В 1956 году, выиграв Олимпиаду в Австралии, сборная СССР приплыла на корабле во Владивосток, а дальше поехала через всю страну поездом. В Сибири, на одном из полустанков посреди тайги, где поезд стоял три минуты, из лесной глухомани вышел дед в валенках, спросил проводника, в каком вагоне едет Яшин, вручил вратарю в подарок омуля и снова ушел в тайгу.

Некоторые считают этот рассказ анекдотом или легендой, но я думаю, что это правда. Дед, идущий десять километров по тайге, чтобы поспеть к поезду и вручить Яшину рыбку, возникает на затерянном полустанке словно живое воплощение наивного времени, когда люди не смотрели футбол, а слушали его. По ночам они приникали ухом к приемнику, впитывая доносившуюся из дальних стран взволнованную скороговорку Озерова или быструю речь Синявского. Не глазами, а внутренним взором они видели, как вратарь в кепке распластывается в прыжке. «Опасный момент! Удар! Прыжок! Яшин! Яшин взял!»

Сейчас футболисты — это жители иного мира, не нашего, не здешнего. Они за хлебом в магазин не ходят и в метро не ездят. Они живут на высотах богатства, их виллы стоят на сияющих облаках, они едят с золотых тарелок и небрежным взглядом замечают время на часах Rolex. Ездят они на дорогих машинах. Да что там ездят, Мбаппе не умеет водить машину, но у него их все равно девять, одни он покупает за красоту, а другие ему дарят. Футболисты высшего уровня в современном мире — это князья-гедонисты, вознесенные в небо с алмазами. Мы восхищаемся и любуемся ими, но они для нас — не свои.

Темнота и грязь московских окраин, где он вырос, заборы на Миллионной улице и сараи на Погонном проезде, бани, пивные ларьки, бочки кваса, к которым выстраивались очереди людей с бидонами, — вот эта жизнь. Коммуналки с длинными коридорами, тонувшими в сумраке, который не могли разогнать тусклые лампочки, висевшие на перекрученных шнурах. Коричневые двери с облезлыми почтовыми ящиками. Пожелтевшие унитазы, в которых вечно текла вода. Тесное жилье, лифты в шахтах из железной сетки с грохающими дверями, шпана на улицах, носившая в карманах ножи и плевавшая сквозь зубы, детское развлечение — подкладывать пистоны на трамвайные пути, и еще футбольные мячи, сшитые вручную из долек, с черной резиновой камерой, которую приходилось с напрягом запихивать в мяч и потом затягивать жесткую шнуровку.

Яшин не просто знал и помнил все это, он состоял из этого. Он состоял из военного детства, когда работал на заводе, и послевоенной молодости, когда по улицам со свистом подшипников ездили сколоченные из деревяшек платформы, а на них — обрубки людей, безногие ветераны. Прежде чем стать вратарем, он, сын слесаря, сам стал слесарем. (На Олимпийских играх 1956 года, где по правилам могли выступать только любители, вратарь Яшин в составе сборной СССР был указан как слесарь.) В эвакуации он жил в бараке, в тринадцать лет разгружал вагоны, подростком носил замасленную робу и знал курилки на заводе, куда по праву уходил вместе с мужиками выкурить папиросу. Он был выходцем из времени, когда 9 мая поминали, а не ликовали. Все это было частью его памяти и психики, все это создавало его как человека и вратаря, который должен спасать, потому что нельзя подвести людей, с которыми работаешь и живешь.

Надежность была в его характере и фигуре. Когда он трусцой выбегал на футбольное поле — во всем черном, время пестрых вратарей было далеко впереди, — то казался грузноватым в своем беге. По штрафной он ходил широким шагом крупного мужчины, занятого делом. С ростом 186 см он не затерялся бы и среди современных вратарей (Навас 185 см, Пикфорд столько же), хотя и не входил бы в клуб гигантов (Нойер 193 см, Доннарумма 196 см). Но прыжок! В стремительном прыжке Яшин как будто становился еще больше. Его мощная фигура взлетала с невероятной скоростью и заслоняла нападающему не только ворота, но и весь белый свет. И вот он встает с мячом в руках, невозмутимый, спокойный.