Новый год по сложившейся уже, видимо, традиции начался с новых книжных запретов. В первый рабочий день, 9 января, телеграм-канал «Культурный фронт Z» (анонимный, конечно) опубликовал пост, в котором администрация призывала компетентные органы обратить внимание на книгу «Дети Ирены» Тилар Маццео, изданную в «Эксмо». Не понравилась активистам единственная цитата на пять предложений из предисловия к книге, состоящей из 384 страниц, — в ней разглядели дискредитацию советской армии. В тот же день пост разошелся по многим Z-каналам.
10 января от издательства, не успевшего еще перепроверить, нуждается ли в маркировке «18+» шварцевский «Дракон», пришел официальный ответ: «В настоящее время книга Тилар Маццео «Дети Ирены» снята с продажи и не поставляется в книжные магазины. В издательской группе «Эксмо» идет дисциплинарное разбирательство».
Книга тут же пропала и с книжных онлайн-сервисов, и с маркетплейсов (в случае последних, правда, скорее из-за повышенного спроса, чем из-за отсутствующего предложения). Окрыленный успехом, «Культурный фронт» тут же нашел еще один неправильный роман — им оказался «Весь невидимый нам свет» Энтони Дорра. В этот раз обвинение основывалось уже на более развернутой цитате не из начала, а из конца книги, но, как заметили книжные блогеры, взята эта цитата была, скорее всего, не из самого романа, а из рецензии на него. Теперь призывам бдительных телеграмщиков внял не кто-нибудь, а Елена Ямпольская из АП — и книгу в «Эксмо», конечно же, тоже сняли с сайта.
Правда, часть аудитории начала благодарить «Культурный фронт» за успешную рекламу хороших книг и читательские рекомендации, которые, кстати, стали по-настоящему качественными. Администрация канала, возмутившись еще больше, пообещала продолжить в том же духе.
Этот канал давно известен своими доносами, каждый из которых проходит под тегом «культурная тревога». Тревожность у него в основном либо окололитературная («не те» имена на обложках и презентациях), либо театральная («не те» имена в афишах). И поскольку до сих пор его возмущение ограничивалось именами и названиями, подозрение о том, что в этот раз доносы составлены по принципу «Пастернака не читал» не выглядят безосновательными. А я обе книги прочитала и рискну сказать, что речь там совсем не про дискредитацию русского солдата.
Дальше, как вы уже догадались, последует рецензия на оба пострадавших романа. Но рецензия — жанр во многом лирический, а Z-активисты предпочитают конкретику: имена, названия, цвета, адреса, номера поправок к Конституции и т.п. Поэтому для начала я тоже воспользуюсь сухим языком простых чисел. Читая роман «Дети Ирены», я сосчитала, сколько раз в нем вообще встречаются слова, хоть каким-то образом связанные с «русским солдатом». Статистика такова:
- слово «советский» в разных грамматических формах встречается 12 раз,
- сочетание «Красная Армия» — три раза,
- а аббревиатура СССР — один.
Из всего этого случаев, когда упоминание по сегодняшним (!) законам можно, притянув за уши, посчитать дискредитацией советской армии, — четыре. Все четыре упоминания занимают буквально по одному предложению.
Книга, кстати, вообще-то имеет более развернутое название, которое активисты тоже, видимо, не дочитали: «Дети Ирены. Драматическая история женщины, спасшей 2500 детей из варшавского гетто», и вышла она в 2020 году в серии «Истории сильных духом». О сюжете книги исчерпывающе рассказывает подзаголовок — это действительно документальная история той самой Ирены Сендлер, которая, имея возможность бывать в еврейском гетто в годы оккупации Польши, вывозила оттуда еврейских детей. Она выносила их в чемоданах, в мешках из-под картошки и в уже занятых гробах, вывозила в багажнике машины и выводила через канализационные ходы, она учила их притворяться больными, чтобы оставить их в госпитале, а организованная ею группа сопротивленцев распределяла малышей по приютам, приемным семьям и монастырям. Бывало, что семьи приходилось менять, и вконец запутавшийся ребенок спрашивал: «Скажите, сколько у меня мам?» Истории этих детей в книге тоже есть.
Ирена Сендлер. Фото: архив
Еще там есть история того, как к власти в Германии приходили нацисты и как воспринимало это общество. Как, например, по улицам шатались банды ультраправых и безнаказанно избивали евреев, а государство в это время устраняло интеллектуальную элиту страны: врачей, ученых, адвокатов, журналистов, писателей, политиков, социальных работников, священников.
«В одном из первых немецких приказов на эту тему четко сформулирован план, касающийся следующего поколения поляков: «Единственная цель их [образования] будет состоять в обучении простейшему счету до 500, умении написать свое имя и усвоении того, что подчиняться германцам — их священная обязанность. Обучение чтению не считается уместным».
