То 25 декабря должно было пройти почти без новостей. Во-первых, воскресенье. Во-вторых, предновогоднее. В-третьих, Рождество для миллиардов землян. Время думать о подарках, поездках, каникулах и глинтвейне для гостей; сбавить скорости, спорить с родней о меню, таращиться, переключая телеканалы, на праздничный чемпионат дуракаваляния, один во всех странах. В 2016 году в этот день люди, включив новости, услышали потрясающую весть.

В России погиб знаменитый хор, Red Army Choir, почти в полном составе. Русские военные музыканты — не те, кого с некоторых пор называют на армейском жаргоне «музыкантами», а настоящие певцы. Ансамбль Александрова, носящий имя создателя и «регента» этого хора.

Самолет с артистами (бедный, 1983 года выпуска, Ту-154, и — как заключила комиссия — совершенно исправный) упал в Черное море возле Хосты через 70 секунд после взлета в аэропорту Сочи в 05.25 местного времени.

Люди по всему миру узнали в то Рождество, что визитная карточка самой большой страны глобуса, упала: выскользнула из чьих-то рук и исчезла в ночных зимних волнах. <…>

Это было так по-русски! Как какой-то Китеж. Или богатыри сказки. Только их было не 34 (если считать пушкинских витязей вместе с их дядькой Черномором), а 64. Вместе с начальником и художественным руководителем ансамбля, дирижером Валерием Халиловым.

Бывший солист хора, 83-летний бас Леонид Харитонов, в молодости — настоящий обаяшка, «казак», сибиряк, в тот же день вышел в эфир своего YouTube-канала, чтобы переживать беду на публике, как и положено артисту: «Погиб ансамбль… Я все мог ожидать, но когда погиб наш коллектив…»

День траура (следующий понедельник, 26 декабря) был объявлен вскоре после полудня. Статус произошедшего как национальной трагедии был ясен в первые часы.

Содрогнулся от такого удара рока и мир. Тысячи изъявлений любви к хору на всех языках в соцсетях, соболезнования глав государств и знаменитостей. Цветы и записки у посольства России в Киеве: так получилось, что в золотой период хора, в 1950–1960-е годы (воскрешаемые YouTube с 2005 года) александровцы пели много украинской «народной классики», патетическую александровскую «Поэму об Украине».

Но дело не в этом.

Хор разламывал национальные границы, затапливал монады своим неповторимым мелосом. Он доводил людей по всему миру (на Кубе в 1961 году так уж точно) до сложных чувств, до максимально доступного человеку XX века аналога дионисийского переживания.

За это его и благодарили.

А что это был за рок, кстати, который так ударил по нашей психее, по всемирной, тянущейся к единству, душе?

Точные и конкретные причины обществу неизвестны. Не доверены. Результаты расследования не представлены ему в исчерпывающем виде.

За истекшие восемь лет прозвучали — и от родственников погибших, и от летного сообщества — множество версий.

«Новая газета» приводила мнение эксперта, предположившего, что в кабине был — и даже сидел в кресле пилота — посторонний пассажир, пусть и летчик.

Защита родственников в 2020 году говорила даже о смешении разных видов топлива при дозаправке самолета в аэропорту Сочи (Адлер).

Министерство обороны уже в 2017 году, спустя 6 месяцев после катастрофы, сообщило, что не было ни нарушений правила заправки самолета в аэропорту Сочи, ни перегрузки судна, ни «воздействия внешних факторов».

Комиссия, в которую кроме оборонного ведомства вошли еще два министерства, Межгосударственный авиационный комитет (МАК) и авиаконцерн «Туполев», обнародовала предположение, что имело место «нарушение пространственной ориентировки (ситуационной осведомленности) командира воздушного судна», что и повело пилота к «ошибочным действиям с органами управления воздушным судном».

Официальных объяснений, гипотез, почему командир потерял «ориентировку» и «осведомленность», нет.

В декабре 2019 года Следственный комитет прекратил расследование. Дело закрыли из-за отсутствия состава преступления, а само постановление об этом «засекречено» как содержащее государственную тайну.

