«Известия», 1 декабря 1945 года

Как известно, одна из «звезд» Нюрнбергского процесса «престолонаследник» фюрера Рудольф Гесс пытается выдать себя за невменяемого. Для этого он остановился не на мании величия (поздно), не на вульгарном слабоумии (обидно), а на потере памяти: амнезия показалась ему болезнью по сезону. Когда Гессу показали фильм — фашистский парад в Нюрнберге, заместитель фюрера не узнал самого себя. Эксперты подвергли его тщательному обследованию, и вот к какому заключению пришли крупнейшие психиатры: «Мы считаем, что поведение подсудимого стало им применяться в качестве защиты при условиях, в которые он попал в Англии, это поведение теперь частично стало привычным и будет продолжаться до тех пор, пока он будет находиться под угрозой наказания».

Эксперты указывают, что Гесс впервые «потерял память», узнав о катастрофе немецкой армии под Сталинградом. Пока немцы завоевывали мир, Гесс хорошо помнил и про свои титулы, и про свои доходы. Он вспомнил, что можно не помнить только тогда, когда на фашистов нашлась управа. Потом ему надоело разыгрывать больного, и он «вылечился». Он снова «заболел», когда Красная Армия вступила в Германию. Услышав о боях в Восточной Пруссии, Гесс решил забыть все раз и навсегда.

Он не одинок в этом желании: Риббентроп недавно заявил, что, будучи существом чрезвычайно нервным, он принимал бром и потерял память. Услышав заявление Риббентропа, Гесс не выдержал, рассмеялся: его развеселил плагиатор.

Я говорю об этом не потому, что меня интересуют уловки того или иного злодея. Беспамятство Гесса и полубеспамятство Риббентропа представляются мне глубоко символичными: разбитый фашизм ссылается на потерю памяти. Если вы спросите рядового злодея, который жег хаты в Белоруссии и убивал детей, что он делал в годы войны, он вдохновенно ответит: «Сажал картофель» или «разводил гусей». Случайно уцелевший в разбитом Нюрнберге военный завод изготовляет теперь портсигары-сувениры с надписью: «На память о Нюрнбергском процессе», и, конечно же, директор не помнит, что еще недавно завод выпускал танки…

Но народы помнят все, и страница за страницей разворачивается в Нюрнберге история низости, свирепости, злобы.

В чем значение Нюрнбергского процесса? Бывают судебные разбирательства, приковывающие внимание своей запутанностью, состязанием сторон, зыбкостью улик или личностью подсудимых. Все человечество вынесло свой приговор над фашизмом задолго до Нюрнбергского процесса. Да и процесс этот стал возможным только потому, что народы, возмущенные злодеяниями фашистов, поклялись уничтожить зло. Мы слышим летопись зла, которую знаем наизусть, — не чернилами написана она, а кровью, — кровью наших близких. Мы слышим книгу, содержание которой нам известно.

Что касается личностей подсудимых, то что о них сказать? Перед нами мелкие злодеи, совершившие величайшие злодеяния. Каждый из них душевно и умственно настолько ничтожен, что, глядя на скамью подсудимых, спрашиваешь себя: неужто эти злобные и трусливые выродки обратили Европу в развалины, погубили десятки миллионов людей?

Люди, которых судят в Нюрнберге, духовно и морально не возвышаются над сотнями тысяч им подобных, от рядовых фашистов они отличаются только большей алчностью, большей жестокостью, концентрацией злой воли.

На скамье подсудимых не только два десятка кровожадных гангстеров, на скамье подсудимых фашизм, его волчья идеология, его коварство, его аморальность, его спесь и его ничтожество. Если люди из всех стран мира с'ехались в разрушенный Нюрнберг, то не только для того, чтобы присутствовать при примерном наказании двадцати преступников, но затем, чтобы, развернув перед народами кровавый свиток — сверхисторию невиданного злодеяния, спасти детей от возврата чумы. Мы глядим на развалины — мечтаем о городах будущего. Мы видим маски детоубийц, и мы думаем о колыбелях.

