«Мы думали: будь что будет»

Сейчас 27-летний Илья Майтаков, темноволосый молодой мужчина со смеющимися глазами, ходит при помощи ортеза — он ему нужен, чтобы не повредить левую ногу ещё больше. Илья был ранен в зоне спецоперации.

До СВО молодой человек посвятил большую часть своей осознанной жизни танцам. Вышел на сцену ещё в подростковом возрасте, а потом «на спор» поступил в колледж на хореографа и искренне полюбил эту профессию.

— Когда мы с одноклассником закончили школу (Илья родом из Сибири. — прим.Ф.), мы поехали поступать в колледж искусств. Я вместе с ним подавал документы на режиссуру и как-то худо-бедно сам занимался танцами.

Молодой человек учился хореографии в трёх городах: в Новосибирске, Кемерове и Москве. Когда закончил учёбу, стал работать артистом балета в Белгородской государственной филармонии, Белгородском институте культуре и в танцевальном коллективе дворца культуры «Сокол».

— Я люблю эту профессию. Помимо физики человека и её развития, ты развиваешься ещё и духовно: это искусство, картины, театр и литературные произведения. Мы всё это изучаем, — воодушевлённо рассказывает мне Майтаков и тут же переходит к одному эпизоду из своей доСВОшной жизни: вспоминает, как на четвёртом курсе колледжа целый год ставил одну танцевальную постановку.

— Я соединил в номере литературу и изобразительное искусство. За основу взял картину, на которой советские солдаты сидят в зимнем лесу на дереве на привале. А внутренняя сюжетная идея — это «Василий Тёркин». Номер начинался с зарисовки — все были в одном статическом положении, а дальше картина как будто оживала, рассказывала свою историю в течение номера, а в финале вновь возвращалась к первоначальной сцене, — объясняет Илья.

***

У молодого человека есть родной брат и пожилая мама. В феврале 2022 года, когда началась специальная военная операция, Илья с семьёй следил за новостями — он думал, что конфликт с Украиной может скоро закончиться. (...)

— У одной студентки, с которой я работал, мама трудилась в горбольнице №2. Девушка мне говорила, что её мама видела раненых солдат — они или во время боя были ранены или раненые возвращались из плена. В тот момент я сам начал задумываться о том, чтобы пойти воевать. Повлияло на меня и то, что у меня военная семья: папа был военным, а мама служила в армии, — говорит Илья.

(...) В итоге Илья с братом Дмитрием решили подписать контракт с ЧВК. Они сделали это после 3 июля 2022 года, когда ракета упала в центре Белгорода. О своём решении парни не стали говорить маме.

По словам мужчины, они с братом старались не думать о том, что будет, если кто-то из них или даже они оба погибнут.

— Мы думали: будь что будет. Пришлось бы объяснять это маме. Возможно, она винила бы нас. Мы находились на протяжении всей фронтовой жизни рядом друг с другом. И если бы кого-то из нас убили, мы бы сами стали винить друг друга. Мой брат долго злился на себя за то, что он не один ушёл, а и меня с собой потянул. Но всё получилось так, как получилось.

(...) Довольно быстро Майтаков стал командиром небольшой группы из четырёх человек. (...) С этими ребятами Илья был, когда его ранили.

— У меня была задача — докладывать [о происходящем]. Не нужно было вступать в бой, потому что моя вторая точка была точкой прикрытия. Там были большие поля, через них ничего не было видно. И оттуда прилетела граната… (...)

«Я подумал, что мне каюк»

Одного солдата ранило в голову. Как рассказывает Илья, осколок гранаты, «залетел ему под кожу в висок».

— Он подполз ко мне, говорит: «У меня кровь идёт, я ничего не вижу». Я снял с него повязку и увидел, что осколок виден. Я перевязал его и решил, что его нужно отправить на эвакуацию, потому что если он продолжит истекать кровью, неизвестно, что там дальше будет. Пока я его перевязывал, одевал, мы всё это делали лёжа. Но потом решили, что его нужно поднять, потому что он не сможет ползти, — вспоминает Илья Майтаков.

Когда командир поднимал раненого, рядом с ними упала мина. Илье «разворотило всю левую сторону и попало в живот».

— Когда я получил ранение, у меня был болевой шок — буквально секунды четыре он длился. Я оценил обстановку: у меня были сломаны рука и нога, и мне нужно было срочно докладывать об эвакуации, потому что у нас выбыло сразу три человека.

Брат Ильи и другие солдаты начали эвакуировать парня. У них не было носилок, поэтому его положили на автоматы и понесли через лесопосадку.

— Где-то на полпути встретили группу эвакуации, меня переложили и понесли дальше. Я был в сознании, что обидно, потому что очень хотелось потерять его. На тот момент я чувствовал абсолютно всё. Даже когда кто-то спотыкался, я чувствовал это. Когда меня донесли до автомобиля, я подумал, что мне каюк. Если меня не довезут, то всё. В тот момент я уже никого не слышал. Последнее, что я видел, — что мой брат стоит перед машиной. Я переставал потихоньку видеть, — будто пелена опускалась мне на глаза, всё переставало болеть, и очень хотелось спать. Я закрыл глаза, а проснулся уже лежащим на земле. Я увидел, что медики разрезали на мне одежду. Пока я приходил в чувство, они сказали, что у меня остановилось сердце.

