Смотрю из окна электрички на город Покров, где Горинов третий год сидит. Он — первый, получивший реальный срок за слова по новой статье «фейки» об армии, — семь лет обычной колонии, потом превратившиеся в строгий режим. Год назад невидимые кураторы затеяли второе дело — публичное оправдание терроризма в туберкулезной больнице при колонии. 28-летний следователь, очевидно, хочет уехать из родной владимирской прокуратуры повыше…

«Станционный теремок и часовня с церковью, торчащие из сизого перелеска под очередным первым снегом, болота да низины», — говорит про колонию ИК-2 Алла Горинова, жена Алексея. Там продолжают мучить больного хроническим бронхитом мужа, которому вообще-то нельзя отбывать никакое наказание по здоровью — уже и ООН сказало. Примета не времени, а места. «В России за двадцать лет меняется все, за сто-двести лет — ничего». (Столыпин этого не говорил «на самом деле», а написал врач Сергей Миров в начале уже нашего века, мысль протерли до народной.)

«Золотые ворота в маскировочной зеленой сетке: «реконструкцию начали который год», — объясняют мне бабушки в автобусе. По пути встречаются недвусмысленные указатели «Укрытие» — белой краской на стенах кирпичных домов… Центральная улица здесь — Мира, неподалеку есть улица Майдан. Навстречу мне во дворе краснокирпичного теремка идет рота срочников, очевидно, в баню. С зелеными же тапками и пакетами, нелепыми в руках, предводительствуют две строгие тетки — совсем кадр из фильма «Чистый четверг» документалиста Александра Расторгуева (убит). Прямо слышу за кадром строевую Земфиры «Прости меня, моя любовь». Никакой визуальной даты эта живая картина не имеет. Куда — после бани?

(«Вам еще нужна эта ***?») и в Мосгорсуде на апелляции в сентябре («Спасибо за солидарность и поддержку»); такой же листок — «*** ***» — он вывешивал каждый день за решеткой окна их общей с депутатом Сергеем Цукасовым (эмигрировал) камеры спецприемника Мневники.

Голубая клетчатая рубашка сменилась на робу з/к, а бумажный «значок» с пацификом на лацкане черного свитера (как орден) мы уже видели на Алексее по рябой ВКС-трансляции в кассационном суде. И новый плакат — уже на заседании по его второму делу: одиночный пикет, как сам объясняет Горинов.

«Зачем? (Горинов решительно забирает листок из казенных рук, когда приставы хотят отобрать плакат. — Н. С.) Это мой листок. Мой вещдок, собственность. Хотите изъять — составьте акт».

«Самочувствие нормально. Бодро, весело», — тихо произносит заметно похудевший, бледный политический заключенный, совсем не изменившийся способом жить.

Конечно, на следующий день Горинова обыщут в конвойном помещении, плакаты изымут, он покажет залу уже два А4 — акты об изъятии. «Цельность важнее свободы», — определил это поведение Муратов*, чье видео все посмотрели накануне. «Это показательно, что судят во Владимире, где Владимирский централ с его тяжелой политической историей», — выскажется на второй день суда в перерыве яблочник Николай Рыбаков.

«Привет от всех муниципальных депутатов», — как букет бросает Галямина*. «Вы тоже передавайте всем привет. Спасибо всем за поддержку, кто пишет и не пишет, за каждым письмом много людей». — Слова благодарности пришедшим Горинов повторит много еще за этот день: «Не все ответы мои доходят, я храню все открытки. Дети пишут, глубокие пенсионеры, широкий диапазон: учителя пишут, разные люди, врачи».

Горжусь, что видела эти аккуратно подшитые папки дома у Гориновых, где каждое письмо в отдельном файле.

«Что думаете про обмен?» — «Я порадовался за ребят, нормально, это условная свобода. Но тем не менее за пределами страны ходить могут куда хотят, говорить что хотят, представляют нашу страну эти достойные люди и формируют особое представление». — «Чтобы еще какой-то обмен состоялся, вы бы хотели?» — «Я никогда не рассчитывал особо, идея витала, но я относился индифферентно, я до конца не верил, что наша страна может пойти на такое: своих граждан обменять на других своих граждан — это очень странно. Для тех, кто находится в заключении, — ну какой-то выход, облегчение, конечно. Ну нельзя всех поменять. <…> Нет, я не рассчитывал…» К Горинову, кстати, даже и не подступались с прошением о помиловании. «Зрение у меня садится», — еле слышно говорит он в самом конце обсуждения главного, кажется, сегодня вопроса.

…В зале собрались двадцать слушателей вместе с журналистами, включая голландский телеканал. Художников судебных все больше (слов все меньше).