Я не знаю, почему в свое время гитлеровцы облюбовали Нюрнберг: здесь они устраивали свои с'езды, здесь маршировали автоматы с автоматами, которые потом вытоптали сады Европы. Одни говорят, что Нюрнберг был городом древностей, и фашисты хотели связать свои дела если не с живописью фюрера, то с историей былых завоеваний. Другие уверяют, что Нюрнберг был просто узловой станцией с изрядным количеством гостиниц. Добавляю, что некогда Нюрнберг славился своими палачами. Был в этом городе музей средневековых пыток. Может быть, он привлек внимание изуверов двадцатого века?

Избрав Нюрнберг, точнее то, что было когда-то Нюрнбергом, для Международного Военного Трибунала, Об’единенные нации решили судить злодеев в городе, где готовились их злодеяния. Геринг старается прикинуться беспечным, не понимающим, почему его обидели. Он заявил репортерам, «что ответствен только перед немцами». Что же, пусть, глядя на развалины Нюрнберга, Геринг вспомнит, не он ли обещал немцам, что ни одна вражеская бомба не упадет на немецкие города. Пусть вспомнят и он, и его коллеги слова фюрера: «Только немец будет впредь носить ружье, но не русский, не поляк и не чех». Перед зданием трибунала стоят с ружьями русские гвардейцы. Так, а что делает «народ господ» среди развалин Нюрнберга? Подают кофе, чистят сапоги, белят стены трибунала (это легче, чем обелить себя в глазах мира).

Я не сказал бы, что подсудимые чересчур удручены. Обстановка суда их успокаивает: они ведь привыкли к своим «судам», где с обреченными разговаривали не юристы, а мастера заплечных дел.

Утром до начала заседания подсудимые оживленно беседуют друг с другом — Геринг старается развеселить Деница, Розенберг советуется с Франком, Папен — обучает Бальдур фон Шираха.

Они живут в лихорадке от иллюзорных надежд на спасение до животного ужаса. Никто из них не думает о немецком народе, и никакие былые титулы не скроют одного: перед нами гангстеры, пойманные с поличным гангстеры, которые двенадцать лет разыгрывали государственных деятелей. Каждый из них, как вульгарный «фриц», взятый в плен, пытается свалить все на фюрера. Кейтель, один из столпов Третьего райха, прикидывается рядовым солдатом, он, дескать, только выполнял приказы, а фон Риббентроп клянется, что дипломаты Гитлера не отвечают за солдат Гитлера.

Только ли восемь судей их судят? Нет. В нюрнбергском зале мои братья, мои сестры, пленные, уморенные голодом, дети, задушенные в душегубках, тени Майданека, Освенцима, Треблинки и кровь заложников, и пепел русских городов, и черная рана Ленинграда. Судит человечество, и судит каждый.

В судебном зале барельеф: Адам и Ева. Может быть, немецкие воришки, которых когда-то здесь судили, и думали о грехопадении. Эти же изверги не нуждаются в таком напоминании: они хорошо знают, что делали, — этих никто не соблазнял, они сами соблазнили миллионы своих соотечественников. Когда Геринга спросили, какую должность он занимал в Третьем райхе, он стал считать по пальцам свои титулы, a насчитав десять, усмехнулся: «Хватит!» Он не забыл упомянуть, что он был «начальником имперского лесного управления» и «председателем имперской охоты». Зато умолчал о тресте «Герман Геринг».