Далее Илья очнулся уже в госпитале в Ростове. Когда его ранило, он думал о многом, но чаще всего его мысли возвращались к семье: что обо всём этом скажет его мама и брат?

— О том, что меня ждёт в будущем, я как-то вообще не думал. Тогда я думал только о том, чтобы выжить. Мысли путались, — объясняет Илья.

«Не хватало кусочка»

У молодого мужчины был перелом левой ноги. У него были перебиты связки и сухожилия, а на коленном суставе не хватало части кости сустава и коленной чашечки. Он получил перелом плечевой кости, большой и малой берцовых костей. Везде, по словам Ильи, «не хватало кусочка». Ещё он был ранен в живот. За полгода перенёс 33 операции. Мама узнала о том, что оба брата отправились в зону боевых действий, только в госпитале, куда она приехала проведать раненого Илью.

— Я ей признался, что мы её обманули, потому что не могли сидеть дома. (...) Первая реакция — естественно слёзы. Как любая мать, она переживает за своего ребёнка. Тем более, что у меня были обширные ранения, и на протяжении полугода я просто лежал — левая нога и левая рука были раскурочены.

Илью выписали из больницы в феврале 2023 года. После этого он полтора года находился дома и восстанавливался.

— Периодически я катался в госпиталь на лечение. Занимался дома, потихоньку приходил в себя. Я был очень худой — ранение в живот привело к жесточайшей диете. Потом мне стало лучше. Я начал больше ходить, двигаться. На инвалидной коляске я никогда не сидел.

Сейчас Илья носит ортез. Приспособление поддерживает его ногу, чтобы он не «доломал колено». Илья Майтаков может ходить, он спокойно находится в обществе, но, ему понадобилось время, чтобы социализироваться. А через несколько лет врачи смогут поставить ему протез.

— Поначалу было тяжело. Ладно, разговоры с мамой и с друзьями — они меня понимали, но когда я приехал в филармонию на концерт, я заметил, что меня не могут понять, — объясняет мужчина.

Второй брат после ранения Ильи вернулся в зону боевых действий.

— Дима ещё две недели находился там после того, как меня ранило. У него было лёгкое ранение. Через полгода он подписал контракт с Минобороны, (...) и уехал.

Теперь (...) он занялся производством ортопедических изделий, напечатанных на 3D-принтере. (...) Но сам вернуться на сцену, чтобы танцевать, Илья, скорее всего, уже не сможет никогда — в его теле не хватает очень многих кусочков…

«Мы втроём — одно целое»

Максиму Зоткину 33 года. Почти на всех фото он улыбается до ушей, а его большие голубые глаза смеются.

Мама Максима, Лариса Зоткина, моложавая женщина с короткой стрижкой. (...) За несколько лет специальной военной операции она потеряла брата, невестку и двух племянников. Её брат — Владимир Проценко — жил в доме на Щорса с сыном Кириллом и женой. Когда подъезд обрушился, погибла вся семья.

Второй племянник Ларисы ушёл на СВО и пропал без вести. До этого скончались её родители и бабушка.

Отдушина Ларисы — её дети. Одна из них — Мария, она пришла вместе с мамой, чтобы пообщаться со мной. (...) Второй ребёнок — старший сын Максим. Мама ласково называет его не иначе, как Максимка или Максимочка. Делится, что Максимочка — добрый, весёлый и дружелюбный человек.

До специальной военной операции он долгое время трудился на заводе по изготовлению стекловаты.

— И коллектив свой безумно любил, а они его: все — от уборщицы до директора, — говорит Лариса.

(...)

— Он не любил все эти гульки с молодёжью. А я ему всегда говорила: «Сынок, к тебе в дверь так никто не постучится. Найди девушку себе, женись»,— вновь включается в разговор мама.

У Максима появилась девушка, но они договорились с ней пожениться после окончания СВО.

***

Мария и Максим с детства были неразлучны. Девушка никогда не ссорилась со старшим братом, разница между ними была всего три года.

— Хотя я могла на него обидеться, но он всегда бегал за мной, извинялся, даже если сам ни в чём не виноват. Когда я родила второго ребёнка, он переехал от нас и снял квартиру, — рассказывает Мария.

— А они к нему переехали — всё равно вместе остались, — смеясь, добавляет Лариса Зоткина. — Мы втроём — одно целое. Максим всегда нам обо всём рассказывал, всегда всем делился с нами.

У Максима не было своих детей, но он всегда проводил много времени с племянником и племянницей. Настя была для него как родная дочь. (...)

«Говорили: „Не иди, не едь“»

Максима Зоткина мобилизовали 4 октября 2022 года. Сотрудники военкомата пришли к нему с повесткой, когда он был на работе.

— Они приехали и выдавали повестки на проходной. Никак уйти нельзя было. Их начали вызывать: «Тот, тот и тот на проходную». Они пришли, а там уже стоят: «Вам повестка», — вспоминает сестра.

