Мы сами себя, кажется, убедили, что внутри страны выкошено, вымерло все общественное созидательное, все гражданское. Во многом, слишком во многом так оно и есть. Да и постоянно из-за разных границ нам нашептывают, что внутри границ все кончено, надежды нет. Нет, но да.

***

Звякает мессенджер. В пустоте жаркого московского лета получаешь сообщение с незнакомого номера: «Можно Вас пригласить к нам на баркемп?» Ошарашено смотришь на календарь. На нем по-прежнему две тысячи двадцать четвертый. Как баркемп? Какой баркемп? Где? Уточняю. Получаю в ответ: баркемп о свободе. В Марий Эл. Окончательно теряюсь во времени и пространстве. Но да, подтверждают организаторы, собираемся поговорить в полях и палатках о том, какая у нас сегодня есть свобода — у всех вместе и у каждого в отдельности. Будет много интересных людей, неожиданных поворотов в теме, зовут: приезжайте, Расскажете нам про то, как связаны свобода и будущее, его образ и путь к нему. Как зачарованная, пакую чемодан, беру билет, еду.

У платформы Казанского вокзала длинный современный двухэтажный поезд. У входов в вагоны толпится народ. Вот отпускная семья пытается пересчитать чемоданы и детей и никого не забыть. Вот мама с тревожными глазами провожает юную дочку, из обрывков разговора понятно, что та поступила в совершенно чужом городе в университет и первый раз уезжает одна и надолго. Дочка выглядит совершенно счастливой, мама держится, но в какой-то момент все же пускает слезу. Вот группа молчаливых мужчин неопределенного, вечно среднего возраста с загорелыми лицами и руками скидывает баулы защитного цвета, неспешно ищут по карманам потертые паспорта. Все поглядывают на них: оттуда? Пара юношей с разноцветными волосами отходят по платформе подальше. Но нет, из короткого разговора с добродушной любопытной проводницей доносится, что отработали на стройке, поднакопили, едут семьи в отпуска везти, а потом детей к школе готовить. Лето. Российское общество в неспешном, сонном августовском движении.

В моем купе тоже отпускники. Пара элегантного возраста едет по грибы. Говорят, там, в марийских лесах, их в этом году просто море разливанное. С удовольствием слушаю о любимых грибных местах седовласого московского профессора. Он старомодно обстоятелен, кажется, что и по грибы он ходит по своим сложным математическим формулам. Супруга его радушна и хлопотлива, через каждые пятнадцать минут пытается накормить то его, то меня, то нас всех вместе. Один из отпускных строителей тоже едет с нами. Как вошел, скинул верхнюю одежду, сразу лег, уснул и проснулся уже при подъезде к Йошкар-Оле. Устал. Профессор вежливо интересуется, что это меня вдруг понесло в Марий Эл, никак тоже по грибы? Рассказала, что нет, еду говорить о будущем и свободе. Ох как он загорелся. И дальше слушала очень занимательный рассказ часа на три про то, что

Когда уже проехали Гусь-Хрустальный, в котором за окном зазывали и звенели знаменитыми колокольчиками и прочим хрустале м, свернула разговор, сказав, что в Средние века так же, как сейчас ИИ, боялись первых печатных книг. Они тоже казались дьяволом и шайтаном, который вырвется из-под контроля и захватит мир. А в двадцатом веке не меньше боялись первых пошедших в народ компьютеров. Тоже много чего казалось. Но живем же. Так и ИИ, да, пугает, но если мы его породили, то уж как-нибудь найдем способ с ним сосуществовать. Не уверена, что я кого-то в чем-то убедила. Но спать мы легли спокойно.

***

А утром была солнечная Йошкар-Ола и улыбчивая Ира, которая весь это баркамповый движ и придумала. Встретила, довезла. Баркамп, или как сама Ира его называет, лагерь для взрослых с умными разговорами, разместился в деревушке Юж-Озерный, к которой, как можно догадаться, прилагается озеро, в котором, как говорят местные, нельзя купаться, поверье какое-то, а еще прилагаются луга с разнотравьем и невероятное высоченное небо. К разнотравью же прилагаются пчелы и осы, к небу — стрижи и еще какие-то юркие птицы, к баркемпу — множество по-походному одетых людей, доброжелательно кивающих незнакомой им мне. Между старых деревенских срубов тропинки, которые ведут к палаточному лагерю — в одну сторону и к лекционным шатрам — в другую. Посередине — кухня-столовая под открытым небом, из которой пахнет дровяной печкой, борщом, бабушкиным компотом и… да, грибами. Второй организатор всего этого дела, крошечная, но стремительная Оля, эффективно дирижирует потоками людей и действий, в какой-то момент все оставляют свои дела и отправляются слушать умное.