C этим толстым шутом связаны все преступления фашизма — от поджога Рейхстага до поджога Европы. Обучая фашистских недорослей, как убивать беззащитных, Геринг говорил: «Всю ответственность я беру на себя». Теперь он жаждет одного: уйти от ответственности. Он думает изумить если не мир, то, по крайней мере, журналистов своей любезностью, он швыряет улыбки и вздохи, как прежде он швырял на мирные города фугаски. Он кротко жует галеты. Может быть, мы забыли, как он деловито сожрал Чехословакию? Не он ли организовал голод в захваченных немцами странах? Не он ли об'ел, раздел и разул Европу? Еще в довоенное время он назвал одну из своих статей «Искусство нападать». Теперь то и дело он шлет взволнованные записочки своему адвокату: он изучает новое искусство — он защищает не Германию, а себя, толстого Германа. Автор знаменитой «Зеленой папки», он хотел превратить Россию в немецкую колонию. Теперь он внимательно смотрит на погоны советских офицеров. Этот предводитель фашистских орд — к тому же тривиальный воришка. В 1940 году, когда немцы только-только начинали обирать Европу, Геринг уже хвастал перед Розенбергом: «У меня самая богатая коллекция живописи и скульптуры». Он сжигал города, но свозил в свой дом картины, он вешал девушек, но собирал статуи нимф. Несмотря на тюремный режим, он тучен: пиявка, нажравшаяся крови, и не веревку придется для него приготовить, а солидный морской канат.

Глядя на советский флаг рядом с английским, он, наверно, вспоминает майскую ночь и прыжок в Шотландии. Он думал пить русскую водку и курить английские сигареты. Вместо этого его приволокли в Нюрнберг. Что же ему делать, как не прикидываться Рудольфом Непомнящим?

Бывший фельдмаршал Кейтель — типичный солдафон: квадратное лицо, квадратные манеры. Он верно служил своему фюреру, и немецкие генералы, сидя в гитлеровской лакейской, называли фельдмаршала «лакейтелем». Однако он был не простым лакеем, ему незачем прибедняться: невинных он истреблял не по приказу, а по вдохновению. Он разработал план коварного нападения на Советский Союз: «план Барбаросса». Стоит отметить, что, как гангстеры, фашистские главари, подготовляя свои кровавые дела, называли их по-блатному. Если вторжение в Россию было «планом Барбаросса», то захват Австрии именовался «планом Отто», захват Польши — «дело Гиммлера», а готовившееся с помощью генерала Франко нападение на Гибралтар обозначалось: «предприятие Феликс». Кейтель приказал «стереть Петербург с лица земли». Он ввел клеймение советских военнопленных. Он изрек: «На Востоке человеческая жизнь ничего не стоит». Однако он высоко ценит свою жизнь: убийца миллионов хочет задержаться на земле, но земля под ним расступается.

Вряд ли во многом уступает Кейтелю генерал Иодль. Этот тоже говорил, что Россию нужно усмирить огнем и свинцом. Теперь он нервно позевывает и прячется за широкую спину Кейтеля. И его заметят. Семь лет тому назад в Нюрнберге Иодль начал свое восхождение: здесь он разработал план захвата Чехословакии. Пусть он и кончит в Нюрнберге.

Иоахим фон Риббентроп забыл изыски прошлого. Будучи коммивояжером, он походил на жулика, будучи дипломатом, он походил на коммивояжера: он всегда опаздывал в осознании своего положения. Теперь он предвосхищает близкое будущее: он еще только подсудимый, а уже похож он на повешенного. Правда, порой он оживает, хочет выдать себя за дипломата. Это наивно: перед нами гангстер. Подготовляя захват Австрии, Чехословакии, Польши, он скрывал под дипломатическим мундиром лом и отмычку. Ему принадлежат достаточно откровенные слова: «Хлеб и сырье России нас вполне устроят»… Он ответит за этот хлеб: на него показывают пальцами миллионы свидетелей — матери, потерявшие сыновей, вдовы, сироты, вся Россия.

Альфред Розенберг считался у фашистов «специалистом по русским делам». Это теоретик разбоя, философ грабежа. Вор еще не виданного в истории масштаба, он философствовал: «Через двадцать или через сто лет сами русские поймут, что Россия должна была стать жизненным пространством для Германии». Он грабил и оптом, и в розницу. Он вывозил пшеницу из России, но не брезгал и мелочами, — так, например, он позаботился о том, чтобы у евреев вырывали золотые зубы «за час или за два до операции» (так называли фашисты массовые казни). Это соперник Геринга: он тоже обожает произведения искусства. Он организовал целое воровское предприятие «Эйнзацштаб Розенберга» — вывозил из захваченных стран книги, полотна, статуи.

