От специального корреспондента «Правды». 13 марта 1946 года

Сегодня нам довелось наблюдать в зале суда то, чего мы не видели все четыре месяца работы Международного Военного Трибунала. До сего времени мы видели и видим суровую беспристрастность на лицах судей; мы слышали возгласы ужаса, раздававшиеся в зале, когда обвинение демонстрировало на суде засушенную человеческую голову; слышали крик гнева, невольно вырывавшийся из груди, когда на экране проходили картины массового уничтожения населения, охоты на людей, сожжения домов, набитых жителями, и бесконечные повешения и расстрелы.

Я видел слезы на глазах своих соседей по ложе прессы, когда на советское обвинение демонстрировало фильмы о немецких зверствах, когда в полумгле затемненного зала появлялись ямы, наполненные детскими трупами, тела матерей, прижимающих к груди пристреленных вместе с ними младенцев.

Ho вот наступил новый этап суда. Слово предоставлено адвокатам. На трибуне свидетелей появились первые свидетели защиты. И в этом суровом зале мы услышали нечто новое:

Немного в человеческой истории найдется более ненавистных имен, чем имя Германа Геринга. Разве только сам Гитлер превосходит его в этом. И, казалось, кому сейчас в голову может забрести дикая мысль выставить этого самого свирепого гитлеровского палача… как противника войны вообще и нападения на страны, ставшие жертвами гитлеровской Германии, в частности. Но именно с этим диким тезисом попытался выступить, получив слово, защитник Штамер. Именно на доказательство этой очевидной нелепости он сразу же направил своими вопросами первого свидетеля защиты адъютанта Геринга генерала Боденшатца.

Геринг — миротворец! Это звучит дико, неприлично и… смешно. Но Боденшатц заявил именно так, и вот в этот момент шумок невольного смеха впервые за все четыре месяца прошел по этому торжественному и суровому залу. Но ни защиту, ни свидетелей этот смех не смутил. Уж врать, так врать, и Боденшатц, подталкиваемый и поощряемый Штамером, заодно объявляет Геринга «благодетелем» евреев.

— Вы заявляете, что Геринг ничего не знал даже об акциях против евреев в ночь с 9 на 10 ноября 1938 года? — спрашивает судья Джексон.

— Он узнал об этом на следующее утро из газет и был очень потрясен, — не моргнув глазом, отвечает Боденшатц.

— Вы хотите, чтобы мы поняли из ваших показаний, что Геринг был потрясен и чувствовал себя оскорбленным тем, что произошло с евреями в ночь с 9 на 10 ноября? — уточняет судья Джексон.

А известно ли вам, — спрашивает далее судья Джексон, — что 12 ноября, через три дня после этих ужасных погромов, Геринг подписал приказ о конфискации у еврейского населения 10 миллиардов марок и об исключении их из деловой и государственной жизни?

Свидетель молчит. В зале вновь шелестит смешок.

Вторым свидетелем защиты выступает гитлеровский фельдмаршал Гергард Мильх. Этот организатор налетов на мирные города, автор варварского словечка «ковентрировать», происходящего от мирного английского городка Ковентри, почти целиком уничтоженного немецкой авиацией, этот эксплоататор миллионов невольников и военнопленных на строительствах аэродромов и в военной промышленности, этот человек, мечтавший «ковентрировать» всю Европу, бывший одним из довереннейших военных у Гитлера, организовывавший палаческие опыты над заключенными в лагерях Дахау, поднявшись на свидетельскую трибуну и поощряемый представителями защиты, сразу же начинает разыгрывать гнусную комедию, обманывать суд, прикидываться невинным дурачком. Вопреки тяжелейшим фактам, документам, фильмам, вещественным доказательствам, фигурировавшим на суде, он пытается выгородить подсудимых.

По его словам, ни Геринг, ни он ничего не ведали о мобилизации миллионов людей в оккупированных странах на рабский труд в Германии. Он изумляется, когда у него спрашивают, сколько военнопленных, по его мнению, работало в военной промышленности. Ничего подобного. Военнопленные в промышленности не работали. Они использовались, и то лишь частично, в сельском хозяйстве. И в доказательство этого фашистский фельдмаршал вынимает из кармана и зачитывает «десять заповедей солдата», опубликованных в солдатской книжке, в которых говорится, что мирное население нельзя ни грабить, ни обижать, что с военнопленными надо обращаться по-братски. Этот фельдмаршал-палач с солдатской книжкой в виде вещественного доказательства невиновности немецкого генерального штаба и немецкой армии так смешон, что просто невозможно сдержать улыбку, и судья Лоуренс вновь принужден прибегать к своему молоточку.

Но защита не смущена и продолжает допрос. Старый фашистский шут в сером фельдмаршальском мундире без погонов и регалий продолжает кривляться на трибуне, неумело играя роль «старого доброго солдата», не вникавшего в суть распоряжений начальства, не замечая, что грим у него давно слинял, маска сползла, и он давно уже ясен как соучастник всей этой кровавой шайки, сидящей на скамье подсудимых, пытающийся обелить своих сообщников.