А еще в этой книге есть история того, как рождалась и прорастала самая чудовищная ложь, которую помнит мир, — история о том, как только что отстроенные концлагеря маскировались под бани, на скамейки в коридорах раскладывались полотенца и куски мыла, на ж/д-станциях появлялось бутафорское расписание поездов, а на дверях — объявление: «Внимание, евреи Варшавы! Вы находитесь в транзитном лагере, откуда будете отправлены в трудовой лагерь. В качестве меры предосторожности против распространения эпидемий вам следует немедленно сдать свою одежду и вещи для дезинфекции. <…> Для того чтобы принять душ перед продолжением поездки, все прибывшие должны посетить баню». Со временем появится оркестр, который будет исполнять звуки песен на идише и бодрые марши, заглушая крики и лай собак».
Все эти истории в книге действительно есть.
А вот чего я там так и не смогла найти, так это фальсификации истории. Ни немецкой, ни советской, ни польской, к которой Маццео относится ровно с той же прямотой и безжалостностью, с какой она относится и к двум первым.
…Вторая пострадавшая книга — «Весь невидимый нам свет» — похожа на «Детей Ирены». Не только тем, что речь там тоже о Второй мировой войне и о детях внутри нацизма, но и интонацией: мрачной, ничего не обещающей, но все равно обнадеживающей. Хотя и жанр, и способ повествования там совсем другой: это в чем-то мистическая история про то, как два человека — сначала мальчик и девочка, потом парень и девушка — идут к встрече друг с другом. Идут очень разными путями: Вернер, гений-радиомеханик, — энергично, выкарабкиваясь с социального дна благодаря своему таланту, попадая в элитную национал-политическую школу, становясь кадетом и подчиняясь абсолютно бесчеловечной педагогике, становясь все меньше похожим на себя самого и в конце концов отправляясь воевать на фронт. Мари-Лора, ослепшая с шести лет, — медленно, пробуя дорогу тростью, бегая пальцами по макету города, который построил для нее отец, и строчкам любимого Жюль Верна. Они оба, в общем, почти не вмешиваются в окружающий их порядок: Вернеру это просто невыгодно (если исключат из училища, придется становиться шахтером и умереть, как отец), а Мари-Лора не может физически. Но невмешательство Вернера приводит к тому, что его друга доводят до безумия пытками, а невмешательство Мари-Лоры не способно вернуть на место сошедшую с рельсов жизнь:
«Она ведь думала, что будет жить с отцом в Париже до конца жизни. Что всегда будет сидеть после обеда с доктором Жеффаром. Что каждый день рождения папа будет дарить ей коробочку-головоломку и новую книгу, что она прочтет всего Жюль Верна и всего Дюма, а может быть, даже Бальзака и Пруста. Что вечерами папа всегда будет мурлыкать себе под нос, мастеря крохотные домики. Что она всегда будет знать, сколько шагов до булочной (сорок) или до ресторанчика (тридцать два), а утром в сахарнице всегда будет сахар для кофе.
Бонжур, бонжур.
Картошка на шести часах, Мари, шампиньоны на трех.
А теперь? Что будет теперь?»
Поддержите
нашу работу!
Нажимая кнопку «Стать соучастником»,
я принимаю условия и подтверждаю свое гражданство РФ
Если у вас есть вопросы, пишите [email protected] или звоните:
+7 (929) 612-03-68
Обе эти книги — вообще-то очень разные, — по сути, говорят об одном и том же: о чуде во время войны. Чудо, что, будучи арестованной и измученной гестаповскими пытками, Ирена оказывается на свободе и доживает до 98 лет. Чудо, что два абсолютно разных человека встречаются и спасают друг друга: один другую — физически, одна другого — морально. Обе эти книги — про надежду, про то, что «обязательно надо верить», про весь невидимый пока нам свет в конце туннеля.
Тем более заставляет насторожиться тенденция, которую задали эти недавние книжные доносы. До сих пор в сфере художественной литературы от борцов за «чистоту» культуры страдали в основном книги про неправильно ориентированных героев или книги «не с теми» именами на обложке.
Теперь, как видим, снять с продажи можно и книги про то, как государство становится рейхом. Книги, предостерегающие от нацизма и фашизма. Книги, защищающие от самолюбования, книги про сильных духом, книги, помнящие, что на самом деле такое война.
Теперь это все можно снять с полки по одному-единственному доносу не продвинувшихся дальше предисловия анонимов и, расшаркавшись, уйти проводить дисциплинарное разбирательство.
И все это — в начале года, когда будет праздноваться 80-летие победы над фашизмом. Видимо, год будет противоречивым.
Напоследок у меня есть для вас цитаты из обеих книг. Другие цитаты, не те, какие нашел «Культурный фронт». Но, по-моему, гораздо более внятно говорящие о том, что это за книги.
