Тот жуткий крик, длившийся, наверное, не больше двух минут, до сих пор звучит у меня в ушах…

Хелина Попелек, жительница Едвабне

Сатана спускался в этот город…

Станислав Пшеходский, житель Едвабне

22 июня 1941 года Третий Рейх перепрыгнул через Нарев и Буг и покатился на восток так стремительно, что ему вполне хватило недели для выхода на «старую» польско-советскую границу — ту, что существовала до 1 сентября 1939 года: Брест (без учета крепости) был взят уже 22 июня, Гродно — 23 июня, Ломжа — 24 июня, Белосток — 27 июня.

Довольно сильное сопротивление было ему оказано разве что в районах Белостока и Бреста, но полная оккупация кресов вся уложилась в неполный месяц. И уже 1 августа был конституирован регирунгсбецирк (административный округ) Белосток — новая административная единица в составе собственно Рейха, присоединенная к гау Восточная Пруссия.

Вслед за вермахтом покатились на восток и эсдэшники — айнзатц- и зондеркомманды СД группы армий «Центр» (несколько — до 13 июля — задержалась в Белостоке только одна — 8-я айнзатцкомманда).

Но без внимания и опеки еврейское население восточных кресов не осталось. Холокост уже начался, и главными держателями акций их жизни и смерти являлись, сообща, РСХА и вермахт.

Причем первой «отличилась» 221 охранная дивизия (командир — генерал-лейтенант Иоганн Пфлугбайль), хотя в функционал охранных дивизий на оккупированных территориях реализация Холокоста напрямую не входила. Перед 22 июня ее штаб находился в Остроленке и в Кордово, но уже 26 июня он передислоцировался в Ломжу, а оттуда — через Соколы — в Белосток, где и простоял недвижно весь июль, то есть целый месяц!

В состав 221-й охранной дивизии входил и 309-й полицейский батальон (командир — майор Вайс), «прославившийся» своим беспределом в Белостоке. В пятницу, 27 июня 1941 года, после упорных боев, он ворвался в Белосток и учинил там самый первый огненно-кровавый погром.

В целом за порядок на оккупированных территориях отвечала немецкая полевая жандармерия — еще один активный участник Холокоста. Ее посты (или гарнизоны), как и ее комендатуры, были разбросаны по всем кресам. Были они и в Едвабно, где гарнизон насчитывал 11 человек.

Полевая жандармерия была обучена взаимодействовать с гестапо, представленным на оккупированных территориях штабами в крупных городах и мобильными (летучими) соединениями.

Непосредственно в восточных кресах «оперировали», то есть охотились на евреев, четыре гестаповских опорных центра. Первый — это айнзатцкоманда гестапо Алленштейн (ныне Ольштын), «оперировавшая» на северо-западе, в районе Августова. Второй — айнзатцкоманда гестапо «Тильзит» в Восточной Пруссии (совр. Советск в России), «оперировавшая» в районе Гродно.

Третий — вспомогательная айнзатцкоманда СД (команда «Белосток») под командованием оберштурмфюрера СС Вольфганга Биркнера (1913–1945), входившая в состав оперативной группы полиции безопасности и СД особого назначения (командир — оберфюрер СС Шёнгарт). С отрядом в 29 человек (отчасти СС, отчасти гестапо) Биркнер прибыл в Белосток из Варшавы 30 июня 1941 года. Как участник первого — в 1939 году — взятия Белостока, Биркнер уже имел личное представление об этом городе. В июле-августе 1941 года его команда «оперировала» в окрестностях Белостока.

Четвертый — айнзатцкоманда особого назначения гестапо Цихенау-Шрёттерсбург (Цеханув-Плоцк) под командованием оберштурмфюрера СС Германа Шапера (1911 — 2002). Летом 1941 года она «оперировала» в западной части восточных кресов, примыкающей к бецирку Цихенау (в Ломже даже имелся ее опорный пункт): по довоенным фотографиям его опознали свидетели-евреи в Израиле, чудом выжившие после погромов в Радзилове (7 июля) и в Тыкочине (22 августа).

