Начну с личного. Я очень скучаю по Марлену Мартыновичу. По разговорам с ним в маленьком грузинском ресторанчике рядом с домом Хуциева на Васильевской, по посиделкам в его полулюксе в Белых столбах во время архивного фестиваля во времена его расцвета, в Гильдии режиссеров медленно умирающего Дома кино…

И вот удивительная, невозможная встреча. Благодаря гигантским усилиям прежде всего режиссера и просветителя Андрея Юрьевича Хржановского, придумавшего и собравшего эту совершенно невероятную во всех отношениях книгу под редакцией Стаса Дединского. Этот неподъемный фолиант («упитанные дети Хржановского» — так называет внушительные книги Андрея Юрьевича Наум Клейман), под обложкой которого встретились режиссеры, сценаристы, художники, ученики и товарищи по искусству разных поколений — цвет кино и страны: живые и ушедшие. Шукшин, Петр и Валерий Тодоровские, Сергей Соловьев, Белла Ахмадуллина и Юрий Рост, Вениамин Смехов, Павел Финн, Юрий Богомолов, Наум Клейман и Юрий Норштейн, Марианна Вертинская, Вениамин Смехов, Сергей Шакуров, Евгений Миронов, Сергей Гармаш и многие, многие, многие… Как говорил Сергей Соловьев (тоже участник этого сообщества): «Те, с которыми я…»

И в центре этого соцветия — Марлен. Действительно центр притяжения, «икона оттепельного кино», который во многом изменил интонацию кинематографа, его язык. Как заметили мои коллеги Петр Шепотинник и Ася Колодижнер (в книге много их диалогов с Марленом Мартыновичем):

Мы слушаем/читаем Марлена Мартыновича, который в своей раздумчивой неторопливой манере рассказывает нам о своих работах, замыслах и проблемах, — для него было главных и второстепенных тем и проблем. И если в книге чувствуется особо пристальное внимание к «Заставе Ильича» и «Пушкину», то только потому, что с ними связаны драматические обстоятельства жизни художника.

Да, он из плеяды режиссеров, пробужденных оттепелью. Но он был из тех немногих, кто талантом, дыханием сам согревал, очеловечивал время. Человек, носящий имя, сложенное из фамилий вождей — Маркса и Ленина, подарил нам ощущение небывалой, невиданной, нерегламентированной художественной свободы. Если его героям хотелось подумать-помолчать, они молчали. И мы думали вместе с ними. Эти легендарные хуциевские паузы, гулкие проходы по московским улицам… Он сочинял ритм и язык времени. И человека в центре этого раздумчивого круговорота.

В представлении книги ее создатели пишут, что в ней — «воспоминания о мастере», но «воспоминания» — это о прошлом. А книга «Марлен», как и фильмы Хуциева, — портал в сегодняшнюю, искореженную страшными новостями реальность. Она заряжена таким током любви, споров, надежд на встречу с художником, мир и искусство которого раскрывается от страницы к странице. Словно мы отправились в восхитительное путешествие с удивительными проводниками.

Едем по маршруту от станции «Весна на Заречной улице» — через взбесившую власть «Заставу Ильича» (эстетический и этический манифест поколения) — к несостоявшемуся, замученному в процессе создания «Пушкину», через «Июльский дождь» — к самому проникновенному фильму о войне «Был месяц май», от философского «Послесловия» — к «Бесконечности»…

Он и есть та самая «Бесконечность», которую мы пытаемся постигать на протяжении всей жизни. Понять-почувствовать волнение, даже страх, с которыми он вступал в новые съемки: осмысленно и каждый раз — словно собираясь на первое свидание. Это почти мистические взаимоотношения с каждой сценой, с актером, с кадром — он снова и снова возвращался к уже снятому материалу. Смешивал на палитре экрана документальность со своими снами, представления о реальности — с вымыслом. В разных пропорциях. Чистая алхимия. И хуциевский метод начал складываться с момента расставания мастера с его соавтором Феликсом Миронером. Говорят, вопрос задал сам Хуциев:

Книга как кино, смонтированная из голосов, фрагментов жизни фильмов и живых встреч. Помимо прямой речи Хуциева, переписка с его соавтором Геннадием Шпаликовым (то самое письмецо, где они поклялись не делать «Пушкина» друг без друга), письма Андрея Тарковского и Анджея Вайды. Вайда пишет о том, как ему случайно выпала возможность пересмотреть на одном из фестивалей картину «Два Федора» «…и еще раз убедиться, что место, которое Вы в моем убеждении занимаете среди моих любимых мастеров — Бергмана, Феллини, которых я обожаю, — достойно Вас». А в постскриптуме Вайда пишет, что очень ждет встречи с новой картиной Хуциева, о которой ему много рассказывал Тарковский, — речь о «Заставе Ильича».

Он сам был современником Пушкина и Чехова, Маяковского, Заболоцкого и «комиссаров в пыльных шлемах». Сшивая прошлое и настоящее на живую нитку, говорил с ними, как его герой в «Заставе Ильича» спрашивал совета у отца, который был моложе его.