При всем том не существует единого опыта или какой-то общей истории, которую проживают мигранты и их семьи. Несмотря на сходства в трудностях, эти люди имеют крайне разные жизненные ситуации. Одни из них могут иметь определенные типы ресурсов: финансовые, социальные, психологические, образовательные, культурные и так далее, другие — нет. Эти ресурсы могут оказывать влияние как на стратегии адаптации в принимающих странах, так и на отношения в парах.

Легко заметить, насколько разный образ жизни был у этих людей в стране исхода. Значительную часть россиян, уехавших весной, вскоре после 24 февраля 2022-го, можно отнести к обеспеченному среднему классу: это были айтишники, представители креативных профессий, образованная молодежь, люди, занятые в современных секторах экономики, политически активные граждане — журналисты, волонтеры НКО и т.д. Те, кто уезжал осенью 2022 года (после начала частичной мобилизации), чаще покидали страну по экзистенциальным соображениям, обладали меньшим запасом прочности и ресурсов, редко имели опыт участия в политическом активизме и политические взгляды как таковые.

Они преодолевали трудности с документами, оказывались в экономически невыгодном положении, с меньшими социальными ресурсами (школы, медицина, транспортная доступность нередко становились проблемой), чем местные жители. Так что, когда исследователь Илья Ломакин предложил применять к ним концепцию «новых меньшинств», мне показалось это очень справедливым.

Несколько респондентов отмечали в интервью, что именно этот опыт эмиграции открыл им глаза на то, зачем в принципе надо защищать меньшинства.

Эмигранты этой волны, как правило, не получали особого статуса или каких-либо преференций в новых странах, хотя многих из них вполне можно было охарактеризовать как беженцев. На это были особые резоны, шаг навстречу мог оказаться политически рискованным для принимающих стран, поэтому они предпочитали сохранять дистанцию, чтобы избежать гипотетических санкций. При этом многие страны были достаточно открыты для интеграции россиян в свои общества, предоставляя им виды на жительство и даже гражданство, давая шанс высокообразованным и высококвалифицированным специалистам и их семьями остаться в стране.

Отдельная коллизия случилась с русскоязычными пространствами, традиционно представленными за рубежом Русскими домами. В нынешней ситуации такие площадки, отражая интересы РФ, оказались бессмысленны для новой волны эмигрантов, равно не могли быть интересны и русскоязычные школы при российских посольствах. Создание новых независимых пространств, образовательных и культурных центров требовало времени и ресурсов.

Чтобы понять, что происходит с семьями и отношениями на фоне войны и вынужденной эмиграции, мы с Полиной Аронсон начали собирать истории, в фокусе внимания которых были эмоции и чувства людей.

Истории — это инструмент, который люди используют для привнесения порядка и единства в довольно хаотичную реальность.

Но, прежде чем перейти к историям, отмечу некоторые итоги этих трех драматических лет. Подвожу их с большими оговорками, все-таки мое исследование не количественное, а качественное, взяла интервью лишь у нескольких сотен человек, но при всем том я была включена в несколько масштабных межстрановых исследований, что отчасти позволяет иметь более широкие наблюдения.

Из моих респондентов, которые покинули страну в первый год после начала войны, вернулись в Россию около четверти. Многие из них возвращались с тем, чтобы лучше подготовиться к следующему отъезду, закончить образование, найти из дома работу за пределами страны, продать имущество и т.п.

Те, кто уехал в первые полгода после начала войны и смог после череды смены стран хотя бы в одной из них остаться дольше, чем на год, реже строят планы по возвращению на родину. Их дети нередко говорят о себе как об европейцах, немцах, испанцах и пр., российская идентичность отходит на второй план. Планы на образование строятся вне учебы в российских университетах.

Но есть и такие семьи, в которых сохраняется тесная связь с родиной, дети ездят в Россию на каникулы и мечтают вернуться обратно при первой возможности, в ряде случаев подразумевая под ней совершеннолетие.

Если в 2022 году респонденты часто говорили о трудностях в общении с теми, кто остался дома, то к 2024-му сложилось ощущение, что эта задача подлежит решению. Связи сохраняются даже на фоне острых идеологических расколов.

Если же говорить о семьях и незарегистрированных союзах, то развитие отношений в них хорошо отражают четыре типа историй, которые я приведу ниже. Честно скажу, мне бы хотелось сделать какие-то аналитические выводы на их основании, найти связи с образованием, возрастом, опытом обращения к психологам или еще какими-то факторами, но пока их не смогла обнаружить. Максимальным достижением оказалось выявление самих типов жизненных историй.

«Трагедийные»

Чаще всего в основе трагедийных сюжетов лежат истории разделенных семей, сюжеты про разрыв отношений и разводы. Их репертуар достаточно широк.

