Застывшие формы в застывшее время

Вдохновение для актуальной в сегодняшней России темы художник почерпнула в книге «Антихрупкость. Как извлечь выгоду из хаоса» Нассима Талеба — американского доктора философии ливанского происхождения. Его теория базируется на физических явлениях: когда расплавленное стекло попадает в резервуар с водой, его поверхность мгновенно остывает и образует твердую оболочку — скорлупу, внутри которой остается жидкость. Разбить такую каплю нереально: она становится сверхпрочной. Единственное уязвимое место — кончик этой капли. Художник Елена Митина в своих инсталляциях спрятала кончики в основание, чтобы экспонаты символизировали абсолютную антихрупкость.

Как водится в современном искусстве, у каждого могут быть свои интерпретации. Мне, например, показалось, что один из экспонатов, по которому разлито застывшее стекло, похож на карту мира с замороженными континентами. Эта серия из прямоугольных «картин», в отличие от капель, сделана из акрилового стекла и эпоксидной смолы, а под ними — своего рода репродукции, цифровая печать похожего узора на дибонде. И тут понимай как хочешь. Кто-то скажет: то, что нам показывают, — это всего лишь проекция того, что есть на самом деле. Но если вспомнить об источнике вдохновения художника, то экспонаты скорее символизируют попытки маленького человека спрятать собственный хрупкий мир за стеклом, эпоксидкой и пленкой, поиск такой формы, при которой до него не доберутся внешние, куда более глобальные и разрушительные силы.

Антихрупкость по-пермски

Выставка с таким же названием «Антихрупкость» завершилась на днях в музее современного искусства PERMM. Как раз в те дни, когда в этом арт-пространстве проводили обыски, связанные с включением российскими властями бывшего директора PERMM Марата Гельмана* в реестр террористов. В том, что от «культурной революции» Гельмана там почти ничего не осталось, тоже есть своего рода защита от набиравшего силу все последние годы государственного цунами.

Вот и пермская «Антихрупкость» посвящена «переосмыслению наследия уральского завода «Фарфор Сысерти»: художники соревновались в дизайне тарелок и чашек, чтобы дать толчок местному, единственному на Урале фарфоровому заводу. Дело хорошее и, пожалуй, даже «ближе к жизни», чем абстрактные московские рефлексии на тему одиночества и расплывчатые, как горячее стекло, мысли, чувства и уязвимости маленького человека. Но от ощущения, что художников, словно в годы советских пятилеток, поставили на службу заводу, отделаться сложно. И все же название «Антихрупкость» и здесь отсылает к желанию быть защищенным. Просто уменьшать собственную хрупкость можно по-разному.

Кстати, Гельман (вскоре после того, как узнал, что записан в террористы) высказался о том, что «нынешняя власть и современное искусство — естественные антагонисты». Во-первых, потому что это самое искусство, в отличие от «русского мира», интернационально. Во-вторых, смотрит в будущее, а не в прошлое. В-третьих, высказывание художника — всегда личное, а нынешняя власть опирается на коллективное. «Именно поэтому, хоть сто раз будьте лояльными, рано или поздно наступит момент открытой вражды», — считает галерист-«террорист», уже не первый год пытающийся обрести собственную антихрупкость в солнечной Черногории.

Власть и современное искусство не обязательно должны быть антагонистами. Но в этом случае они должны жить каждый своей жизнью. Однако чем больше власть хочет внедряться в личную жизнь граждан и чем больше она озабочена мыслепреступлениями подданных, тем краснее для нее тряпка contemporary art. Если же художник становится на службу такой власти, он превращается в агитатора и пропагандиста.

«Красота продолжает противостоять времени»

Ощущение хрупкости витает в галерее Cube.Moscow не только у Елены Митиной. «Хрупкость вне времени» — так названа выставка произведений нонконформистов-шестидесятников. Она — о той части исторической памяти, которую сегодня стараются стыдливо прикрыть из «патриотических» соображений и, видимо, во избежание ненужных ассоциаций. В небольшом пространстве-кубе экскурсовод долго объясняет группе собравшихся детали произведений и рассказывает о непростых судьбах художников Владимира Яковлева, Дмитрия Краснопевцева, Владимира Немухина, Игоря Вулоха, Анатолия Лепина, Юрия Злотникова.

Рассказывает о Сталине. О том, что в качестве актуального искусства принимался тогда только соцреализм. Авангард был запрещен, а слово это приравнено к ругательству. Авангардистов не включали в союз художников, не давали им краски и холсты. Рассказывает и о застое, накрывшем все серой вуалью после хрущевской оттепели (которая, как известно, тоже была испытанием для художников-авангардистов). О том, как посреди серого мира творческие люди становились источниками света, а их хрупкие работы — антидотом от всеобщей стагнации.

Здесь и нежные цветочки, и портреты, и пейзажи, и загадочные авангардистские фантазии, и даже простыни, расписанные фломастером (патетические стихи во славу миссии художника): «…Не утрируя есть искусство, оно разно и флаг его всяк. И пустяк, что так всё безобразно, голос смелых еще не иссяк».