«Как назвать эту статью об оправдании терроризма?» — спрашиваю двух парней-студентов, новобранцев выбитого репортерского строя. «Театральная», — сразу попадает один (его недавно избили в ОВД — признак, что карьера сложится).

За эти почти три года изгнан театр с наших улиц, мы привыкли находить свой попкорн абсурда в судах, но теперь действие перенесено в колонию. И второе дело Азата Мифтахова такое же (за разговоры под телевизор в отряде) и множество других повторных уголовных дел на освобождающихся политзэков, и вот теперь — второе дело Горинова.

В книге «Серый цвет надежды» поэта и диссидентки Ратушинской, политзаключенной 80-х, отсидевшей в женской колонии в Мордовии (семь лет строгого режима плюс пять лет ссылки за стихи), описаны и «наседки» в тюремной больнице, и инфекционные больные, и специально подселяемые в палату для давления на «политичек». Так и в деле Горинова — «наседки».

Ведущая это второе уголовное дело Горинова о публичном оправдании терроризма (ч. 1 ст. 205) адвокат Савельева рассказывает, что положив наконец Горинова в терапевтическое отделение туберкулезной больницы с левосторонней плевро-пневмонией при ИК-2, его перевели в палату номер 207 с рецидивистами, заряженными с петличками-микрофонами. Это уже незаконно: первохода — с уголовниками. Многие из них получили потом плюшки в виде поощрения от начальства — шаг на пути к УДО, кто-то уже на свободе.

А потом внесли в палату телевизор — чтобы организовать драмат. 20 дней записи прослушки через эти микрофоны-петлички, «четырнадцать часов мата» пришлось прослушать самому Горинову. «50% там мата», — пожалуется лингвист-эксперт, свидетель защиты Елена Новожилова, когда судья попросит ее зачитать.

Алена Савельева расскажет, что на первом перерыве 27 ноября для согласования позиции с адвокатом Алексей недоумевал: зачем они так говорят, как они могли так поступить? Искренне не понимал, утверждает Алена, хотя они уголовники-рецидивисты, и он сразу разгадал ход этой операции с телевизором, да и наличие прослушки или микрофона подозревал, а потом и обнаружил. Молодая, невыгоревшая адвокат, специалист по спорам с госорганами, бывшая начальник юристов благотворительного фонда: «Угостил меня конфетой зэковской», — рассказывает она про последнюю их встречу в колонии.

Данное дело — это часть единого процесса преследования граждан, имеющих свое мнение по поводу происходящей на протяжении трех лет ***. Я лично никого не убил, не ограбил, не нанес вреда никому, в том числе государству, и посвятил свою жизнь мирным занятиям, но был лишен свободы на семь лет только за то, что высказался в рамках своих депутатских полномочий <…>. Жизнь показала, что я был прав».

Судья прерывает его несколько раз, это нам привычно. Но я ни разу не слышала, чтобы кто-то не только набрался духу продолжать, но парировал: «Меня судят за слова, какие-то выражения, но почему не дают говорить? Не перебивайте меня, пожалуйста». Когда судья Владимиров обрывает его на реплике про решение ООН, Горинов даже переходит в наступление: «Может, я здесь лишний человек? Тогда давайте без меня. Неужели не интересует суд, как я оказался в этой палате с рецидивистами? Там много всего наворочено, хотел в системном виде это все изложить. Послушайте меня! Почему вообще возникло это дело? Потому что я по первому делу реабилитирован международным органом судебным: правовой группой по произвольным задержаниям комитета ООН по правам человека <…> приказано России меня освободить. Мои кураторы сделали все, чтобы убедить общественность, что я не зря лишен свободы. Подвернулся удобный случай — я попал в больницу…»

Он пересказывает события зимы 22–23-го года: в конце декабря его почти уже вылечили за две недели в тюремной туберкулезной больнице, и вдруг его, вместо того чтобы вернуть в колонию, 31 декабря переместили в палату с рецидивистами («Ну, надо так надо, для меня все люди как люди»), «торжественно внесли телевизор», инициативный сосед «со звукозаписывающим устройством» стал смотреть «передачи военные» и очень активно интересоваться его мнением.

Горинов высказал подозрения, не ведет ли он аудиозапись. Второй «коллега или сосед» — Медведев — был «помолчаливей». Поэтому хорошо слышно голос первого — носителя записывающего устройства. «Аудиозапись велась непрерывно, даже когда нас водили в туалет». «За сорок дней нахождения в этой палате сменилось три пары моих соседей по три человека.