Можно продолжить галерею «эстетов»: палач Польши Ганс Франк, лысый и отвратительный человечек, в свою очередь стащил картину Леонардо да Винчи. Он говорит: «Я затрудняюсь сказать, сколько стоит эта картина, — я не знаток, да и цены на такие вещи меняются, но это стоящая вещица…» Франк организовал знаменитые «лагеря смерти», он истребил миллионы поляков и евреев. Он составил восторженный отчет об уничтожении варшавского гетто, сообщал, что канализационные трубы, в которых укрывались спасшиеся, он затопил водой. Он не забывал о барышах: считал, сколько пар штанов он получил после уничтожения гетто, и добавлял: «Из-под развалин может быть извлечен металлический лом». Конечно, теперь он валит все на Гиммлера: он, видите ли, не казнил, он только «переселял» с земли в землю. Он скромен: «Я был только административным карликом». Этот карлик за день пожирал десятки тысяч людей. На заседаниях он присутствует в больших дымчатых очках, и только раз я увидел глаза: глаза хорька в капкане.

Юлиус Штрейхер похож на старую жабу. На его совести миллионы евреев всех европейских стран. Он разводит руками: помилуйте, разве он убивал! Он только хотел переселить евреев в Палестину. А его не поняли… Я — сторонник Герцля и сионист! Трудно придумать ложь глупее и трудно представить себе физиономию гнуснее. Я хотел бы забыть эту жабу, когда ее, как Франка, как прочих злодеев, «переселят в землю».

Вот тупой молодчик Бальдур фон Ширах, бездарный виршеплет и организатор «гитлерюгенд». Бычья шея, фаянсовые глаза. Он еще недавно говорил: «Мы все смертны, только Гитлер бессмертен». Теперь он придерживается другого мнения: хочет жить. Он называл планы фюрера «идеями полубога», теперь он говорит: «Идеи фюрера были порой идиотическими».

Вот старый мюнхенский полицай Вильгельм Фрик с рыбьими глазами. Он был министром внутренних дел, и до 1943 года сам Гиммлер подчинялся ему. Вот палач Голландии — Зейсс-Инкварт, специалист по заложникам. Вот главный торговец рабами, рыжий Заукель. Вот палач Чехословакии фон Нейрат. Гитлер ему сказал: «Вы человек современный, то есть хладнокровный, и справитесь с чехами». И что же, фон Нейрат начал хладнокровно убивать чехов.

В 1937 году Геринг говорил, что немцы будут воевать «по расписанию» и закончат захват чужих стран к 1945 году. Он не ошибся в дате; он ошибся в результате: недаром Красная Армия воевала четыре лютых года, она изменила немецкое расписание, и в 1945 году сверхчеловеков взяли за шиворот. Вот они на скамье подсудимых.

Чувствуешь горячее дыхание истории. Повесят преступников: того требует совесть. Но осудят не только фашистов — осудят и фашизм. Осудят тех, кто его породил, и тех, кто хочет его воскресить, — его предтеч и его наследников. Народы слишком много пережили горя, они не сводят глаз с Нюрнберга. Здесь и старая черногорка, детей которой немцы сожгли, и друзья Габриеля Пери, и та женщина из Мариуполя, которая говорила мне, что, когда ее дочку немцы раздели, девочка плакала: «Холодно, дяденька, я не хочу купаться», а «дяденька» ее закопал живой, здесь и вдова русского солдата, здесь и дети из Лидице, здесь все, здесь все мои близкие, все друзья, люди, в ком есть сердце, и все они говорят: «Уберите с земли фашистов! Уберите из душ, из голов миазмы фашизма. Пусть будут колосья, и дети, и города, и стихи. И пусть будет жизнь! Смерть смерти!»

Илья Эренбург, «Известия», 1 декабря 1945 года