Мемуары — это жанр, в котором надо писать глубоким стариком, сидя в мягком кресле у камина. У Навального такой роскоши, как время и кресло, не было — и в итоге мемуары написал сравнительно молодой человек в условиях, в которых не только книгу, но и пост напечатать почти невозможно. Единственное привычное для жанра условие — то, что мемуары вышли посмертно.

Еще до выхода книги в ее адрес зазвучали слова, которые автору, скорее всего, очень бы не понравились: что это «Библия поколения» или, еще эпичнее, «Евангелие от Христа». Вряд ли я имею право судить о том, чего хотел Алексей Навальный и какие на самом деле ставил перед собой цели, но с моей точки зрения — то есть с точки зрения адепта той идеи Прекрасной России, которую он пытался строить, — чего он точно не хотел создать, так это секту имени себя. Он был — по крайней мере, в последней главе своей жизни — в первую очередь политиком и книгу свою писал как высказывание политическое, то есть трезво и абсолютно рационально.

Рационализм этот считывается во всем — и в том, как написан текст, и в том, о чем считает нужным говорить его автор, а о чем — нет. В первую очередь это автобиография, написанная, конечно, на экспорт, и именно поэтому в англоязычной своей версии она явно чувствует себя как в родной. Перевод в ней вообще очень качественный — и речь не только о переводе с языка на язык, но и с реальности на реальность. Смешно, будучи русским, читать пространные объяснения, что такое krysha, рассказы о советских очередях за колбасой и подробные исторические экскурсы в девяностые, но когда ставишь себя на место целевой аудитории, понимаешь прагматику текста:

В этом смысле интересно, что ни одного события из своей жизни Навальный не описывает без привязки к жизни страны. Видимо, он свою биографию от биографии государства, которым хотел управлять, вообще не отделял. И если демонстративная экспортность биографии — это явно осознанный ход, то сложно сказать, был ли прием соединения себя и страны таким же намеренным. В любом случае это избавляет автора от того, чтобы доказывать, что название для книги было выбрано правильно: человек, не способный описать свою жизнь, не сливая это описание с жизнью страны, не может не быть патриотом.

Самое смешное, что если кто-то, не знавший Навального, спросит, кто это такой, самым точным ответом будет «православный консервативный патриот». Характеристика, в которой каждое слово в отдельности давно и безнадежно дискредитировано, — ужас коллективной либеральной общественности. Но судя по книге, именно таким он и был — с поправкой на прямое, не вывернутое наизнанку значение слов. Он был патриотом, причем без пафоса: как он пишет, Россия — одно из составляющих его самого, и странно было бы задавать вопрос о том, любит он родину или нет, — как странно спрашивать, любит ли он свою руку или ногу.

Мемуары Навального стратегически точны еще и в том, как он описывает те свои политические действия, к которым обычно предъявляется больше всего претензий. Он, например, не забыл давних претензий в свой адрес, связанных с его участием в «Русском марше», — на упреки в национализме он отвечает, что просто хотел добиться свободы слова для всех, в том числе и для адептов «марша». С одной стороны, чисто политическое оправдание, с другой — очень похожее на правду: то же самое он отвечал и в 2012 году в переписке с Борисом Акуниным*, и вообще это совпадает с его поведением на протяжении всей жизни.

На упреки в популизме отвечает весь текст его книги целиком: он описывает свои мотивации — и они во многом романтичны, описывает свои отношения с родиной — и они иррациональны, описывает эффект от отравления — и делает это цитатами из «Гарри Поттера», описывает любовь к жене — и она абсолютна.

Но главной по-настоящему слабой стороной всего, что он делал, обычно называют отсутствие стратегии: ну погоняли они с командой людей на улицы, ну рассказали о том, какие чиновники богатые и лживые, дальше-то что? Чего должны были добиться топтавшие проспекты и площади толпы, не готовые ни к строительству баррикад, ни к штурмам? Митинги, по мнению многих, были занятием абсолютно бессмысленным, и единственный их эффект был в том, что сотни людей прошли через автозаки и ОВД. Навальный отвечает: нет, эффект был другим. По его мнению, главный результат их был в том, что огромное количество молодых людей — людей нового, постсоветского поколения — стали разбираться в политике. Они прочитали Конституцию и кодекс прав человека, они стали интересоваться тем, какие проблемы есть у их города, региона и страны и как их можно решить — они научились голосовать ногами. Эта победа, может, и неочевидная, но все-таки по-настоящему значимая: Навальный воспитал поколение, которое привыкло отвечать за себя.

И о чем еще не забывает сказать Навальный в своей книге — это, конечно, лишний раз ответить на вопрос «зачем вернулся?». Этот ответ тоже совсем не пафосный и далеко не такой христообразный, каким его многие начинают теперь выставлять. Он написал просто: у меня есть моя страна и мои убеждения. Я обещал избирателям, что их не брошу, и поэтому не мог не сдержать обещание. Должен же хоть кто-то их не обманывать.

Проблема в том, что поступок Навального (сдержанное обещание) — это норма, так должен поступать любой честный человек, любой честный политик. При этом в сегодняшних условиях этот поступок выглядит не просто подвигом, а чуть ли не поводом для причисления политика к священномученикам.

Если обязательно нужно найти жанровое определение, то это не Библия и не скрижали — это (особенно в последней, третьей части) репортаж с петлей на шее, новая диссидентская проза о свободе и несвободе, новая документалистика о тюрьме и лагере. Ее автор не обещал всем счастья даром и не надеялся на то, что все закончится скоро, а в счастливый исход для себя вообще не верил. И поэтому никакую секту, конечно, создать не хотел. А хотел показать пример того, как «можно было».

Читателям осталось только попытаться следовать этому примеру.

* Внесены властями РФ в реестр «иноагентов»