Биркнер был убит в марте 1945 года, а вот Шапер умер на 92-м году. Немецкой юстиции, конечно, было за что осудить Шапера и без Едвабно, например, за «операции» в тех же Радзилове и Тыкочине, о которых имелись зацепки-свидетельства. Дважды — в 1962-1965 (следователь Опиц) и в 1976 гг. — на Шапера заводили дела, и оба раза, все отрицая, он выкручивался за счет двойной хрупкости — хрупкости улик против него и хрупкости — не якобы? дожил-то до 90 лет! — собственного здоровья. Интересно, что 10 апреля 2002 года, в доме для престраелых Бад-Тёльце, прокурор Игнатьев лично допрашивал 91-летнего Шапера (через несколько месяцев после этого Шапер все-таки умер), и тот по-прежнему отрицал свое участие в «еврейских акциях».

Вместе с тем гипотетически нельзя исключить того, что летучие отряды Шапера или Биркнера, коль скоро они «оперировали» поблизости, могли наведаться и в Едвабно. Но ни одного прямого документального свидетельства этому нет, а в «Сообщениях из СССР» само Едвабно ни разу не упоминается.

Айнзатцгруппы айнзатцгруппами, но, быть может, самым серьезным инструментом «экстерминального Холокоста» (термин Даниэля Гольдхагена) в первые недели немецкой оккупации в кресах оказались сами поляки — его местные жители, соседи своих соседей-евреев.

Еще 17 июня Гейдрих собрал у себя всех командиров айнзатц- и зондеркоманд СД и рассказал им о желательности и пользе «акций самоочищения», то есть еврейских погромов, но только таких, чтобы уши немецкой администрации не были чересчур видны, а занимались бы этим польские, литовские и т.д. активисты на местах.

1 июля 1941 года Гейдрих выпустил оперативный приказ № 2: «Следует ожидать, что поляки, проживающие на недавно оккупированных польских территориях, исходя из их опыта, будут антикоммунистически и одновременно антисемитски настроены. Очевидно, что деятельность по самоочищению должна распространяться прежде всего на большевиков и на евреев… Поляков надо подключать к ней, тем более что они могут послужить как инициаторами погромов, так и источниками информации»[1].

Но для того, чтобы погромная креативность локального населения могла бы вдохновиться, раскрыться и сполна проявить себя, нужны были своего рода уроки и образцы. И они не заставили себя ждать.

В тот же день, 27 июня, вторично (если учитывать 1939 год), после трехдневных боев был взят Белосток — город, в котором евреи составляли около половины 100-тысячного населения. И в первый же день оккупации немцы — озверевший 309-й полицейский батальон — захватили во время облав более 2000 евреев и заперли их в двух синагогах: около 600 евреев — в Большой Хоральной, что на Суражской улице, остальных — в той, что на Набережной улице. Большую синагогу подожгли, и в ней заживо сгорели или задохнулись все, кроме нескольких человек, выдавивших забаррикадированные двери и избежавших пуль оцепления. Эта «огненная акция», отсылающая к порейнским чумовым эксцессам XIV века, получила впоследствии название — «Кровавый шаббат»[3]. 30 июня в Белосток прилетал Гиммлер: полюбоваться?

Убийство огнем — невероятная, бесчеловечная жестокость, но беспрецедентной акцию в Белостоке назвать нельзя.

1 июля немцы захватили Ригу, а 4 июля — с их ведома и благословения — латыши из отряда Латышской вспомогательной полиции под руководством Виктора Арайса сожгли Большую Хоральную синагогу в Риге на улице Гоголя — с евреями внутри, и споры идут только о том, сколько евреев там тогда было (интервал оценок — от 50 до 2000 человек, наиболее достоверная — около 400)[4].

Что касается других оккупированных немцами областей ареала Холокоста, то в одних только Галиции и на Волыни в первые дни и недели после оккупации было зафиксировано 153 погрома, в том числе и с применением огня. Например, 4 июля 1941 года в Перемышлянах Львовской области в синагоге были сожжены примерно 10 человек. В июле 1941 года — в двух местечках западнее и юго-западнее оккупированного 1 июля Дрогобыча: в Рыбнике, в сарае, заживо было сожжено около 50 евреев, в основном молодежь, а в Быстрице — около 30 человек. В том же июле в поселке Клевань было убито около 400 евреев, из них около 50 сожжены в синагоге.