Произошедшее обществу предложено считать темным фатумом. Роком. Из подмосковного Чкаловского борт RA-85572 вылетел в ночь (предполагалось, что он дозаправится в североосетинском Моздоке, но из-за непогоды над Северным Кавказом его направили в Сочи, где — при иных метеоусловиях — он вообще не должен был оказаться). И над Кавказской Ривьерой он взлетал ранним декабрьским утром, во тьме. За несколько часов до рассвета.

Всё, как в каких-то античных действах — это ведь и случилось у берегов Колхиды, близ древнегреческих колоний Питиунта и Диоскуриады (Пицунды и Сухуми), — окутано сумраком. Архаично и ирреально. И притом железно-конкретно, совершенно безжалостно. Дух трагедии, всегда недалекий от музыки, вырвался на волю, как черноморский штормовой норд-ост, ледяная прибрежная бора.

О жалости. Вместе с музыкантами летела Доктор Лиза, Елизавета Петровна Глинка, — везла лекарства для госпиталя в Латакии и медтехнику для сирийских детей.

Накануне последней командировки, 8 декабря 2016 года, она сказала о гуманитарной деятельности волонтеров <…>: «Мы никогда не уверены в том, что вернемся домой живыми. Потому что война — это ад на земле. И я знаю, о чем я говорю. Но мы уверены в том, что добро, сострадание и милосердие работают сильнее любого оружия».

Но сами физические силы «добра, сострадания и милосердия» оказались не тверже предположенного и необъясненного «нарушения пространственной ориентировки (ситуационной осведомленности) командира воздушного судна»: дезориентации и неосведомленности как принципов и примет хаоса. Его сил.

История Доктора Лизы — огромная сама по себе, существующая, чтобы, не оспаривая, перекрыть голоса многих этических пуристов, — была поглощена треском этого «Титаника», гулом коллективного крушения. Буквально — голосами хора. Яркая, громкая — ее ведь упрекали в «пиаре», как нелепо… Елизавета Петровна растворилась в этом хоре, в сплетении судеб. В войне — она же умерла вместе с военными? Как будто в последней точке судьбы — ушла в тень; в этом хоре ведь — свои солисты, правильно?

Музыку не переиграть. Жестокий, по сути, математический принцип организации времени — структура и форма и поток одновременно. Музыка в этих пространствах справляется с милостью, с жалостью, с любым «человеческим», не тратя лишних нот. Просто в паузу. В долгую фермату «что-то такое происходит», и потом уже всё — не так, как было.

Елизавета Петровна была готова в любой командировке остаться навсегда.

Музыканты и танцоры (хористов ведь сопровождал балет, не забудем, что александровцы — это «ансамбль песни и пляски») ехали просто на выездной концерт.

Выступить перед военнослужащими авиационной группы Военно-космических сил России, дислоцированными возле аэропорта Хмеймим в Латакии, приморской области (мухафазе) Сирии.

Ансамбль там уже бывал. В январе 2016 года. Тогда начальник управления культуры Министерства обороны Антон Губанков, сопровождавший александровцев, сказал репортерам: «У нас уже состоялось более десяти акций подобного рода, и я хочу отметить, что образовалась огромная очередь из артистов, которые хотят поддержать наших военнослужащих».

В середине 2016 года на авиабазе «Хмеймим» открыли культурно-досуговый центр.

В ночь на 25 декабря Антон Губанков и его помощница Оксана Бадрутдинова вновь летели в Сирию бортом RA-85572.

А несколькими часами ранее, 24 декабря, из Москвы в Латакию вылетел первый военный самолет с шестнадцатью (некоторые источники говорили — двадцатью) артистами ансамбля Александрова. Он приземлился штатно.

Два лайнера потребовались, потому что артистический десант захотели сделать более масштабным, чем то, что предполагалось изначально.

Солист ансамбля, заслуженный артист России, тенор Александр Тощев рассказал газете «КоммерсантЪ» в траурный день: «У нас есть два состава: первый состав — основной, в нем целиком хор, а второй — небольшая концертная бригада. Лететь должен был второй состав, и я тоже должен был лететь, но Валерий Михайлович решил, что в Сирию нужно хор, балет везти. Генерал хотел показать весь основной состав».

