В 2024 году в издательстве «МАКС Пресс» (Москва) вышло второе — расширенное и углубленное — издание книги Александра А. Локшина «Музыка, оскорбительная для Сталина». Если говорить коротко, то она посвящена реабилитации в глазах общества отца автора, оклеветанного — и выдающегося — композитора Александра Лазаревича Локшина (1920–1987), обвиненного в стукачестве. Но есть у книги и другое измерение, которое иначе как историческим не назовешь. Мне показалось важным поделиться с читателями «Новой» впечатлением от этой небольшой книги, и вот почему.

В наши дни слишком быстро и резко происходит разделение на «своих» и «чужих», проведение границ и разделительных линий, поиск врагов (стукачей?) и их бездумное и безоглядное клеймение. Всегда ли человек, даже претендующий на статус жертвы, прав в священном пафосе обличения всех и всяческих врагов? Ведь даже историческая дистанция, как показывает казус Локшина, еще не гарантирует объективности общественного мнения, которое формирует в том числе и прошлое во всем своем многообразии — от учебников истории до сведений, переданных шепотом. И речь идет не только об истории, создавшей условия для стукачей и доносов (а значит, и для противодействия им). За каждым таким случаем стоит репутация, карьера, а в пределе и человеческая жизнь. «Новая этика», о которой так много говорили и писали в последнее время, странным образом вдруг сменила обличье и поставила такие моральные вопросы, на которые у нас нет универсальных ответов, но каждый отдельный случай требует особого рассмотрения.

Кажется, что сегодня обращение к истории выглядит особенно логичным с любой стороны. Государственная власть ищет в ней опоры, скрепы и ценности, а люди независимых взглядов могут пытаться найти в ней точки невозврата. Но разобраться в ней чрезвычайно важно, причем добравшись до сути событий, не ограничиваясь «поверхностным слоем». И книга, о которой я говорю, именно об этом.

Некоторые общепринятые оценки происходившего недавнего могут еще перевернуться. Как писала в свое время Елена Боннэр, «… многое, что считают (и у нас в стране, и на Западе) общественным мнением, формируется в КГБ».

Локшин-младший пытается реконструировать не только некоторые методы, с помощью которых, вероятно, советские спецслужбы разрушали (и создавали!) репутации и карьеры. (Оговорюсь сразу: несмотря на огромный массив рассекреченных документов, это во многом до сих пор «серая зона» для историков, особенно когда речь идет об одном человеке, о его личной истории.) И этот механизм давления режима на советских граждан изучен еще далеко не полностью. Локшин-младший идет еще дальше и, как бы громко это ни прозвучало, работает на свой лад с исторической памятью. И в этом разрезе его расследование поистине уникально.

Начну с того, что Локшин-младший, не имея доступа к архивам, фактически создает свой собственный метод работы с современной историей. Его источники — «личного происхождения», это «эго»-документы: воспоминания, письма, дневники, отрывочные записи. Не секрет, что профессиональные историки предпочитают использовать их как вспомогательные. Для Локшина-младшего они создают особую, свойственную им одним реальность — недомолвок, умолчаний, проговорок. Везде, где это только возможно, Локшин устанавливает своего рода параллельные места в разных текстах, доказывающие или опровергающие друг друга. Следить за ходом этой почти детективной работы невероятно интересно. Постепенно становится возможным установить и главные факты. Но едва ли не важнее окружающая их аура: для многих мемуаристов, рассказывающих об эпохе послевоенного сталинизма, имеет значение не столько историческая реконструкция реальности, сколько представления о ней. И часто то, что произошло в их воображении, замещает действительность. Это долговременный и, так сказать, отложенный эффект сталинизма и самоцензуры: рассказывая об эпохе не всю правду, люди во многом сами погружаются в «серую зону». «Вся правда» включает не только дискурс жертвы (рассказы о «Большом терроре» и сталинских репрессиях) но и, напротив, тексты о героях сопротивления режиму. Они могли бы послужить для создания «позитивной» истории, такого «практического прошлого», из которого можно было бы черпать вдохновение и силы сегодня.

Работая со множеством косвенных, но неопровержимых, документально подтвержденных сведений, Локшин-младший все-таки реконструирует историю — и делает это очень убедительно.

И вот здесь оказывается, что «неофициальная» история советского общества куда сложнее и противоречивее, чем мы об этом думаем. Далеко не все механизмы, с помощью которых КГБ контролировал общество, известны даже сегодня. И инструмент провокации и разрушения (а также создания!) репутаций остался, кажется, одним из самых недооцененных. Фигура композитора Локшина как нельзя лучше подходила для такой манипуляции, которая поначалу была задумана, видимо, как средство прикрытия оказавшегося под угрозой разоблачения ценного агента. Если бы Локшин не обладал таким ярким талантом, его дискредитацией и забвением все бы и ограничилось. Но именно в силу музыкальной сверходаренности Локшина-старшего к его музыке все время возрождался интерес, а заодно — и интерес к его личности. Преданного остракизму композитора Локшина не забывали. В результате некоторым людям для укрепления их диссидентской репутации иногда достаточно было «смело» разоблачать Локшина. Это работало безотказно в течение десятилетий!