В 1942-1943 гг. — при ликвидациях гетто — немцы вернулись к практике сжигания людей заживо. В частности, 14-15 октября 1942 года в Мизоче Ровненской области было сожжено около 200 евреев, прятавшихся в своих домах, а 13 апреля 1943 года в Бобрке Львовской области были расстреляны 1070 евреев и сожжены 130, в том числе 50 больных. Один случай зафиксирован в 1942 году и на Северном Кавказе: 57 евреев, эвакуированных из Крыма, немцы сожгли в Кызбуруне под Нальчиком.

В 1943 году к сожжению своих жертв живьем — но не евреев, а поляков, и не в синагогах, а в костёлах — прибегали и украинцы из Украинской повстанческой армии (УПА).

Вокруг Едвабно: окрестности

Слухи об этих кроваво-пепельных расправах быстро облетали экс-советские земли, стремительно оккупируемые и оставляемые вермахтом позади, но кажется, что именно в восточных кресах отклик оказался особенно «энтузиастским». В отличие от украинцев и прибалтов, здесь уже не питали никаких иллюзий относительно возрождения государственности, но освобождению от советской оккупации были искренне рады. На какое-то время немцы в восточных кресах могли сходить за освободителей, а на евреев так удобно было перевесить весь тот гнет и весь заряд зла, что Советы оставили по себе в памяти.

И сами погромы, и продемонстрированные методы их проведения были недвусмысленно истолкованы поляками как наглядные образцы и как прямое приглашение к любому насилию над евреями, как открытие всех шлюзов перед подобными инициативами.

При этом главным антисемитским фактором, заменившим все другие коннотации и поднявшим агрессивный настрой польского населения на новый, доселе не виданный уровень, стало обвинение местных евреев в предательстве и сотрудничестве с Советами. Жизнь населения под любой оккупацией не может продолжаться без коллаборации с оккупационной властью, но сотрудничали с ней не нации, а конкретные люди — как евреи, так и поляки, и их служебная деятельность носила в основном функциональный, а не карательный характер.

Но именно это переложение и произошло: новую оккупационную власть поляки восприняли как шанс и как повод поквитаться со старой — «жидокоммунской» — по полной. Месть же как таковая иррациональна, она особенно сладка, когда безнаказанна, когда жертва парализована, вся скована страхом и ужасом, беззащитна и не трепыхается. И поляки предались такой мести с самозабвенным неистовством, — разумеется, не все, а лишь определенная, но преобладающая — антисемитская — их часть.

У еврейских погромов, как правило, была и политическая прелюдия, или закуска: линчевание советских активистов — как евреев, так и поляков. После чего переходили к основному кровавому и дымящемуся блюду — к евреям: к любым.

Такой нарратив словно приглашал поляков перейти «от слов к делу», то есть от словесных унижений, плевков и пинков — к грабежам, насилиям и убийствам. Правильно считав сигнал «Кровавого шаббата» (немцы евреев защищать не будут!), поляки решили дать себе, наконец, волю и поквитаться с евреями за все, вплоть до распятия Христа и сионской мудрости.

Собственно, этот же «бонус» — лицензия на преследование евреев, вплоть до убийства, — выдавался еще в сентябре 1939 года, только тогда он доставался не полякам, а самим немцам — цивильному немецкому населению бывших польских западных земель. Доставалось от них тогда и полякам. Ну а к 22 июня 1941 года стрелка-стратегема окончательного решения еврейского вопроса перестала колебаться и окончательно перескочила с «изоляции» на «ликвидацию».

Самый известный погром в «кресах» — именно тот, что 10 июля 1941 года состоялся в Едвабно. В городке, насчитывавшем в начале века около 10 тысяч жителей, около половины были евреями. К началу Второй мировой общее население, как и доля в нем евреев, сократились[5].