«Набралось две моих реплики, которые в конечном счете за неимением лучшего стали основой обвинения». Первая про подрыв Крымского моста <…>. Вторая <…> — это мое уточнение: Бритиков упомянул батальон или полк, я не знаю, как правильно «Азов»** — я просто уточнил, что это подразделение ВСУ Украины <…>». «И где здесь состав преступления — про оправдание терроризма? Про второе нам постоянно твердили по всем каналам, ничего нового я не породил».

«В обвинительном заключении на странице четыре в третьем абзаце утверждается, что я негативно отношусь к жителям Крыма, Донецкой и Луганской областей. И что я поддерживаю насильственное возвращение Крыма в состав Украины <…> и преступный умысел по формированию идеологии терроризма <…>. Все это не имеет никаких оснований, не доказано и не было предметом доказывания. Это плод воспаленного воображения молодого следователя <…>. Зачем он все это выдумал и написал? — я спросил его. Он мне простодушно ответил, что без таких формулировок невозможно привлечь меня к уголовной ответственности по данной статье. Хотите, вызовите его и спросите. По сути, я являюсь убежденным интернационалистом, противником войны и насилия»

«Крекен». — «Нет, «Кракен»**, — поправляют его — «И «Правый сектор»** — не знаю что такое, не был углублен в эту повестку. Нет никаких материалов, направленных на экспертизу. Добавили организацию «Правый сектор» в свои выводы, видимо, для усиления значимости своих выводов. <…> В сентябре 2023 года ко мне в Покров дважды приезжали сотрудники ФСБ и задавали вопросы, знаю ли я такую организацию. Даже не думал, зачем они спрашивают, и дважды ответил отрицательно. Что-то там не хватало, видимо».

…Ходатайство защиты о возвращении дела в прокуратуру: было нарушено право знать, в чем обвиняется подсудимый, аудиозапись 14 часов. За какие слова привлекают — не знаем. Не указано дат записи. Нет указания времени. Публичность — обязательный признак оправдания терроризма. «Они впятером никогда не находились с другими заключенными!» — публичность не доказана. Мотив преступления — где? Нет ссылок и подтверждений, откуда взят мотив националистической идеологии. Публичность призывов к терроризму должна разрешаться судами с учетом места, способа, обстановки и обстоятельств дела: обращение к группе людей в общественных местах, собрания, митинги, демонстрации, изготовление листовок? — нет, больничная палата! И протоколы допроса свидетелей в деле противоречат аудиозаписи и стенограмме. «Ну, и все это провокация. На аудиозаписи слышно, как они (свидетели) получают инструкции», — настаивает адвокат.

Отклонили, естественно.

…Первый свидетель — Павел Бритиков, он в черном спортивном костюме-адике, его зал может рассмотреть только с бритого затылка.

«Я помню, что он (Горинов) говорил, политзаключенный он… Крымский мост… И что они по этому мосту… идут поставки оружия российского. За президента говорил. И вообще в целом… Что ну… не согласен он с этой властью — что вот как в России. Поддерживал больше Украину, чем нашу родину. …Неудовольствие высказывал. Старался убедить, что все, что по телевизору идет, — это пропаганда. А нам мозг вот этим засоряют. А я не помню уже… два года прошло».

— Насколько убедителен был Горинов в своих высказываниях?» — уточняет прокурор.

— Разгонялся… уж два года прошло. Я, Горинов и еще человек там был.

— Узнали свой голос?

— Да. Я и Мягкий (третий свидетель — на допрос в четверг, 28 ноября, не явился. — Н. С.) узнали голоса.

— За что вы получили поощрение в январе 23 года? — спрашивает адвокат Савельева.

Судья: «Не отвечайте!»

— Вам давал поручения следователь?

— А вам для чего?

Судья отводит еще вопросы.

Горинов обращается к бывшему соседу: «Кто вам дал аудиозаписывающее устройство?» Бритиков: «Никто не давал. Не могу сказать, не было».

По просьбе прокурора «из-за противоречий» суд оглашает протокол допроса Павла Бритикова следователем, из которого следует: с 12 до 27 января Бритиков находился в палате. Свидетель Мягкий тоже с ними находился.

Автослесарь с тремя судимостями, «поддерживающий действия президента РФ», рассказывает, как во время просмотра разных телепередач в палате во время проведения СВО Горинов «акцентировал свое отношение к действиям идеологов нацизма».

Противоречия в собственных показаниях в суде и протоколе своего же допроса насчет того, упоминал ли Горинов «Азов» и «Кракен», 42-летний Павел объясняет тем, что два года прошло.

…Свидетель Николай Медведев судим и отбывает наказание — в суде присутствует по ВКС с экрана, отвернутому от зала. Из какой колонии, суд не уточнил. Прокурор задает ему такие наводящие вопросы, что я путаю ее допрос с адвокатским.