Генерал-лейтенант Валерий Михайлович Халилов, которого упомянул Тощев, — с 2002 года начальник Военно-оркестровой службы Вооруженных сил России, ее главный военный дирижер и просто военный дирижер, причем потомственный, — вступил в должность начальника и художественного руководителя ансамбля Александрова (ранее эти должности были разделены, их занимали два человека) в апреле 2016 года.

Весна 2016 года была поворотной не только для карьеры Валерия Халилова, но и для Сирии — страны, на пути к которой он погиб. <…>

В мае 2016 года Пальмиру, где летом 2015 года («Исламское государство»* задержалось в городе на 10 месяцев) шли публичные казни и подрыв объектов Всемирного наследия ЮНЕСКО, посетил, следуя за военными, культурный и политический десант из России. <…>

Оркестранты под весенним лазурным небом среди классических руин — этот образ отложился на сетчатке у миллионов людей. Спорно, что капители и фризы, с высоты которых на собравшихся смотрели двадцать веков, так уж сочетались с кадрилью Родиона Щедрина, с Гергиевым и солистами в белых бейсболках (среди них был и виолончелист Сергей Ролдугин; какой адресный троллинг читателей «Панамского досье» весной 2016 года, где был упомянут музыкант).

Была в этом превознесенном и раскритикованном — иногда и с завистью — концерте какая-то печаль. <…>

Музыканты же — бессловесные (инструменталисты ведь, не вокалисты), казавшиеся малочисленными в окружении «экспедиционного корпуса» и арабских (здесь нет иронии) союзников, горстка людей из России среди бескрайности Востока, его истории… Отчего такая печаль?

Потому что Чакона Баха, которой открыли концерт, — в ре миноре?

Потому что музыкантам неуютно играть на месте казней?

Потому что база в Хмеймиме — единственная у России в «большом мире», и практически одинока, «как последний глаз у идущего к слепым человека» (сильно выражался товарищ Маяковский)?

Оттого, что мы вообще не должны были туда идти, лететь? Что совесть не указывает мириться с судьбой Алеппо, даже если Классическая симфония Прокофьева отлично прозвучала на закате дня в месте, которое мы — также по совести — можем счесть матрицей и своей культуры?

Как из левантийской холмистой пустыни, из песка и пустоты, на мураве оазиса поднялся этот шедевр и символ цивилизации, Пальмира, так и Петербург — «из тьмы лесов, из топи блат вознесся пышно, горделиво». <…>

Правда и ложь, угадка и ошибка, золото и пустота камня сплелись в той сирийско-мариинской музыке; жалкость настоящего и громадность памяти. И что-то подсказывает, что телевидение как гигантская лупа увеличило пафос события, а живое — со всеми настороженными оркестрантами и несчастными от классики людьми в алых беретах — оно говорило о печали еще явственнее. О напряжении страны, натянувшей (мораль оставим в стороне, она здесь и не ночевала) утомленные жилы, струны свои, а не скрипичные, чтобы играть, присутствовать, иметь роль, быть. Побыть.

«Ты и могучая, ты и бессильная» — под бравуру финала прокофьевской симфонии эта мысль казалась натурально выгравированной на одной из уцелевших стен, колонн.

«Ты и убогая, ты и обильная».

Сирия стала идеальным зеркалом русской силы и русской слабости. Не сейчас, когда «Асад пал». А тогда, когда по ночам над Сибирью гудели самолеты (почему-то думалось, что летят в Сирию), а

Где всечеловеческая отзывчивость?

Это — ничто иное — был «крах русской культуры». Что не жаль было не кого-то, кого ты знаешь в соседней стране, а девчонку в платке и очках, безвестную тебе арабку, за которую мир не впрягся.

Которая держалась с потрясающим достоинством — и даже в «стриме в никуда» из осажденного города не слала никому проклятий, а кротко просила кого-то, непонятно кого, спасти уж ее, что ли.

Это — лишь один аспект.

Одна тысячная сирийского смысла для России. Говоря об александровцах, углубления контекста не миновать. Урока для людей независимо думающих. Власти свои уроки извлекут — и мы тоже приметили, что шло не так.

«Ты и убогая, ты и обильная».