Во время немецкой оккупации там имелись две немецкие ячейки — военная (комендатура, поставленная 221-й охранной дивизией: комендант Херберт Циммерман) и полицейская — гарнизон (пост) жандармерии (командир, предположительно, Хайнц Битман, штатное расписание 11 человек).

Организатором логистики погрома в Едвабно был староста Мариан Кароляк. Скорее всего он получил некое устное добро на свои инициативы, но ограниченное восемью часами. Немцы в погром не вмешивались; более того, они не то чтобы заступались за евреев, но даже обеспокоились: как бы не остаться без необходимых городку ремесленников! Но поляки заверили, при этом соврав: мол, не волнуйтесь, у нас такие же профи есть и свои.

Свою «известность» едвабненский погром приобрел вполне заслуженно — он был самым садистским, вплоть до буквальной материализации огненной метафоры Холокоста как Всесожжения! Кроме того — и самым «наследившим», то есть, благодаря двум процессам 1949 и 1953 гг., лучше всех задокументированным.

Накануне 10 июля соседи-поляки убивали соседей-евреев тайно и по одному-двум — забивали палками и камнями, отрубали им головы лопатами, оскверняли трупы. А 10 июля они сначала хватали евреев и кого смогли собрали на городской площади, откуда, уже к концу дня, отконвоировали их неподалеку за город, к большому сараю. Затолкав туда евреев и заперев, они подожгли сарай с четырех углов. Их поутру еще соседи, — евреи — сгорели в сарае заживо! После чего, не теряя времени, убийцы превратились в мародеров и бросились грабить дома жертв — тащили мебель, серебро, меха, утварь, заселялись в опустевшие дома.

Несколько десятков евреев, так или иначе избежавших сарая и — редчайшие случаи — не спрятанных от немцев соседями-поляками, собрали в гетто, устроенное в двух домах все на той же базарной площади. Гетто просуществовало до декабря 1942 года, когда уцелевших перевели в гетто Ломжи, а оттуда пути вели уже в Треблинку.

Кладбище же обернулось месторождением качественных каменных плит, растащенных поляками и пущенных ими на мощенье своих дворов и другие полезности…

Этот зверский огненный погром в Едвабно — далеко не единственный в «восточных кресах» в июне-июле 1941 года. Хуже того: он не локальный эксцесс кучки одержимых католиков, обкурившихся новым уровнем антисемитской вседозволенности, а часть серьезного регионального мейнстрима. «Восточные кресы» тогда как с цепи сорвались, и Едвабно не был даже в первопроходцах!

Там и тогда, по данным Института национальной памяти Польши (ИНП), зафиксировано не менее 30 случаев массового насилия над евреями, в которых, — разумеется, с молчаливого согласия немцев, но без их активного участия, — действовали исключительно поляки. Из них 23 случая — это массовые погромы с избиениями, ограблениями и убийствами[6], но, возможно, были и другие, оставшиеся не зафиксированными, случаи.

Так, еще 30 июня состоялся погром в Райгруде (Райгороде)[7] , 4 июля — в Гонендзе и 5-6 июля — в Вонсоше. 7 июля — в Радзилове. Аналогичные события происходили также в Василькуве, Вижне[8], Граево, Замброве, Клещеле, Кнышине, Кольно, Кузнице, Ломже, Наревке, Пёнтнице, Пильках (около Бельска-Подляшского), Рутках, Соколах, Стависках, Суховоле, Тыкочине (22 августа), Хороще, Чижове, Щучине[9] и Ясёнувке. Все эти города и села относились к бецирку Белосток.

В первые недели немецкой оккупации — практически все лето 1941 года — собственно немецкой власти в этих городках не было: повсеместно формировались польские городские или сельские советы, а за порядком следила так называемая польская гражданская стража (полиция), немцы лишь изредка наведывались для контроля.

Нападения на евреев начались сразу же после отступления Красной Армии, поначалу, как казалось, они носили спорадический и стихийный характер, идя под флагом мести за «жидокоммуну» и избавления от тех евреев, кто скомпрометировал себя сотрудничеством с советской властью. Погромщики находились во всех слоях населения, но инициатива, как правило, исходила от кого-либо из польской интеллигенции, находя самый живой отклик у остальных.