Сестра и мама Максима Зоткина в один голос говорят, что он никогда не думал о том, что его могут мобилизовать. Лариса поворачивает голову к окну, её голос слегка дрожит: «Когда мы узнали, что его забирают, мы плакали, рыдали, просили, умоляли: „Не иди, не едь“. (...)

Потом, когда он уехал, мы постоянно говорили ему: «Уходи, спрячем, в другой город поедем». Но он всегда отказывался — не мог бросить сослуживцев, — рассказывает Мария.

(...)

С первого дня, как Максим оказался в зоне боевых действий, он старался писать и звонить родным почти каждый день.

— Он иногда предупреждал, что у него может не быть связи совсем. А потом всё равно звонил и говорил: «Всё хорошо». Вокруг стреляют над головами, а он руку вытянул и звонит нам. Мы ему говорим: «Ты что, иди прячься давай!». А он всё равно обязательно нам звонит, — рассказывает Мария.

Ночью 11 июня Максим написал маме сообщение из двух слов: «Я ушёл». Это было последнее сообщение, которое он прислал. В тот же день, 11 июня 2024 года, Максима не стало. Мария видела ролик с последними минутами жизни брата. По её словам, сначала кто-то подстрелил его, а затем его атаковали два беспилотника

— Много раз судьба спасала его, а в этот раз нет. Может, опять ноги отказали… Возможно, от шоковой боли ноги отнялись, а его товарищ, который был рядом, он сидел под деревом и просто наблюдал, как убивают моего сына, — говорит Лариса.

За несколько дней до гибели Максим сказал сестре, что «чувствует беду». В день его смерти Маша просила его не уходить на задание.

(...)

Немного помолчав, Лариса отворачивается к окну и всхлипывает, прикрывая глаза руками.

— Чувствовал.

***

О смерти Максима его сослуживцы сначала сообщили Марии, а уже она принесла эту горькую весть матери. Только потом им позвонили из военкомата.

Похоронить Максима получилось только через месяц — всё это время его тело не могли забрать из зоны боевых действий. Тело Максима вытащили его же сослуживцы. Молодого мужчину похоронили на белгородском Юго-западном кладбище, на аллее Славы. Все, кто похоронены рядом с ним, — его сослуживцы.

— Игорек «Тихий». Они сразу сдружились с первого дня. Они были как братья. там такая дружба, такая сплоченность. Он до последнего был с Максиком и в итоге ушёл с ним, — говорит Лариса Зоткина.

Сейчас мама и сестра Максима с трудом могут вспомнить, кто из белгородских мобилизованных, сослуживцев Максима, ещё остался в живых.

— Сейчас там практически никого не осталось мобилизованных. Только штабовики да водители [живы]. (...) И инвалиды безногие, безрукие тоже живые. (...) Сходи на кладбище — все *** человек (мы не можем указывать количество погибших, учитывая действующие в России ограничения на распространение подобной информации — прим. Ф.) там лежат. Когда их мобилизовали, у нас была в телеграме своя женская группа — там были жёны, матери, сёстры. И мы договорились встретиться, когда закончится СВО, вместе с нашими ребятами в берёзовой роще. Но не на кладбище же, — всхлипывает мама погибшего военного.

Лариса считает, что «на *** её сыну было не место».

— На *** никому не место. (...)

«Я просто жду его»

(...)

Матери Максима, как она сама признаётся, помогают держаться только успокоительные. Она до сих пор до конца не верит в то, что её сын погиб. «Я не видела его [в гробу]. Я его жду. Просто жду. Что он позвонит. Он должен позвонить и вернуться. Он не может так просто уйти», — говорит отчаявшаяся женщина.

— Младшему сыну [племяннику Максима] три года, и он до сих пор его зовёт: «Макс, Макс». Он разговаривает с ним. Говорит: «О, Макс пришёл, в комнату к себе пошёл». Настя старается от себя отгонять мысли, не принимает это. Она не говорит о нём. А даже если что-то и говорит, то очень аккуратно, и смотрит на нашу реакцию. Чтобы мы не плакали и не расстраивались. Она тоже очень переживает, но держится. Она говорит: «Я плачу по ночам, чтобы вы не видели», — говорит о реакции детей Мария.

Несмотря на то, что у Марии и Ларисы одна боль утраты на двоих, есть вопрос, в котором они не могут прийти к общему мнению. Лариса ждёт, что боевые действия закончатся, как можно скорее, а Мария не хочет этого. Для неё это будет значить, что её брат не дожил до окончания специальной военной операции совсем немного, — меньше года.

— Пусть пока идёт. Не готова я к концу ***. Это очень больно — вот так она сейчас закончится, и окажется, что всего-то какой-то годик пожить надо было Максиму, чтобы дождаться, — сокрушается Мария.

— А я хочу, чтобы побыстрее договорились, чтобы побыстрее это всё прекратилось, чтобы прекратили гибнуть ребята, детки. Третья мировая нам не нужна, мы её не переживём. Это все понимают, что погибнут всё и все. Я хочу чтобы все договорились, чтобы всё кончилось, — заключает Лариса Зоткина.

Валерия Кайдалова