Может быть так, что один из родителей запрещает второму, уехавшему из страны, увозить c собой детей (родных или приемных). Это приводит к потере смысла жизни и тяжелейшему кризису, осознанию, что есть шанс больше не увидеть их.

Иногда источником трагедии оказываются сами дети, требующие возвращения домой, к любимым бабушкам и дедушкам, в свои сильные школы, к своим друзьям. Они отказываются жить с родителями в принимающих странах, предлагая альтернативу — отпустить их в Россию насовсем или вернуться всей семьей.

Отношения в парах могут не пройти испытание финансовой нестабильностью, профессиональной нереализованностью, бытовым дискомфортом. Все это нередко становится триггером к возвращению одного из партнеров и/или распаду пары, тогда перед романтическим союзом встает вопрос — к кому/чему любовь сильнее? К партнеру? К самому себе или к комфорту?

Миграция для многих из них виделась как шанс на некоторое улучшение жизни, но в действительности оказывалась триггером кризиса и дезинтеграции семейных отношений. Нередко родители принимали решение об отъезде в интересах детей, например, чтобы защитить их от пропаганды в российских школах, дать лучшее будущее, но те начинали сопротивляться. Это создавало мощный внутренний конфликт и крайне сложный выбор для взрослых. В ряде случаев ответственность за семейные решения оказывалась на детях:

В моей выборке многие из тех, кто делился трагедийными сюжетами, нередко имели психологов и психотерапевтов, помогавших проходить этот путь. Респонденты отмечали, что их советы и поддержка самым прямым образом влияли и на принятие решений, включая и такие судьбоносные, как (не)сохранение брака. Можно предположить, что в некотором смысле ответственность за собственное семейное счастье и отношения с детьми в таких случаях отдавалась на аутсорс.

Еще один мощный фактор — финансовая нестабильность. Она очевидным образом усиливала стресс, влияя на эмоциональный фон пары. Но иногда даже при финансовом благополучии триггером к распаду союза оказывалась невозможность профессиональной реализации одного из партнеров.

При этом наряду с действительно трагическими ситуациями в ряде случаев негативные стороны повседневности будто бы специально сгущались респондентами. Возможно, это был способ хотя бы часть ответственности за принятые решения переложить с себя на внешние обстоятельства.

«Отстраненные»

В таких историях респонденты будто бы абстрагируются от реальности, позиционируя себя как пассивную фигуру, с которой нечто случается само по себе. В их картине мира обстоятельства, лишенные логики и смысла, внезапно приводят как к позитивным, так и к негативным финалам. Нередко упоминаются случайные встречи, позволившие воссоединиться парам, встреча с новыми людьми, которые стали друзьями и даже новыми спутниками жизни, изменив весь предыдущий ход жизни.

Такое отношение к своей судьбе хорошо описано в гарике Игоря Губермана:

…нас по судьбе несет без весел
Но мучит мысль — куда нам плыть

События жизни у таких респондентов будто бы не являются результатами собственных решений. Они развиваются без их участия. Респонденты сталкиваются с миром, лишенным порядка и справедливости, где все случается само по себе и происходит бессистемно, они не несут ответственности ни за брак, ни за отношения с детьми, ни за собственную жизнь. Достаточно спонтанное решение об эмиграции может быть так же спонтанно пересмотрено.

Еще в ходе интервью этого типа нередко удивляешься поворотам сюжета, они всегда значительно выбиваются из рутинных жизненных сценариев.

Этот нарратив можно охарактеризовать как «позиция отстраненного наблюдателя», в которой человек не берет на себя активную роль в изменении своей жизни, а подчиняется обстоятельствам.

Поскольку такие истории связаны одновременно и с эмиграцией, и с потерей социального статуса, и с колоссальной неопределенностью, то в таких условиях действительно сложно строить долгосрочные планы, и люди предпочитают жить «здесь и сейчас», они меняют жизненные траектории спонтанно, без стратегического планирования, не привязываются к отношениям, месту жительства, профессии, потому что все может измениться в любой момент. В их жизни появляется элемент «новых случайных возможностей», но эти возможности скорее воспринимаются как внешние обстоятельства, а не результат их действий.

Все это может быть защитным механизмом, помогающим справляться с неопределенностью, но при этом он лишает чувства контроля над своей жизнью и крайне сложен для тех случаев, когда есть семейные обязательства и дети.

Несколько раз я наблюдала, когда подростки становились в таких ситуациях родителями взрослым: помогали им искать работу, разбираться с бюрократией, «не грузили школьными проблемами». Удивительно, но иногда буквально этих же самых подростков совсем недавно, перед ***, ругали за то, что «они все время сидят в телефоне», «ничего не хотят и ничего не делают».

