ВСУ вошли в Курскую область полгода назад — 6 августа. С тех пор сотни людей, которые жили в приграничном Суджанском районе, каждый день выживают в нечеловеческих условиях. В Судже и ближайших поселках нет электричества, газа, тепла и питьевой воды. Все, чем спасаются оставшиеся две тысячи человек, — гуманитарная помощь, которую привозят украинские волонтеры.

В начале января уполномоченный по правам человека в России Татьяна Москалькова в своем телеграм-канале опубликовала список разыскиваемых жителей, с которыми с августа потеряна связь. Суджане пришли в ужас, увидев, как он выглядит: там было всего 517 человек, некоторые даже без фамилии (например, «девочка 2012 года рождения»). Или люди, которых и вовсе никто не искал, — они эвакуировались в самом начале.

Суджане задавали вопросы: почему за такое количество времени власти достоверно не подсчитали, сколько граждан необходимо нужно спасти? Соседи сами кропотливо составили списки, состоящие из отцов, матерей, бабушек, дедушек, которые действительно остались в городе, находящемся под контролем ВСУ.

1 февраля курские власти сообщили, что после сверки данных в числе пропавших значится больше двух тысяч человек: «Сверка данных и уточнение списка продолжаются».

Некоторых стариков, родителей с детьми, тех, у кого уничтожены дома, украинские волонтеры смогли перевезти в детский интернат в Судже. Периодически волонтеры выкладывали оттуда видео на YouTube, чтобы родные суджан могли посмотреть на их лица и успокоиться: прошла очередная неделя — они все еще живы. По разным данным, в интернате проживало около 100 человек.

Вечером 1 февраля по интернату что-то прилетело. Минобороны России обвинило в ударе и «провокации» Вооруженные силы Украины.

За несколько дней до произошедшего мы говорили с Юлией. Ее родители — Валентина Николаевна и Александр Анатольевич — находились в том самом интернате. Папе — 73 года, маме — 70 лет. Юля ничего не знала об их судьбе в течение трех месяцев, пока однажды не увидела видео с мамой на украинском канале. Валентина Николаевна рассказывала, что все это время они с мужем скитались по подвалам, пока их не нашли украинские солдаты и не привели в интернат.

Через два дня после прилета Юля позвонила мне и прокричала: «У меня хорошие новости! Хорошие! Мои родители живы!»

Рассказывает Юлия:

— В ночь с субботы на воскресенье я не спала ни секунды [сообщение о взрыве появилось в телеграм-каналах в субботу вечером, 1 февраля. — Ред.]. Читаю: в интернат попали. Там моя мамочка, мой папочка. Мама всегда в любой кадр пролазила, когда видео снимали, чтобы показаться мне.

В воскресенье мне обязательно нужно было приехать на работу, потому что я работаю семь через семь в мясном доме и нужно было сдавать смену. Я взяла такси, не поехала на автобусе. Вся зареванная. На работе мучили конвульсии. Тело сводило спазмами. Смотрю — оповещение пришло на телефон: вышел новый ролик из интерната. Уже разбитого интерната. Один дедушка там говорит: «Валентину доставали…» А мою маму зовут Валентина…

Все. Я смотрю, бьюсь в истерике, меня девочки-коллеги пытаются успокоить. Тут мне пишут наши суджанские в общем чате: «Юля, слава богу, ваша мама жива!» Звонит девочка, которая также разыскивает своих родителей, говорит: «Юлечка, твоя мама жива!» Я говорю: «Как жива? Где ты увидела?» Она мне: «Да посмотри ты внимательно ролик!»

Я выпила корвалол. Села, запустила видео заново с самого начала.

Смотрю — когда людей из интерната перевели в ближайшую церковь, журналист Алексей Дмитрашковский подходит к моей маме и говорит: «Юля ваша звонила. Сказала, что очень вас любит». Мама потом еще мне расскажет: «Я не понимаю, как Алексей меня узнал, — я сидела вся нахлобученная».