Возможно, главная причина — по которой мы не знаем причин или причины крушения лайнера с александровцами над Черным морем — в том, что в них, что бы то ни было, неизбежно сочетается, причем в предельном контрасте: и убожество, и обилие.

«Обилие» — хор. Бесконечно ветвящееся будущее, заключенное в юности людей. Юности балетных, юности журналистов — там ведь летели 9 коллег, 3 съемочные группы. А «убожество» — это малость причин их гибели. Что угодно — «человеческий фактор» или «что-то техническое», за которым тоже стоят человек и социум, отношения и стандарты, — все это мало и ничтожно в сравнении с тем настоящим — не надуманным — живым миром, которым и был этот хор. С тем, что он для нас значил и делал.

Или можно поспорить, и в дело вмешался эпический, непокорный ландшафт, трудный дизайн аэропорта в Сочи, ведь пилот там «взлетает на море», практически сразу стартует в небо над акваторией, а ночью, может статься, — в звездный космос, потому что море иногда отражает звезды, и космос в силах охватить со всех сторон, сиять даже снизу, сбивая все ориентации и чувства, с чем пилоты и сталкивались? Выход в таком положении — не верить себе. Верить только приборам. Объективности. Потому что «звездный космос» — это на деле: хаос и ложь.

Вот такая возможная, отмеченная заслуженным пилотом СССР Олегом Смирновым в разговоре с «Лентой.Ru», но официально нигде не названная причина «нарушения пространственной ориентировки (ситуационной осведомленности) командира воздушного судна» — она была бы все же мелкая и субъективно-случайная или грандиозная и трагическая? Решать лишь летчикам. <…>

А по-иному в Сочи аэропорт нельзя было построить: Кавказская Ривьера — полоска суши между горами и морем. Это наша «русская Колхида», да, она у нас такая. За нее, поневоле, без всякого желания умножать владения и подданных Николая I, воевали десятки декабристов, сосланных солдатами на Кавказ из Сибири в конце 1830-х. В 1919 году, может быть, к ним вопросы? Или сразу к Золотому руну?

Не потому повез генерал-лейтенант Халилов основной состав хора в Сирию, что хотел угнаться за памятным в конце 2016 года концертом в Пальмире. Разница изначально задействованных ресурсов и персон, разница в масштабе планируемого резонанса и самих целей пресекает всякую мысль о военно-музыкальной рифме к «культурной дипломатии» в академическом жанре, для которой выкроил время оркестр Мариинского театра.

Но некоторые вещи невозможно повторить даже в миниатюре. Она — одна с баянистами на все про все, даже без радио, чтобы окончательно стать легендой, — жалкой не была. Она — о жалкости и убожестве, о не подшитых, господи, валенках, о босых побегах по снегу к милому (наверняка еще и неверному) только пела сама, причем в центре мира, в самой главной его стране: больше ведь нигде «Фауста» не написали. И «Оду к радости» — тоже.

А она на месте «Обнимитесь, миллионы» горланила про единичную беду: «Сиди дома, не гуляй».

Да нет уж, прогулялись.

В нашей истории есть моменты стробоскопа — вращающегося зеркального диско-шара, бросающего вспышки света на танцующих, так что вся реальность становится последовательностью моментальных, очень четко отграниченных друг от друга снимков — и каждый миг обладает законченностью, ясностью, неподвижностью и красотой. Меланхолической красотой. «Остановись, мгновенье!» воистину, и когда фиксация сбывается — даже так, с помощью трюка, иллюзии, — то накрывает, накатывает печаль.

Но русская история дает иногда такие миги — без трюков.

Песни у колонн германского парламента — такой миг.

Просто подобное нельзя повторить.

Нельзя «поставить».

Спродюсировать. Разыграть по новой. Сделать римейк и сиквел.

Мы любим и любили александровцев, потому что они также давали всем, не только России, пережить какой-то великий «момент стробоскопа». Чистое бытие, вырванное из потока. Маленькую вечность.

Так уж получилось, что в России этот почти наркотический по эффекту опыт имеет исток в победе. Победе как таковой и Победе конкретной. Мая 1945-го. Без понимания порядка, масштаба жертв, этот всенациональный приход не понять. Для нас это святое.

Дальше что?

Обращаться с ним как со святым.