В занятом немцами 27 июня Гонёндзе поляки убили 217 евреев, из них несколько десятков в первые же дни оккупации. Временное управление городом было в руках сформированного накануне польского горсовета, первым делом постановившего провести в режиме блиц еврейскую перепись.

4 июля, после прибытия в Гонёндз из соседнего Осовца нескольких немецких офицеров, все евреи были собраны на рыночной площади. Горсовет указал на 30 евреев-«большевиков», обвиненных в сотрудничестве с Красной Армией. Жестоко избив металлическими прутьями, их заперли в подвале одного из магазинов, а потом увели на еврейское кладбище, где и добили. Остальных евреев-мужчин разделили на «рабочие бригады» и заперли в сарае: им суждено было стать рабочей силой для местных крестьян.

В следующие две недели снова происходили убийства, грабежи и изнасилования — уже не «большевиков», а всех евреев без разбора, и немцы этому не препятствовали. Фактически еще один погром произошел в ночь с 21 на 22 июля, когда немцы решили создать здесь гетто.

Уцелевшие — около 1300 евреев — были депортированы из Гонёндза в еврейское гетто в Простках, близ Граево.

Местный юденрат обратился тогда к немцам, дислоцированным в Осовце, за помощью и защитой от охваченных безумием соседей. Командир гарнизона даже прибыл на место и судил поляков, приговорив к смерти 17 из 70 обвиняемых. Но только не за убийства евреев, а за грабеж их имущества, формально считавшегося собственностью Третьего рейха.

В Райгруде евреев поначалу убивали по ночам и по одному: наутро на улицах находили одно или несколько тел. В убийцах просыпался и креп звериный беспредельный садизм, и самым распространенным орудием убийства стала тогда обычная штыковая лопата[10]. Человека заставляли ложиться на землю на спину, после чего энтузиаст протыкал его лопатой под левую лопатку, некоторым еще и отрубали головы.

30 июня в Райгруде появились немцы, приказавшие собрать оставшихся евреев — от 40 до 60 человек — на рыночной площади.

Особо живучих добивали лопатами, а одного закопали в землю наполовину, — чтобы он «присматривал за остальными евреями». А еще нескольких утопили в пруду.

В Кольно и в Щучино, селениях к северу от Ломжи, погромы прошли в середине июля: в одном случае убито 30 евреев, в другом — 300-400. Точные даты и какие-либо подробности неизвестны, но зафиксировано это в рутинном немецком документообороте — в отчетности о деятельности немецких полевых комендатур, поставленных 221-й охранной дивизией. При этом об убийцах сказано с убийственной однозначностью: «убивали поляки»[11].

С не меньшей однозначностью в отчетах комендатур обозначены и жители Вонсоша: «Сразу же после отступления русских, еще до прихода немцев, польское население Вонсоша согнало евреев в сарай и уничтожило их»[12]. О том, кáк поляки это делали, отчет молчит, но, собственно, как еще можно уничтожить людей в переполненном ими в сарае, если не сжечь? Есть свидетельства о том, что в тот же день, когда в городок вошли немцы (точная дата неизвестна), была сожжена синагога (большинство синагог в кресах были деревянными).

Предположению о сожжении противоречат сведения как о самом учиненном здесь трехдневном, с 5 по 7 июля, погроме, так и те меры, которые, заранее готовясь к расправе и грабежу, предприняло местное польское население для тщательной, спланированной как военная операция, акции. В частности, были заготовлены дубинки, резиновые полоски, вырезанные из автомобильных покрышек или шлангов, заточены лопаты, а для закапывания трупов намечен противотанковый красноармейский ров, а чтобы от трупов не распространились зараза и запах, озаботились даже запасом гашеной извести. Можно предположить, что эксцесс в сарае, по-видимому, и был кульминацией погрома. Всего в Вонсоше погибло самое меньшее 250 евреев, а максимальная из оценок говорит о 1200 жертвах.