Как же Локшин-младший доказывает свою точку зрения, фактически создавая собственную методологию исследования исторического казуса, основанную на взаимной перепроверке воспоминаний?

Приведу некоторые детали из собранных Локшиным-младшим «показаний».

Оба обвинителя — математик, поэт и правозащитник Александр Есенин-Вольпин и преподаватель английского языка Вера Прохорова, — попав в жернова системы в 1949–1950 годах, содержались там с самого начала в «сравнительно приличных» условиях, находились в привилегированном положении, что по тем временам было чудом, требующим объяснения. По собственным словам Прохоровой, ее в лагере почти сразу же освободили от физической работы. При выходе на свободу в 1956 году ей было предложено написать в трудовой книжке, что в лагере она работала в системе НКВД…

Что касается Есенина-Вольпина, то он в 1949 году попал на один из самых страшных островков «архипелага» — в Ленинградскую тюремно-психиатрическую больницу (ЛТПБ), нахождение в которой иногда не выдерживали даже работавшие там доктора (известен случай самоубийства врача, не вынесшего жуткой атмосферы в стенах этого заведения). Однако Вольпин рассказывал о времени, проведенном в ЛТПБ, нечто совершенно иное: «кормят нормально, прогулки, библиотека — в общем, совсем нормальная, приличная жизнь».

Кажется, что объяснение особого положения обоих потерпевших должно быть общим. Но в чем же оно заключается? Прохорова в одной из своих статей пишет: «Следствие у меня было легким». И объясняет это… заступничеством Локшина, что является полной нелепицей.

Это лишь малая, но уже весьма красноречивая толика аргументов, собранных Локшиным-младшим, в пользу того, что имела место спецоперация, цель которой — прикрыть некоего почти раскрытого агента, подставив под удар Локшина. Судя по всему, Вольпин и Прохорова, сами о том не зная, были исполнителями этой миссии. К концу 40-х годов методы органов достигли, увы, высокой степени совершенства.

Но как же все-таки удалось дискредитировать Локшина в глазах Вольпина и Прохоровой? Этот вопрос наверняка возникнет у читателя. Ответ прост: все «антисоветские высказывания», ставшие известными следствию, могли быть получены через прослушку. Скажу больше: прослушки не могло не быть в силу обстоятельств биографий Вольпина и Прохоровой. Дело в том, что мать Прохоровой и некоторые другие члены ее семьи служили в НКВД, а ближайшая подруга Вольпина была дочерью (расстрелянного) специалиста по прослушке жилых помещений.

Добавлю, что, по свидетельству известного математика Михаила Цаленко, в 1945 году группу студентов арестовали за чтение поэмы Вольпина «Весенний лист». Между тем сам Вольпин продолжал оставаться на свободе еще четыре года, вплоть до лета 1949-го. С Локшиным Вольпин познакомился весной того же, 1949 года. Трудно усомниться в том, что Вольпин к моменту своего знакомства с Локшиным находился под неустанным наблюдением органов.

Последующие — и равно увлекательные и убедительные — детали раскрываются в самой книге Локшина-младшего, которая есть в интернете в открытом доступе. Со своей стороны добавлю, что

Я бы хотел остановиться еще на одном аргументе, независимо восстанавливающем репутацию композитора. И эта грань проблемы, на мой взгляд, недостаточно освещена в книге. Речь идет всего лишь об одной «бумажке», но это письмо великой пианистки (и знакомой Локшина) Марии Юдиной ее другу, историку книги Владимиру Люблинскому от 12 мая 1961.

Очевидно, что Юдина (известная своей абсолютной непримиримостью к моральной нечистоплотности) каким-то образом узнала, что Локшин оклеветан. Но как? С высокой степенью вероятности — от Шостаковича (о встрече с которым Юдина упоминает в том же письме). Дело в том, что Шостакович в 1960–1968 годах был первым секретарем Союза композиторов и явно знал о происходящем в этой могучей организации (в том числе о трудившихся там стукачах) неизмеримо больше, чем обычная интеллигентская публика, включающая в себя музыкантов. Намек на высочайшую степень осведомленности Шостаковича в этом вопросе содержится в письме от 15 мая 2001 известного композитора Бориса Тищенко (любимого ученика Шостаковича), адресованном Локшину-младшему и помещенном в его книжке.

В заключение добавлю, что, по мнению известного режиссера-кинодокументалиста Олега Дормана (автор фильма «Нота»), история Локшина — одна из важнейших историй XX века.

Макс Володин