Это было тогда — и тот опыт, и наше переживание его должно сберегаться как открытка, присланная близким родственником оттуда, из мест, где бывали трофеи. Маленький кусок жизни, такой же лощеный сегодня, как 80 лет назад.

Его нельзя «перезапустить», утилизировать, приставить к другим целям. Послать куда-то заново. Написать — дополнительно к какому-нибудь «Гене от Пети» — свой «нужный» текст. Только беречь.

Некоторые вещи должны быть окружены благоговением.

Ансамбль Александрова, сообщали в Сети, должен был исполнить в Сирии в декабре 2016 года (в рамках всего часового концерта) — «Священную войну».

Ничего не скажу по этому поводу.

Какая бы еще ни предстояла нам война (боже упаси вообще-то), старые слова нам ничем не помогут. Никак не пригодятся.

Вообще не факт, что войны современности хотят мелоса, но если захотят, пассажирами на старых нотах народы не поедут. Лишь в редкие миги — почти тайно — люди будут обращаться к тем моментальным событийным, мелодическим вспышкам, которые есть там, в прошлом.

Ансамбль Александрова хранил эти образы и гармонии. Тот состав был хранителем образов, заклинателем довольно глубоких чувств: мы ведь не на поверхности храним переданную нам по наследству боль о наших предках, которых мы никогда и не видели, — зато те, кто видел, узнавали их в нас.

Эвокация, вызов народной памяти из глубины прошлого, из самого эпицентра подземной, тайной боли — небезопасное дело. Александровцы танцевали среди ножей — даже те, кто был не в балете. Фактически — военные запевалы с неплохими условиями службы и жизни, коллектив солистов, по качеству голосов (сейчас, после потери, это еще более верно: требования к поступающим в хор очень строги; как это качество коллектива солистов отражается на звуке и каков новый звук ансамбля — другой разговор), наконец, просто молодые мужчины, с их склонностью отмахнуться от того, чего не увидеть и не ощутить. А по сути они — группа риска, поющая военные и солдатские песни, сложенные по преимуществу во время скорбей, в моменты вспышки исторического стробоскопа. Заклинатели, и люди, и мосты, медиумы между живыми и ушедшими. Между «здесь» и «там», «сейчас» и «тогда».

Легендарный солист, тенор Евгений Беляев, прелестный и молодой в середине 1960-х, казался в конце 1970-х крайне уставшим, о чем-то сильно задумавшимся человеком: сделавший «Калинку» тем, чем она стала — музыкальным символом страны, Мистер Калинка был на вершине славы заперт в небольшой репертуар военных песен. В повтор. В жизнь внутри хранимой открытки. В заклинание прошлого. В призывание теней, по сути.

В ком и быть такой самоотдаче, как не в солдате 1940-х, он же так полно это познал, так свойски побывал на той стороне вещей? Такое мистериальное искусство было возможно — но больше не будет.

Ансамбль Александрова — ни золотой 1960-х, ни тот, что ушел в Черное море (Википедия именно так, патетически, указывает место смерти участников) — не в силах больше справиться с задачей, которая была частью их незримой инструкции: пением, разговором дыхания с духами, возвращать ненадолго — на хронометраж песни — то время и тех людей в круг живых.

Поставят ли новому составу хора иную задачу, какой мандат выпишет ему наше время и та армия, ради которой он поет, — это мы узнаем потом. Некая страница перевернута.

<…>

Там, в вечности, балалаечники, домристы и баянисты по-прежнему напоминают, что Русь — сельская страна. Край мирных нив и ярмарок. Только вдруг — раз! — и вот уже молниеносные руки разбирают, расхватывают винтовки и автоматы из оружейной пирамиды, и я даже говорить вам не буду, под какую песню.

В античных трагедиях герои резко, настойчиво утверждают в монологах, что ушедший за грань уже так далек, что нет возвращения, — а сами исподтишка и явно ведут себя так, будто граница проницаема, и павшие братья, хотя они и смолкли, сильно-сильно обязывают к чему-то оставшихся.

Когда гибнет хор — толкователь событий и моральный арбитр, это значит, роль судьи отходит отдельному человеку. Зрителю. Слушателю. Вам.

*Движение признано экстремистским и запрещено в РФ.