За умное отвечает, например, Света Маковецкая, которая не только рулит всем общественно-гражданским в Перми, но и по всей стране учит всех, кому это дело интересно, как создавать, жить и выживать в текущих условиях. Из того, что она рассказывает, понятно, что всему общественному, что хоть с крупицей свободы в идеях и действиях, сейчас очень трудно. Но трудно — не значит невозможно. Поддерживая друг друга кто чем может, ползучей грибницей по стране по-прежнему тут и там возникают группы людей и инициативы. Нет, не привычные большие организации с громкими именами и еще более громкими целями. А локальные, но нужные. От них отмахиваются и справа, и слева под гул уже привычного: о че м вы в такое время? Но в любые времена природа не терпит пустоты, и свободная мысль и желание быть чуть больше, чем обывателем, находит свой путь. И единомышленников. Как находит себя свобода творчества в искусстве, пусть и загнанном цензурой и самоцензурой под плинтус, и об этом говорил Роман Буссе, который не только актер и прекрасный рассказчик, но и больничный клоун. Кажется, нашей стране они нужны в товарных количествах. Как свобода реализуется на практике в этом самом искусстве, всем продемонстрировал писатель Павел Селуков, прочитав несколько своих рассказов. На каждом первом слушатели подпрыгивали:

Когда поговорили и обсудили умное, хотя разговоры-беседы тянулись и затягивались — темы такие! — все собрались у импровизированной, но уютной сцены. В гости к баркемповцам приехал прекрасный Театр.док со спектаклем «Солнечная линия» по пьесе Ивана Вырыпаева*. И опять шепотки: как Вырыпаева? Его еще показывают? Неужели? Еще идет? Вот же молодцы. А и впрямь молодцы. Владимир и Ксения, обернувшись супругами Вернером и Барбарой, через диалог, до краев наполненный эмоциями, хлесткими словами, взаимными претензиями и столь же взаимной глухотой, рассказали нам вечную, как мир, историю про любовь, которая в неволе истончается. А брак вполне может стать неволей, если в нем нет свободы быть собой, когда в не м умерла возможность слышать и быть услышанным, услышанной. Блистательный талант акте ров и автора вкупе с юмором и беспощадной правдой о том, что там, внутри отношений на утренней кухне происходит, о том, что почти все знают, но о чем не принято говорить, на час с небольшим отправил всех зрителей в счастливую невесомость сопричастности к свободе творчества. Если бы не билеты на скоро отходящий обратный поезд, актеров бы долго вызывали на бис.

Пока они мчались на вокзал, я рванула в Йошкар-Олу. Прочитала в соцсетях, что у них там, на знаменитой новодельно-голландской набережной книжный фестиваль с концертом модной местной группы. Захотелось посмотреть, что жители Марий Эл читают, и послушать, какой музыкой увлекаются. Сразу скажу, что последнее оказалось весьма бодрым инди-роком. Из исполненного запомнилась композиция, посвященная московскому автобусу маршрута номер три, который ходит недалеко от моего дома. Неожиданно. Кстати группа называется «Чтонового». А вот как называются книги, которые там вокруг продавались, я вам не скажу. Не хочу никого подставлять. Лишь скажу, что такому набору из названий и авторов, которых нынче особо осторожные книжные засовывают в пакеты, может позавидовать книжная полка любого ценителя современной исторической, политической и художественной литературы. Спросила местных: это вот как? Те даже не поняли, чего это я спрашиваю и что такого, книги как книги. Чувствовала себя пожилой девочкой из зашуганной московской деревни. Купила себе пару комиксов местных независимых изданий (да, про свободу!) и решила, что мне срочно надо прогуляться и обдумать, что я сейчас и вообще за сегодня услышала и увидела.

Я шла по вечерней Йошкар-Оле и размышляла о том, как так получилось, что я в этом небольшом по любым меркам, уютном и гостеприимном городе внезапно чувствую себя свободнее, чем у себя, в городе системы Мск. Конечно же, я знаю про синдром туриста: все связи и обязательства оставлены дома, в голове и деле образуются необыкновенные свобода и легкость. В том числе легкость делать что угодно, ведь все равно никто ничего об этом дома не узнает. Прислушалась к себе. Нет, не оно. Что-то другое, больше похожее на оторопелость, приподнятость и вдохновленность. Так, может, мне для свободы надо что-то неожиданное, чего давно не было. И еще всего лишь пару дней не пересекаться ни с чем уныло-привычным и, наоборот, общаться со светлым, творческим и живым. За последнее слово зацепилась. Потому что поняла, что вся свобода, какая есть, и для меня, и для многих вокруг меня в последнее время из пространства живого переползла в пространство электронное. Все очень радовались, помнится, появлению первых мессенджеров и интернет-форумов и их дальнейшему размножению. Ими активно пользовались, чтобы рассказать или поболтать о жизни. А потом на жизнь опустилась чугунная плита реальности.