Склонность жителей Вонсоши к организации и оптимизации погромного процесса проявилась и в том, что они приняли активнейшее участие и в более поздних погромах, в частности, в Радзилове и Едвабно. Приезжая туда заранее — запросто и по-соседски — эдакими «летучими отрядами» на обыкновенных телегах (фурах), они даже получали фору и в грабеже имущества убитых евреев, и в транспортировке награбленного.

О погроме в Радзилове, где, по состоянию на 22 июня 1941 года, проживало около 800 евреев, подробно пишет в «Соседях» Ян Гросс[13]. Первые издевательства и убийства евреев начались здесь еще 24 июня и продолжались ежедневно, но решающей вспышкой насилия стало 7 июля, когда в Радзилов подтянулись поляки из Вонсоша[14], накануне сами истово погромившие «своих» евреев у себя. По некоторым свидетельствам, 500 радзиловских евреев из 800 были убиты так же, как и через три дня евреи в Едвабно: их загнали в сарай (на выезде из городка в сторону Вижны), заперли в нем и всех сожгли!

Как бы то ни было, но уничтожение запертых в сарае евреев в Вонсоше стало прологом к сожжению евреев в Радзилове, а ликвидация в Радзилове — репетицией и прелюдией к Едвабно.

Страшные погромы, прокатившиеся в первые недели немецкой оккупации по восточным кресам, долгие годы оставались плотно прикрытыми двойной завесой — из молчания и умолчания.

Следствие, проведенное в 1948–1949 гг. УОБ Ломжинского повята, завершилось судебным слушанием в окружном суде в мае 1949 года (так называемый «Процесс Рамотовского и других»). Инициировало процесс письмо из Монтевидео от Цалки Мигдала, датированное 29 января 1947 года и адресованное Центральному комитету евреев в Польше. Бывший житель Едвабно, он — хлестко и язвительно — потребовал у еврейской организации найти и наказать поляков — энтузиастов огненной резни.

«Я из городка Едвабно, Ломжинский повят, Белостокское воеводство. Десять лет назад я покинул город, оставив там мать, сестру, шурина и двух племянников. У нас есть сведения, что они погибли не от рук немцев, а от рук поляков. Нам также известно, что эти поляки так и не оказались на скамье подсудимых. Они живы, живут в том же самом городке. Фамилии организаторов убийства: Генек Козловский, Слешиньский и другие. Об этом нам написал один наш земляк, который сейчас живет в Палестине. Все жители городка погибли, сожженные в амбаре.

Выжить удалось только Сролке Грондовскому. Мы не хотим слишком активно его расспрашивать, так как он один среди большого количества неевреев, поэтому может бояться сказать правду. Я написал мэру, а тот ответил мне, что всех сожгли. Прошу Вас разузнать о Сролке Грондовском, стоит ли ему помогать. Он наш давний сосед. Нам непонятно, как мог остаться один-единственный еврей и жить среди тех, кто помог убить всех евреев нашего городка. Как он может смотреть им в глаза? Мы задаемся вопросом: почему он не хочет переезжать туда, где живут евреи? Прошу Вас выяснить все обстоятельства, чтобы убийцы предстали перед судом.

Наше имущество мы хотим отдать — может быть, жив кто-то из нашей семьи, а если нет, пусть оно принадлежит еврейской школе или другой подобной институции»[15].

Процесс уложился в два дня и был весьма далек от стандартов судопроизводства. Обвинительный акт коснулся 22 жителей Едвабно, признанных судом «фашистско-гитлеровскими преступниками». 11 обвиняемых были приговорены к тюремному заключению сроком от 8 до 15 лет, а один — к смертной казни, впоследствии замененной 15 годами тюрьмы. А в 1953 году в том же ломжинском суде проходил так называемый «Процесс Собуты», посвященный другому аналогичному деликту — сожжению евреев в Радзилове 7 июля 1941 года. Он завершился и вовсе оправданием обвиняемого за отсутствием достаточных доказательств.

Концепция, так сказать, изменилась, и осмысление этого «ужаса и урока истории» забуксовало столь успешно, что ушло под землю и, казалось, уже никогда-никогда не выйдет на поверхность, на глаза польскому обществу.