Его выступление очень поучительно с точки зрения разоблачений методов защиты, примененных на суде, и поэтому на нем стоит остановиться подробней.

Из слов Мильха выходит, что Шпеер, этот гитлеровский фаворит, осуществлявший фашистские планы зверской эксплоатации миллионов иностранных рабов в военной промышленности, на строительствах укреплений, подземных заводов и аэродромов, был мирный пацифист, ненавидевший войну и заботившийся только о благе немецкого народа. В зале снова ползут смешки, a свидетель несет совершенную чушь о том, что Шпеер, вопреки приказам Гитлера, начал самостоятельно переводить во время войны заводы на мирную продукцию, на выпуск сельскохозяйственных машин, удобрений, товаров широкого потребления.

Это вызывает уже шумный смех, и лорд Лоуренс снова принужден прибегнуть к своему молоточку.

Затем слово берет защитник Заукеля Серватиус. Он защищает одну из самых страшных фигур гитлеровской Германии, этого всеевропейского торговца рабами, организатора гигантских охот за людьми, на душе которого миллионы погибших и замученных. И вот между Серватиусом и Мильхом происходит диалог, совершенно непревзойденный по своему цинизму.

— Скажите, как работали иностранные рабочие? — спрашивает Серватиус.

— Они отлично работали и были очень довольны тем, что таким образом получили работу и хлеб. С ними хорошо обращались, и, насколько мне известно, они получали продуктов больше, чем немецкий народ.

Смех сменяется гневным шумом. Но фашистский шут на свидетельской трибуне продолжает: — Особенно хорошо относились к французским и русским рабочим. Вообще в обращении с рабочими Заукель придерживался гуманной точки зрения. Он был любвеобилен по отношению к иностранным рабочим.

Но вот перекрестный допрос начинает обвинение. Главный обвинитель от Соединенных Штатов судья Джексон несколькими меткими ударами сразу срывает с физиономии Мильха остатки благообразного грима. И перед судом стоит не «старый солдат», слепо выполнявший приказы своего начальства. Перед судом — настоящий гитлеровский волк в мундире фельдмаршала, отлично знавший о всех тайнах гитлеровской Германии и умышленно валявший дурака перед судом для того, чтобы замести кровавые следы фашизма и спасти своих сообщников от петли. Он ничего не знал о существовании концентрационных лагерей? Ему предъявляют подлинник документа, в котором он просит Гиммлера помочь его представителю доктору Рашеру производить в широких масштабах свои палаческие опыты над живыми людьми в концентрационных лагерях. Он не знал, что в Германии в гигантских масштабах военнопленные используются в военной промышленности и даже на подсобной службе в армии? Ему показывают протоколы многочисленных совещаний, где записаны его речи, в которых он требует для этой цели военнопленных тысячами, десятками и сотнями тысяч.

И он вынужден признать: — Да, знал. Он ничего якобы не знал об ужасах гестапо. Этим занимался Гиммлер, и никто в Германии, даже он, фельдмаршал, боявшийся гестапо, ничего об этом не знал. Ему предъявляют протокол совещания фашистских чиновников, в котором записана его собственная речь, где он требует применить по отношению к «лодырям» из иностранных рабочих «особые меры» и привлечь для этого дела гестапо и СС, которые, как он знает, отлично справляются с такой работой. Свидетель опускает голову и с трудом выдавливает из себя:

— Да, знал, — а потом под общий смех в зале добавляет: — Знал и забыл многое. Вот этого матерого, фашистского волка, ближайшего сподвижника Гитлера и Геринга во всех их преступлениях и вытащила защита сюда, на свидетельскую трибуну для того, чтобы его лжепоказаниями обелять фашизм.

Что это — ошибка, неуважение к суду, незнание правил человеческой морали? Нет, это линия, чтобы защитить фашизм любым путем. Это выявилось на суде небольшим, но ярким и неопровержимым примером. Допрашивая Боденшатца о совещании Геринга с английскими промышленниками в Шлезвиг-Голштинии, созванном при посредстве некоего шведского дельца Далеруса, обвинитель начинает интересоваться деталями этого совещания и уточнять их. И Боденшатц проговаривается, что подробности эти он узнал не на совещании, где он был, а от… защитника Геринга доктора Штамера, который подсказал ему. Становятся видными и нити, заставляющие этих паяцев кривляться и лжесвидетельствовать. Облик защиты вырисовывается со всей четкостью как последняя линия обороны фашизма от заслуженной кары и грозного возмездия.

В начале допроса Мильх повторяет старую, уже многократно разоблаченную на суде басню о превентивной войне против СССР. Но вот советский обвинитель тов. Руденко начинает допрос. Когда Руденко спрашивает его, как же он, фельдмаршал, может объяснить, что, с одной стороны, война, по его словам, была вызвана якобы намерением Советского Союза напасть на Германию, а с другой стороны, уже в 1940 году генштаб разрабатывал планы нападения на Советский Союз, Мильх, совершенно прижатый к стене, опустив голову, вынужден сам опрокинуть воздвигнутую защитой концепцию о превентивной войне.

Борис Полевой, «Правда», 13 марта 1946 года