Свидетель Медведев поступил в больницу 30 декабря 2022 года и все январские праздники провел «на больнице» в 207-й палате втроем с Гориновым «и не помним с кем третьим»: «Политическое там что-то наговорил на российские войска». Прокурор:

— Что конкретно?

— Не вспомню.

— Как можете охарактеризовать подсудимого?

— С виду вроде спокойный, а сам себе на уме гражданин.

— Что вы понимаете под этим?

— Нередко очень, когда новости по радио были, высказывал, что российское телевидение там все… фейки там, врут.

— А в вашей палате телевизор был, — возвращает его к сценарию прокурор.

— Да, телевизор был.

— И что смотрели?

— «Новости».

— Та-ак! — голос прокурора намекает, что тут «горячо». — И что?

— За Крымский мост, когда взорвали Крымский мост, разговаривали. Вот данный гражданин сказал, что <…>. Как правильно выразиться… узел снабжения российских войск оружием.

— Обсуждали события на Украине?

— Да, обсуждали. <…> Он говорит: все это фейки, все врут все, что мы должны видеть.

— Насколько он был убедителен в своих высказываниях?

— Он когда видел, если какие-то моменты по новостям говорили, что Россия там это сделала, ну или это сделали в пользу России, он взрывался… Начинал рассказывать, что это не так, это так должно быть.

— То есть он вам пытался до вас донести эту информацию?

— Пытался навязать, как-то больше к этому склоняюсь.

На вопрос адвоката Савельевой, за что отбывает наказание, свидетель отвечать не стал («Какое это имеет отношение к делу?»).

— Сколько судимостей было до этого?

— Две.

— Знали ли вы, что ведется аудиозапись, когда лежали во время лечения?

— Нет! Нет. Нет, конечно.

— Когда вы узнали, что есть аудиозапись?

— Когда меня вызвал следователь.

Горинов грызет такую же ручку, какой я дома пишу:

— Николай Николаевич, на допросе следователя ваши показания записаны с ваших слов или вы подписали заранее заготовленный текст?

— С моих слов.

— А можете чем-то объяснить, почему большая часть, девяносто процентов условно, вплоть до запятой, совпадает с показаниями еще троих человек?

— Я не знаю, как я могу это объяснить.

при просмотре «каналов критического характера» Горинов «инициативно акцентировал наше внимание на указанных событиях хода СВО», называя их «недостоверной и искаженной пропагандой». Далее протокол дословно повторяет зачитанный до перерыва протокол свидетеля Бритикова. «Отрицая существование нацистского режима, Горинов был трезв и убежден в собственной правоте, осознавал, что действует публично (как специально), что слышим его высказывания, реагируем на них, вступаем в дискуссию». Свидетель утверждает в протоколе, что «Горинов хотел повлиять на нас, чтобы мы поверили ему, были на его стороне и дискредитировали действующую власть».

…Суд прерывается до 10 утра. Горинов просит хотя бы через день проводить заседания. «Я объясню. У себя в камере я окажусь ночью. Это транзитное СИЗО, там постоянно привозят-увозят этапы, и пока со всем разберутся… Мне надо поесть-поспать, отдохнуть, подготовиться к заседанию». Судья говорит, что «просьба услышана», однако завтра сторонам велит быть готовым к прениям. Савельева возражает, что ее рабочее место и материалы в Москве, к прениям нужно готовиться. «Вы адвокат по назначению? Нет, по соглашению? Значит, все добровольно. Не опаздывать». Судье лень скрывать, что все тут решено, а главное — уложиться в три дня.

— Честно говоря, эти прения не очень люблю, тут все понятно, мне кажется. Видите, как они гонят. — Горинов надевает на свитер форменную зэковскую куртку, совсем тоненькую, матерчатую, и ровно на месте пацифика оказывается именная табличка арестанта с его выцветшим портретом. Заметно, какой он уставший. Ничего не заявляет сам, только отвечает на вопросы. Успевает рассказать, что холодно, спит одетым под тонким покрывалом, одеяла нет. Уже руки в наручниках, опять благодарит всех за письма и поддержку.

— Есть ли у вас шапка, одежда по сезону? Вот туфли легкие у вас, — на ходу проводит ревизию фотокор, бывший политзэк.

— Туфли теплые, недавно выдали. Всего наилучшего.

Улыбнуться тут некому и задерживаться взглядом незачем: Аллы Гориновой и сына Димы тут нет, это на первом суде они сидели на первом ряду и не сводили с судьи глаз. Сейчас защита запретила им строго: Алексей «будет переживать, что они переживают, и еще больше волноваться».

А сегодня, 29 ноября, еще до начала судебного заседания, стало известно, что Горинова внесли в особый список «террористов». До приговора, естественно.

г. Владимир