Авангардист-график и поэт Анатолий Зверев (1931–1986) создал за свою жизнь 30 тысяч работ, вел бродячий образ жизни: ночевал у друзей, собутыльников и вообще где придется, одевался — во что дадут. В хрущевскую оттепель участвовал в квартирных выставках. При этом в музеях современного искусства в Париже, Нью-Йорке, Лондоне, Вене, Брюсселе, Копенгагене были востребованы его работы. Зверев умер во время антиалкогольной кампании: «не смог найти спиртного на опохмелку». В 2013 году в Москве открыли частный музей художника AZ.

Художник Михаил Яковлев (1934–1998) в алкоголизме и бродяжничестве замечен не был, но тоже не стал образцом «хомо советикуса»: его дед Михаил был импрессионистом и долго жил в Париже, европейское искусство было излюбленной темой для домашних разговоров. Яковлев, переживший влияние Пикассо, стал нонконформистом, а про объекты, которые он изображал, искусствоведы говорят: «Каждый из них одиноко существует в живописном пространстве и обладает скрытой энергией сопротивления».

Работами Дмитрия Краснопевцева (1925–1995) интересовались крупные зарубежные коллекционеры. В период расцвета своего творчества художник перешел от живописи на холсте к оргалиту. Считал важным, чтобы творчество было «выше времени и измерений».

Владимира Немухина (1925–2016) сегодня можно было бы назвать «иноагентом»: в период оттепели в 1959 году он посетил Американскую национальную выставку, где вдохновился полотнами Джексона Поллока, что и определило его дальнейшую творческую жизнь. Не исключено, что примерно так и было написано в его деле, которое, скорее всего, было на Лубянке. Немухин занимался полуабстрактной графикой и любил побуждать зрителя к размышлению о том, что изображено на картинах. Один из излюбленных предметов для изображения — игральные карты.

«Сегодня они напоминают нам, как важно сосредотачиваться на том, что близко сердцу, и преодолевать сковывающую неопределенность, — ободряет посетителей описание работ шестидесятников, объединенных в выставку «Хрупкость вне времени». — Красота продолжает противостоять времени, не ускользая ни от художников, ни от нас — и пусть хрупкость кажется соломинкой на ветру, но зачастую она оказывается более устойчивой, чем дерево».

Гуляя по Cube.Moscow, можно обнаружить немало других художественных свидетельств поисков нашими современниками почвы под ногами. Вот проект Ильи Овсянникова и Елены Шаргановой «Неясная реальность» в поддержку популярной концепции «Нового Средневековья». «Сегодня можно наблюдать параллель, когда за нашей обыденной реальностью также проглядывает «неясная» реальность, которая формируется разными источниками», — пишут кураторы. Художники иллюстрируют желание очистить пространство от потоков информации и предлагают сосредоточиться на воспоминаниях.

«Витрина» Антона Конюхова — о барьерах, препятствующих нашему восприятию мира. Не только о решетках заборов, бетонных перегородках и прочих конструкциях, закрывающих визуальную перспективу, но и о внутренних и — опять же — информационных завесах, ограничивающих восприятие. Как шагнуть за границы доступного? И можем ли мы это сделать, когда скрытым оказывается и наше настоящее, и даже мы сами? Почему, замыкаясь из-за многочисленных запретов и преград, мы оставляем себе все меньше свободы даже внутри себя? Центральный экспонат — разбитая зеркальная поверхность. Стоит посмотреться в нее, чтобы понять, что осталось в нас от нас самих. И можно ли склеить расколотый собственный внутренний мир.

Капля дегтя

К современным художникам, впрочем, не стоит относиться как к исключительно непорочным бессребреникам, этаким бременским музыкантам, хранителям романтики и рупорам внутреннего протеста. Нищий и влюбленный Пиросмани с его «миллионом алых роз» (история-прототип известной песни Аллы Пугачевой) на пару с бродягой брежневской эпохи Яковлевым — скорее все-таки исключения. В Cube.Moscow под описанием некоторых экспонатов — ценники. А под инсталляциями Елены Митиной, изображающими капли, которые нельзя разбить молотком, — наклейки «Не трогать руками». Самая крупная горсть капель продается галереей за полтора миллиона рублей. Конечно, не банан, приклеенный скотчем к стене, ушедший за 6,2 млн долларов, но тоже неслабо.

А в сувенирной лавке можно купить изображенное на холсте слово «Свобода» в небесно-морских тонах. Стоит ли покупать, если саму свободу купить нельзя? Разве что как воспоминание или как поддержка тех, кто пытается жить собственным внутренним миром в эпоху, когда жонглировать смыслами чревато.

Художникам, бесспорно, нужно питаться не только пищей духовной. По Нассиму Талебу, это и есть та самая прагматичная антихрупкость, позволяющая адаптироваться к обстоятельствам. Сосредоточиться на материальном — не самый плохой способ успешно познавать мир и ретранслировать его флюиды окружающим. Тем более в эпоху, когда мир норовит перевернуться с ног на голову.

Степан Халанский

* Власти РФ внесли в реестр «иноагентов»