз говорил, что Арктика — территория диалога. Другое дело, что пока этот диалог не идет. Но в реальности разработка труднодоступных запасов рентабельна только при объединении капиталов и усилий.

— Так вроде бы Дональду Трампу предлагают объединить усилия на Штокмане? Если разработки все-таки активизируются, какие риски это несет для Арктики?

— Без риска, конечно, ничего сделать невозможно. Это месторождение находится в Баренцевом море довольно далеко от береговой черты. У иностранцев в этом смысле есть большой опыт. Не знаю, как у Штатов, но хороший пример — Норвегия, у них сотни вышек стоят на шельфе и качают нефть. И там разработан комплекс защитных мероприятий, который был бы перенесен и в Россию в случае сотрудничества. Но это тоже — только в том случае, если объединить усилия, в том числе и по защите.

Риск в данном случае все-таки, я считаю, оправдан, потому что ресурсы ограничены, а Арктика — это реальный потенциал. В Антарктиде тоже много всего, но туда поди еще доберись: во-первых, полный запрет на разработки, во-вторых, еще два километра льда сверху лежит. В Арктике пока условия складываются благоприятно для освоения.

Хотя есть большая проблема, с которой придется бороться при разработке арктических месторождений, в том числе Штокмановского: айсберги. Если говорить про дрейфующий лед, то с ним еще как-то можно работать с помощью тех же ледоколов, а айсберги — их много стало, потому что ледники деградируют, и они представляют реальную угрозу для буровых платформ. Поэтому работа ведется над тем, чтобы как-то «оттаскивать» айсберги, избегать возможного контакта с ними. «Приразломная», конечно, работает, но она стоит на шельфе, на мелкоте в Печорском море, и пока все обходится без эксцессов. При этом там идет перекачка, а человеческий фактор еще никто не отменял.

— И как от него защититься?

— Ну как защититься… Если отвечать на ваш вопрос, то это оправданно. Даже при всех возможных рисках.

«Бедняги белые медведи страдают»

— При дальнейшем освоении в Арктике придется прокладывать трубопроводы, строить дороги, порты. Все это очень негативно повлияет на грунт, а вы говорите, что вечная мерзлота и так деградирует.

— Нефть и газ, безусловно, нужно как-то транспортировать, и это связано со строительством трубопроводов и всего остального. Трубопровод, проложенный по дну океана, это вообще отдельная история, там должна быть очень надежная защита от повреждений. Все-таки весь шельф у нас там мелководный, где-то 100–120 метров, и вполне возможны повреждения труб килями стамух и теми же айсбергами.

Что касается строительства трубопроводов на земле, то их много и сейчас. Проблема еще в том, чтобы они не пересекали миграционные пути оленей. Исходить надо из того, что если дальнейшее освоение Арктики необходимо и рентабельно, то надо это делать, принимая меры, чтобы ущерб для среды был минимален.

— Какие меры? Тундра в любом случае будет разрушаться, а на ее восстановление требуются сотни лет. И какой ущерб считать минимальным? Как это посчитать?

— Технологии строительства на вечной мерзлоте существуют не первый год, есть и международный опыт. Другое дело, что сейчас все процессы в вечной мерзлоте происходят быстрее, и она оттаивает на большую глубину. Но посмотрите, как построены северные города: дома на сваях, чтобы тепло от домов не приводило к деградации мерзлоты, и так далее. Что касается промышленных объектов, для этого тоже есть свои технологии.

— Насколько это надо? Не перевесит ли в итоге ущерб, причиненный природе?

— Если подходить к решению проблемы грамотно, то ущерб природе можно минимизировать и в итоге получить положительный эффект.

— Сами по себе разработки приводят к тому, что высвобождается метан, усиливается парниковый эффект, вечная мерзлота эта несчастная тает. Ущерб уже есть, и экологи предостерегают от его усиления.

— Да, но этот ущерб и так причиняется — и без человека с его строительством. Человеческая деятельность, конечно, может усугубить негативные природные процессы, связанные с изменением климата. Просто нужно считаться с тем, что требуются меры для защиты. Не будут же люди, в конце концов, вредить собственному бизнесу, они же деньги считают. Если трубопровод сломается из-за того, что просела какая-то опора, компания потеряет гораздо больше, чем надо было вложить в защиту.

— Как все эти работы повлияют на арктическую фауну? Звери в Арктике особенно уязвимы, малейшее загрязнение — и они погибают, нарушаются пищевые цепочки. Как защитить животных, если так уж надо осваивать Арктику?

— Конечно, животные страдают. Но климатические изменения приносят им больше страданий, чем деятельность человека. Бедняги белые медведи страдают от того, что кромка дрейфующего льда поднимается все севернее, становится все дальше и дальше, сокращается площадь ледяного покрова, а медведи живут и охотятся на кромке. С пропитанием у них ситуация ухудшилась, из-за этого стали возникать конфликты с человеком, в поисках пищи они заходят в поселки.

Тревожное состояние было там, где находятся военные базы. На местах работы коммерческих фирм, там, где идет добыча полезных ископаемых, люди заинтересованы в том, чтобы не терять прибыль, поэтому и с экологией получше.

