В первые же дни в Осло я попал на два спектакля Нового Норвежского театра, где сейчас работает звукорежиссером мой старый, еще московский, друг.

Собственно, слово «Новый» здесь стоит исключительно по моей воле,

• во-первых, чтобы отличить его от Государственного Норвежского театра,
• а во-вторых, чтобы подчеркнуть, что спектакли здесь идут на новонорвежском языке, который был создан искусственно после обретения Норвегией собственной независимости в прошлом веке.

Огромное количество диалектов в этой весьма вытянутой по диагонали стране приводило к тому, что жители одного региона относились весьма неуважительно к «этим некультурным неучам» из других регионов. Ну примерно, как москвичи постоянно хихикали над фрикативным «г» южан или оканьем жителей Поволжья.

Теперь во всех школах преподают «ню ношк», официальный язык, на котором ведется документация и говорят теледикторы, а жители разных регионов продолжают с удовольствием разговаривать так, как им хочется.

Театр совсем не молодой, весьма известный в Европе и даже в СССР (в 60-е его гастроли проходили в филиале МХАТа), но сегодня руководство театра не желает почивать на консервативных лаврах и настроено на эксперименты.

Оба спектакля, увиденные мною, поставила режиссер Кьерсти Хорн (на родном языке она звучит совершенно неблагозвучно: Щашти Хун, но я предпочитаю среднеевропейскую транскрипцию), и я, воспитанный в нашем с вами ни разу не толерантном обществе, шел на спектакли, держа за пазухой даже не один, а несколько камней!

Сейчас объясню про каждый: дело в том, что Кьерсти Хорн вследствие врожденного заболевания имеет очень маленький рост. Настолько маленький, что у нас таких еще совсем недавно звали лилипутами или карликами. Вы же помните, что еще лет двадцать назад все курортные города были заполнены афишами «Цирка лилипутов». И вот, до омерзения неполиткорректный, я, конечно же, подсознательно ожидал, что вот «сейчас эта режиссерка начнет в своих спектаклях мстить всем людям нормального телосложения…».

А вот и нет. Мысли о росте режиссера улетели на задний план с первой же сцены! Дело в том, что любимым приемом Кьерсти Хорн сегодня является соединение в одно целое трех жанров — театра, кино и телевидения, что и было продемонстрировано в обоих спектаклях.

Представляете? Театральные режиссеры всех континентов, ведомые системой Станиславского, бьются над тем, чтобы голос артиста доставал до задних рядов, да и гримируют его так, чтобы мимика была понятна даже с галерки, но… это же получается совершенно неестественно!

Таким образом, зрителю наконец-то стали доступны не только самые тонкие нюансы мимики, но и тайный смысл слов, сказанных глаза в глаза, очень тихим голосом.

Да, такой прием нам, консерваторам, принять совсем не легко, но это же театр! Он весь соткан из условностей, которые мы либо принимаем, либо нет.

Если «Эйнкван», новая пьеса нобелевского лауреата Юна Фоссе, по которой был поставлен первый спектакль, мне была не знакома, и прием режиссера я воспринял просто как «вещь в себе», то содержание «Гедды Габлер», классика норвежской литературы и драматургии Генрика Ибсена, конечно же, я знал, поэтому мог следить за развитием действия, даже не понимая языка.

И вот здесь меня подкараулили и другие условности, ставшие для записных русских патриотов уже притчей во языцех…

Если мое сознание довольно быстро привыкло к парню с телекамерой, бегающему меж главных героев, то разве эти детали ковыряют душу больше? Потрясающая актриса Джей Ниямбура более чем блестяще справилась с ролью аристократки Гедды, а Гейр Кварме в женской роли выглядел вполне органично.

Видите ли, пьеса Ибсена в Норвежском театре из века XIX была вполне уверенно перенесена в XXI, это на сегодняшнем театре бывает довольно часто, а здесь, в Осло, мужчины, переодетые женщинами, не такая уж и редкость, и она уже совершенно не раздражает. Кстати, насчет «родителя № 1 и родителя № 2» — полная чушь, уж поверьте.