А через несколько часов — звонок по вотсапу. Эмблема — красный крест. Я беру трубку, а там моя мама. Весь разговор она меня успокаивала, а не я ее. Говорит мне: «Ты чего плачешь? Ты посмотри — мама твоя держится. А ты что?!» А я только повторяю: «Мамочка родненькая, слава богу». Папу увидела. Его задело кирпичом при ударе, но чувствует он себя нормально. Он говорит мне: «Юлечка, дочечка, я тебя очень люблю». Я смотрю на него, плачу, остановиться не могу. Он дает маме обратно трубку: «Валь, я не могу — она плачет».

…Около 100 человек сейчас в Сумах (территория Украины. — Ред.). Я спрашиваю: «Мама, а как вас вывозили?» Она говорит: «Юля, за нами из Украины приехали машины скорой помощи, меня и отца Алексей вез».

Она у меня такая — «партизан», я даже не могу узнать, не повредила ли она себе что-то. Говорю: «Мамочка, у нас пишут, и волонтеры сообщают, что погибло четыре человека, 84 ранены, а еще четверо в тяжелом состоянии». Она мне: «Доченька, я думаю, погибло больше. Помолись, пожалуйста, за Антонину. Она еще жива. Но ее придавило плитой. И ее никак не могут извлечь — техники нет» [разговор Юли с мамой состоялся в воскресенье, 2 февраля. — Ред.]. В воскресенье она была под плитой, я, к сожалению, не знаю, смогли ли ее вытащить.

Юля, нас разместили по мужским и женским комнатам, — говорит мама. — Со мной в комнате лежит девушка. Ей лет сорок пять. Она была в интернате с родителями. Родителей не стало. Ее тоже зовут Юля. Доченька, помолись за нее».

Все люди друг другу рознь. Нет нации. Есть изверги и мрази. А они [украинцы] приехали и спасали людей из-под завалов. Погибших при ударе не просто бросили там — их похоронили. За Алексея [Дмитрашковского] я молилась и буду молиться. Благодаря этому человеку я жива. Меня бы уже не было на этом свете, если бы я не узнала, что с моими родителями. Да, он украинец, но ему спасибо огромное.

Нельзя всех под одну гребенку мести.

Мою сестру убили в 2000 году. Ей еще не было 12 лет. Ее изнасиловали, убили и бросили в колодец. Мы ее искали три месяца. В 2014-м у меня убили брата. Он приехал к моей семье в Подмосковье отмечать Новый год. Убили пьяные отморозки. Отец приехал с гробом из Малой Локни (село в Суджанском районе, откуда родом отец Юли. — Ред.), чтобы его там похоронить.

Я одна у родителей осталась. Они уже такой ад прошли в жизни… Двух детей похоронили.

…Пока я в подвешенном состоянии, хоть и услышала их голоса. Когда заберу их оттуда и обниму, только тогда успокоюсь. Насколько я поняла, Алексей эвакуировал всех, кто был в интернате. Пока буду молиться, чтобы людей скорее вывезли из Сум в Курск.

Сколько там еще людей в Махновке, Гончаровке осталось (села в Суджанском районе. — Ред.), которые прячутся по подвалам… Как их оттуда достать? Я бы босиком побежала, чтобы вытаскивать этих людей, но я знаю, что это нереально.

Тот список, который публиковали в январе, из 500 человек — ни о чем. Сейчас появился достоверный. Кто-то же за эти месяцы поумирал своей смертью. Не выдержало сердце. Вчера женщина написала: «Уберите, пожалуйста, мою бабушку из списка. Она умерла, я это знаю от волонтеров». Если людей там оставить, они все умрут своей смертью. Слава богу, что эта зима теплая. Наверное, сам Господь их охраняет, они бы уже не выжили, если бы были сильные морозы.

Мы все понимаем, что зеленого коридора не будет. Мы в него не верим. Сейчас людей из интерната — их там больше 100 — нужно вывозить из Сум. Но люди, которые остались в Судже в своих домах, домах соседей… Их несколько сотен. Надежда только на то, что при освобождении наши солдаты будут их выводить.

Не приведи, Господи, никому пережить то, что мы переживаем.