Но есть программа очистки Арктики от бочек. Архипелаг Земля Франца-Иосифа практически освобожден от них. Я был и на Новой Земле, на полигоне, и много где еще, и страшно было смотреть на все эти помойки, потому что военных не очень интересовало, что останется после них. Сейчас все это более-менее приводят в порядок. Обстановка с мусором тоже под контролем.

«Не сотрудничать в Арктике — глупо и невыгодно»

— Если судить по недавним беседам Владимира Путина с президентом Трампом, то и сейчас у России есть военные планы на Арктику. Почему вы считаете, что нынешние военные будут соблюдать экологические нормы?

— Сейчас восстанавливают прежние базы, только на новом уровне, в том числе и технологическом. Например, на Земле Франца-Иосифа построена современная взлетно-посадочная полоса, и это совершенно новый комплекс. Военных тоже не могли обойти новые технологии в строительстве, так что там они применяются. А старые заставы просто брошены, их сровняли с землей, и все. Я привозил туристов на Землю Франца-Иосифа, и они сказали: теперь понятно, что деньги у России есть. На них все это произвело сильное впечатление. А старые полярные станции — это да, нервных просим отвернуться.

Сейчас новые станции ставят там же, где проводились измерения десять, двадцать, пятьдесят лет назад, чтобы не прерывать многолетний ряд. Пошли по такому принципу: на месте старой станции быстро ставят модульные конструкции, соответствующие нормам и требованиям, чтобы человек мог там жить. Но мусора все равно хватает, еще остался с советских времен.

— Правильно ли я поняла, что предполагаемая активизация России в Арктике вас не настораживает? Вы действительно верите, что там будут соблюдаться все экологические и другие нормы?

Конечно, в Арктическом совете все страны, кроме нас, члены НАТО. И строительство опорных пунктов подразумевает в первую очередь аэродромы. Аэродром — это гвоздь, на котором все держится, и это топливная база, без этого невозможно что-то делать в Арктике. И в этом смысле я освоение Арктики приветствую. Просто в 1990-х годах военные, когда уходили, все бросили, и там десятилетиями все это валялось — и антенны, и прочее. Кто угодно тогда мог прилететь в нашу Арктику — его бы никто не остановил. А свои границы надо все-таки защищать.

— Сможет ли Россия продолжать освоение Арктики без сотрудничества с другими арктическими странами?

— Не сотрудничать — это глупо и невыгодно всем. Сотрудничество увеличивало в разы возможности всех стран. Но то, что уже задействовано, работает и при отсутствии сотрудничества. И перевозки по Северному морскому пути растут. Прицел сейчас — в Азию, на восток, и в этом смысле я считаю хорошей идеей Северный широтный ход — железную дорогу от Обской через Салехард и Надым к Коротчаево, которую еще при Сталине начинали строить. А вы знаете, что утверждено строительство моста через Лену? Это очень позитивный проект, и Россия с этим, я уверен, справится.

— Оно довольно давно утверждено, лет двадцать как — это только в постсоветский период. Но как-то моста нет до сих пор.

— Давно утверждено, это правда. Но сейчас регионам арктической зоны списали долги по кредитам, и высвободившиеся деньги как раз предлагают направить на инфраструктурные проекты. В частности, 130 миллиардов рублей — на строительство этого моста в Якутии. И с этим Россия справится без помощи западных партнеров. Добавить бы к этому еще мост через Обь, между Лабытнанги и Салехардом, и можно будет из центра России по железной дороге проехать на север Сибири.

— Кто и как измеряет экологический вред в ходе всех работ такого рода? Есть ли какие-то доклады на эту тему, кто их готовит, кто их читает?

— Насколько я понимаю, любой проект содержит программу работ по предотвращению вреда и по ликвидации возможных последствий.

— Насчет проектов — понимаю. А дальше-то кто следит за соблюдением требований? Кто-то оценивает вред?

— Я думаю, этим занимаются те, кто обслуживает участки, на них лежит основная ответственность.

— Сами строят — и сами контролируют? Сами причиняют вред — и сами его измеряют?

— Понимаю, вы сейчас скажете, что это плохой контроль. Но если говорить с точки зрения «только бизнес», то компания вложила деньги в проект и ожидает какую-то отдачу. И она не заинтересована в потере прибыли из-за того, что нарушено что-то в экологии. Так или иначе, но они примут меры, чтобы не нанести вреда. Это надежнее, чем посторонний дядя, который придет с комиссией и составит акт. Саморегулирование — это веяние времени, на нем все сейчас построено. Все-таки рыночная экономика заставляет большинство людей думать о том, что они делают.

— А если наплевать на экологические нормы окажется дешевле?

— Все-таки лучший способ контроля — саморегулирование. Наверное, это звучит как-то…

— Это звучит идеалистично.

— Но я видел сам примеры, а я бывал там во многих местах. Ну и я регулярно читаю «Арктический бюллетень», он публикует отчеты по всем арктическим проектам, в том числе и с точки зрения экологии. Этот бюллетень ежемесячно издает Центр экономики Севера и Арктики Института регионального консалтинга, он следит за ситуацией, собирает данные и публикует их, ссылаясь на факты. Он стоит «над схваткой» и ничьих интересов не представляет, так что ему, я полагаю, можно доверять.

* Внесена Минюстом РФ в реестр «иноагентов».