Да и смуглых норвежцев сейчас тут немало. Процесс ассимиляции в Норвегии идет значительно лучше, чем во многих европейских странах, и мой глаз откровенно радовали разноцветные стайки детей на улицах, что-то весело кричащих друг другу по-норвежски. А фантастическая Джей Ниямбура с блеском окончила театральный курс категории «мульти ношк», то есть — «разнообразные норвежцы», так что — «Верю!», как сказал бы Константин Сергеевич.

***

А 26 октября мне посчастливилось быть приглашенным в художественную галерею города Рисор на церемонию открытия выставки.

И здесь я должен кое-что пояснить: дело в том, что художница Анна-Мари Гравер выросла в Москве.

Можно даже сказать, что она выросла в Москве дважды: в начале 60-х ее отец работал советником посольства, и она ходила в наш детский сад… Главные воспоминания об этом времени сводятся к тому, что, приходя домой и садясь за стол, левша Анна-Мари испуганно спрашивала родителей:

— А можно я дома буду есть моей хорошей рукой?

Моя мама тогда работала в посольстве учительницей русского языка, и наши семьи общались довольно близко: до сих пор помню вкус рождественских марципанов на новогоднем празднике в посольстве…

А в середине 70-х Петер Гравер был назначен уже чрезвычайным и полномочным послом Королевства Норвегия в СССР, и Анна-Мари, шестнадцатилетняя девчушка, приехала в Москву снова.

Ух и времена были! Кстати, именно посол Гравер вручил тогда Александру Галичу приглашение на въезд в Норвегию по гуманитарной визе…

Ну думаю, что вы прекрасно понимаете, как и в каких компаниях проходило наше повторное знакомство, тем более что она уже тогда чувствовала себя художником и поступила в Суриковский институт. «Богема рулит»… А какие диски были в ее коллекции! Именно Анна-Мари познакомила меня с ярчайшими представителями арт-рока: группами Procol Harum, Yes и Genesis.

Кстати, если вы помните фильм «Сибириада» Андрона Кончаловского, то это она там играет глухонемую деревенскую дурочку, и она же тогда привела Андрона на мой самодеятельный спектакль в нефтяном институте…

Представляете, насколько яркой была ее юность в Москве?

Она несколько раз выходила замуж, пытаясь найти человека, близкого ей эмоционально. Удалось это лишь с третьей попытки.

Вернувшись в Норвегию, она окончила еще и Институт кино. В том году я сам впервые приехал к ней в гости и попал на вечеринку их интернационального курса, где уже тогда учились не только европейцы, но и индусы, кхмеры…

Правда, с кино у Анны-Мари роман тогда не сложился. Да, была пара короткометражных фильмов, но самое близкое «приближение к прекрасному» заключалось в том, что она некоторое время работала в норвежском министерстве культуры. Кем? О, это разговор особый!

Рабочие обязанности Анны-Мари заключались в том, что она должна была просматривать всю поступающую в продажу порнопродукцию, чтобы это самое министерство могло присвоить фильму ту или иную категорию…

Зато ее дочка Дювеке сегодня — серьезный кинопродюсер. Один из фильмов, с которыми она работала, в позапрошлом году получил «Оскара» в категории «исполнительница женской роли». Это фильм «Худший человек на Земле» с Ренатой Рейнсве в главной роли, если не смотрели — весьма рекомендую.

Наша дружба семьями продолжается уже больше 60 лет. Мы постоянно приезжаем друг к другу в гости, и даже весьма серьезные различия во взглядах на палестино-израильский конфликт нашей дружбе не помешали.

И мог ли я не пойти, когда Анна-Мари Гравер пригласила меня на открытие выставки ее работ?

Но там я буквально потерял дар речи…

Картины? Гравюры? Инсталляции?

Они как бы наглядно демонстрировали ту грань, которую человечество незаметно перешло в процессе своей безумной деградации.

А центральная работа, помещенная на афишу, как мне кажется, очень хорошо показывает, насколько Анна-Мари Гравер понимает и любит ту страну, которая и сама сегодня лежит лицом вниз в беспросветном черном лесу посреди икон…