«Спасительные»

Истории спасения рисуют позитивную картину жизни в стране, в которой оказались респонденты. Там они перестали болеть привычными в России заболеваниями, там у них случилась «вторая глава истории любви», в память о которой сделаны татуировки, обновлены обручальные кольца, сыграна еще одна свадьба, пройден обряд венчания и т.п.

Иногда в таких историях в роли спасителя выступает страна, в которую переехали россияне, в тесном взаимодействии с одним или с обоими семейными партнерами.

Как стратегия преодоления трудностей истории спасения дают ощущение контроля, порядка и свободы действий, ведь оказывается возможным победить, если вы «по-настоящему любите друг друга», если были «искренны в отношениях», «признавали и исправляли ошибки», «честно трудились». За все эти благодетели и правильный выбор (отъезд из страны) пары будто бы получают прижизненную награду хорошими детьми, отношениями, любовью и успехом. Во всяком случае, такие истории спасения, несомненно, призваны поддерживать тезис — «жизнь подтверждает, что все не напрасно».

Такие истории можно назвать еще и историями второго рождения. Эмиграция становится не только испытанием, но и способом продемонстрировать, что ты шел и идешь путем достойного человека.

«Скучные»

Скучной свою истории любви и переезда несколько раз называли респонденты и респондентки, подчеркивая отсутствие значимых перемен. Ни ***, ни эмиграция не повлияли на их семьи/пары. Они жили нормальной жизнью в России и продолжают жить нормальной жизнь за ее пределами. От перемены места жительства ничего не изменилось. «Главное, что мы увезли с собой, — себя», — подчеркивают такие респонденты.

При этом они не отрицают наличия проблем, но нормализуют их:

Говоря о трудностях переезда, документах, респонденты рассуждают об этом в прагматическом ключе, фундаментом для которого оказывается более ранняя карьерная прагматика:

Такая прагматика переносится и на сферу семейной жизни.

Можно видеть, что респонденты подчеркивают рациональность своего выбора и его предсказуемость. Они не сбегают, не ищут спасения, а последовательно создают свою жизнь в другой стране, как до этого создавали ее в России. Они активно выстраивают собственную траекторию, видя в эмиграции не потерю, а логичный этап развития.

Отношения в паре такими респондентами воспринимаются как точка стабильности в бушующем мире, но точно не как источник драмы. При этом они могут говорить о депрессиях, финансовых кризисах, но в той логике, что разделенное горе — это половина горя. Прямой вопрос, не стала ли эмиграция испытанием для их отношений, вызывает недоумение — «с чего бы от смены места жительства отношения должны стать хуже?».

Логично было бы предположить, что все эти люди обладают более высоким уровнем социального капитала, у них есть ресурсы, знания и связи, которые помогают адаптироваться без существенных потерь, но в эту картину плохо ложатся судьбы тех, у кого есть лишь девять классов образования, выходцы из депрессивных регионов России, занятые в сфере ручного труда.

***

«Трагедийные» истории подчеркивают драматический разрыв, с которым обычно ассоциируется эмиграция, она разрушает семьи, приводит к сложным моральным дилеммам, вызывает психологические кризисы. Это типичный нарратив утраты и борьбы, в котором люди пытаются справиться с эмоциональной болью, используя в ряде случаев внешние ресурсы (психотерапия, советы друзей).

«Отстраненные» истории, напротив, демонстрируют дистанцированность и фатализм — люди описывают свою жизнь как случайность, принимая все изменения без попыток осмыслить их или повлиять на них. Этот нарратив характерен для тех, кто пережил сильный стресс и утратил веру в возможность управлять своей судьбой (или же никогда в нее и не верил, эмиграция просто стала частью потока событий, в которых оказывается респондент).

«Спасительные» и «скучные» истории, на мой взгляд, предполагают чуть больше личной ответственности и того, что Кристиан Вельцель называл «эмансипативными ценностями», то есть ценности свободы и свободы выбора. В ряде случаев респонденты обозначали их как европейские (акцентируя внимание на том, что страны ЕС соответствуют их взглядам, поэтому они в целом чувствуют себя там как дома). Эти люди неуклонно стараются перейти из среды угроз в среду возможностей, прикладывая для этого достаточно много линейных усилий. Надо отметить, что и сами по себе эмансипативные ценности, по мнению исследователей, могут давать людям психологическую силу, укрепляя их мотивацию реализовать свободы, искать собственные пути.

Анна Кулешова

* Это практика, при которой партнеры, состоящие в романтических или супружеских отношениях, предпочитают спать отдельно, то есть в разных кроватях или даже в разных комнатах. Это не означает конец отношений, а скорее осознанный выбор ради улучшения качества сна и общего благополучия пары.