Вся сколько-нибудь свободная жизнь переползла в социальные сети. Потом же и за слова в них стали хватать и тащить в кутузку. Поэтому

А тут я за один световой день вживую услышала множество людей, которые говорят и не боятся, да, не употребляют слова-триггеры репрессий и ни к чему такому не призывают, но свободно говорят, задают вопросы, отвечают и обсуждают нашу жизнь так, как будто в ней сохранилась толика нормальности. Так и запишем: свобода сегодня — это совместный живой поиск нормальности. Хоть что-то.

***

От этого я оттолкнулась, когда на следующий день наступило время моей лекции-беседы про то, откуда у нас может взяться будущее, от которого не мурашки по коже, а хоть какая-то надежда. Начала издалека, рассказав, как вообще можно конструировать будущее. Например, можно его отрисовывать, имея в голове незатейливую мысль, что рядом с твоим рисунком неизбежно будет еще чей-то рисунок, и надо об этом помнить и это уважать. Надо помнить о тех вызовах, которые как результат нашей гуманоидной жизнедеятельности с нами на планете навсегда: от демографического перехода и антропогенной нагрузки до освоения территорий и пространств. Напомнила слушателям, что в принципе разговоры о будущем являются лекарством от социального невроза и социальной апатии, которыми мы поражены практически тотально. Потом мы порассуждали о том, как сочетаются личный образ будущего с образом будущего элит и всего общества целиком и как они порой тотально друг другу противоречат. Посплетничали, конечно же, об элитах — это ж так бодрит! — кто они, есть ли они и стоит ли на них в принципе рассчитывать (спойлер: с ними все очень запутано). Много и детально говорили о ценностях и о роли пропаганды, об обывателях как камертоне и о бесконечном разнообразии личных горизонтов планирования, что делает таким сложным коллективное планирование. И под конец я не могла не поделиться с моими слушателями и собеседниками мыслью о страхе перед искусственным интеллектом: страх не страх, но в образе будущего его учитывать придется. Равно как и проблемы Арктики и Африки. Далеко от Юж-Озерного и от нас? Да. Но, планируя, надо не забывать о большем. В конце концов, мысль, что «иначе всегда можно», — она как раз про образ будущего, который совершенно необязательно должен всеми лапами цепляться в то, что мы привыкли считать константами наших представлений об окружающей действительности.

Если же честно, то больше всего на баркемпе меня вдохновили и поразили дети. Многие участники приехали целыми семьями, и для детей самых разных возрастов была организована своя программа. Тут был батут, и мыльные пузыри, и рисование, и лепка, и изготовление и запуск самых настоящих воздушных змеев. Но дети не были бы детьми, если бы не стремились освободиться от любых программ и начать жить своей нормальной детской деревенской жизнью, где всегда в центре неизбежная вариация на казаки-разбойники с кучей беготни и ролевого взаимодействия. Очень любопытно было наблюдать (да, я активно подслушивала!), как эти казаки и эти разбойники прямо рядом с лекционными шатрами быстро и эффективно выстраивали низовые коммуникации, как создавали и разрушали иерархии, как придумывали невозможное в пределах разумного, как ссорились и мирились, как придумывали пусть короткое, но будущее — завтра мы точно дойдем до озера и построим шалаш. Их никто этому не учил, но они самым естественным образом придумали, как и вовлечь младших, и не заскучать, и выполнить все скучные требования о безопасности взрослых, и при этом, конечно же, устроить приключение, о котором потом будет классно вспоминать.

Неизбежно наступил момент прощаться. Жизнь в Москве звала срочно обратно. Баркемп закруглялся финальными сессиями, которые объявляла вездесущая Майя, без которой все то отключалось, то тормозило. Оля вручала отъезжающим прощальные сувенирные трогательные панамки. Ира, наконец, выглядела как человек, который хоть немного выдохнул. Или как минимум переоделся из рабочего в летнее. Тут и там кучками и группками сидели люди, и слышалось: поможем… в следующий раз у нас… давайте обменяемся контактами… обязательно постараемся издать… привлечем молодежь… И так далее про прочие планы о той самой живой нормальности совместного существования и делания. С дальнего края деревни доносилось вечное о нерушимых смыслах той реальности, в которой мы пока являемся лишь реальностью дополненной: «напилааааася я пьяяяяяна…».

Оседлая жизнь посылала сигнал номадом свободы, что она тут, рядом, и она такая, что в образах будущего придется отрисовывать и ее весьма приземленные, уцепившиеся за прошлое черты. Над всем этим переодевалось в закат невероятное марийское небо, восторгами о котором я, жительница каменных джунглей, всех там, если честно, достала. Но как не достать, если оно не просто высокое и свободное, оно не просто подернуто самыми перламутровыми облаками, какие я только видела, оно еще и невероятного цвета, которого, как я думала, не бывает у неба в природе и который не передается на фотографиях. Оно лавандовое.