«Ирка заглянула внутрь. От вырывающегося зловония на глаза набежали слезы, и она на мгновение отпрянула. Когда Ирка вновь повернулась к люку, из него на нее смотрело детское личико, истощенное голодом и несущее печать постоянного страха. У маленькой девочки были аккуратно уложенные светлые волосы и большие голубые глаза, она сильно исхудала и вся перепачкалась в грязи. Ребенок был слишком слаб, чтобы выбраться из люка. Ирка мягко подтянула ее вверх и, нагнувшись, прошептала в отверстие на тот случай, если за девочкой кто-то пробирался следом: Witaj! Czy est tu ktos? («Здравствуйте! Есть тут кто?) Но девочка была одна. Может быть, она отстала от других, потому что двигалась слишком медленно. Сердце защемило, когда Ирка увидела прикрепленный к платью девочки тонкой швейной иглой клочок бумаги. На нем дрожащей рукой были выведены единственная цифра — возраст ребенка — и мольба матери к любому незнакомцу помочь ее дочери. Эту деталь Ирка запомнит навсегда.
Она видела, что девочка очень слаба. Но нужно было идти, чтобы по крайней мере отойти немного в сторону. Хулиганы-антисемиты и мелкие шантажисты рыскали по улочкам вокруг гетто в поисках любого, кто выглядел достаточно худым и несчастным, чтобы оказаться евреем. <…> Родители, отправлявшие своих детей за стены гетто, учили их скрываться за лучшей из маскировок — счастливыми лицами. Ирка широко, фальшиво улыбнулась девочке, жестом показав ей тоже изобразить улыбку. Затем приложила палец ей к губам. Молчи. Глаза девочки от удивления стали еще больше.
Пока они шли в безопасную тень переулка, Ирка быстро прикидывала варианты действий. Девочке нужен врач. Ирка чувствовала, какой горячей и слабой была ее рука, и старалась не сжимать ее слишком сильно. Катастрофа. Слово упрямо засело в голове.
Выстраивая свою систему, Ирена Сендлер готовилась к подобным ситуациям. Ячейка сталкивалась с таким уже не в первый раз. Они с удручающим постоянством находили изможденных еврейских детей с другой стороны стены и уже знали, что делать. Сначала Ирка как следует вымоет девочку и сообщит о ней Ирене. Затем она поднимет телефонную трубку и позвонит в детский дом отца Бодуэна. На этот раз она, может быть, спросит свою подругу Владиславу:
— Могу я забежать сегодня, чтобы отдать пальто, которое брала у тебя? — «Сегодня» означало, что дело очень срочное.
К моменту, когда Ян Добрачинский вернул детей в гетто, заговорщики Ирены уже вовсю размещали еврейских детей, обнаруженных на «арийской» стороне в местных польских семьях и городских приютах, когда представлялась возможность и можно было достать фальшивые документы. Где-то в начале зимы 1941/42 года они взялись за еще более рискованное и продуманное дело. Именно такое, какое Ирена давно планировала».
«— Разве вы не хотите пожить перед смертью?
— Мари уже почти четырнадцать, мадам. По военному времени — не так уж мало. Четырнадцатилетние умирают так же, как все остальные. А я хочу, чтобы четырнадцатилетние были молоды. Хочу…
Мари-Лора отступает на шаг. Видели ли они ее? Она вспоминает каменную конуру, куда водил их безумный Юбер Базен. Грот, куда во множестве сползаются улитки. Вспоминает, как папа сажал ее на велосипед, вставал на педали, и они выезжали на какой-нибудь парижский бульвар, в рев мчащихся машин. Мари-Лора держала отца за пояс и поджимала колени, и они летели между автомобилями, под уклон, средь громких запахов, звуков и цветов.
<…>
У Рейнхарта Вёльманна погиб отец. У Карла Вестергольцера погиб отец. У Мартина Буркхарда погиб отец, и Мартин — в тот же день, когда унтер-офицер тронул его за плечо, — говорит всем, что счастлив. «Разве не все когда-нибудь умрут? — восклицает он. — И разве не каждый мечтает погибнуть в бою? Вымостить собой дорогу к победе?» Вернер тщетно ищет сомнение в его глазах.
Самого Вернера сомнения мучат беспрестанно. Расовая чистота, политическая чистота — Бастиан постоянно обличает всякое разложение, но разве (думает Вернер в ночи) жизнь по своей сути — не разложение? Ребенок рождается, и мир начинает его менять. Что-то у него отнимает, что-то в него вкладывает. Каждый кусок пищи, каждая частица света, входящая в глаз, — тело не может быть вполне чистым. Но именно поэтому, настаивает комендант, рейх измеряет им носы, оценивает цвет волос по таблицам.
В замкнутой системе энтропия не уменьшается.
По ночам Вернер смотрит на койку Фредерика: на тонкие доски и грязный матрас. Теперь там спит уже другой новенький. Дитер Фердинанд, маленький мускулистый паренек из Франкфурта, выполняющий все, что требуют, с пугающим остервенением.
Кто-то кашляет, кто-то стонет во сне. Далеко за озерами одиноко гудит поезд. Поезда идут на восток, всегда на восток, за холмы, на широкий истоптанный простор фронта. Они идут даже тогда, когда Вернер спит. Стуча, проезжают катапульты истории».
Поддержите
нашу работу!
Нажимая кнопку «Стать соучастником»,
я принимаю условия и подтверждаю свое гражданство РФ
Если у вас есть вопросы, пишите [email protected] или звоните:
+7 (929) 612-03-68
