Стоический заголовок из Бродского сильно диссонирует игривому эпиграфу другого великого поэта. Пусть останется. Такими будут эти заметки, тут так себя чувствуешь.

Очередное судебное заседание по моему делу отложено. Когда меня заводили в сборное отделение следственной тюрьмы, я потерял сознание. Не первый раз за свою тюремную одиссею. Это случилось на высоком крыльце, но мне повезло: к этому времени наручники отстегнули, и полетел я не назад с высоких бетонных ступеней, где обязательно сломал бы себе шею, а вперед. Руки не выставил, просто врезался головой в металлическую дверь. Я вообще везучий от рождения.

Меня подняли и отвели в одиночную полуподвальную камеру, где я живу последние полтора года. Через полтора часа писал объяснительную: «Ссадина на лбу от того, что потерял сознание и упал. К сотрудникам СИЗО претензий не имею». Вроде жив. Даже захотелось пошутить и написать в конце название какого-то старого советского фильма — «В моей смерти прошу винить Клаву К.». Удержался. Насчет отсутствия претензий — это чистая правда.

Чтобы уже покончить с этим нытьем. Допрошенный в суде доктор говорил, что степень моих сердечно-сосудистых проблем максимальная, летальный исход (как это слово — летальный, хорошо ложится на мой прыжок!) — дело житейское.

Но теперь, коль я все-таки жив, хочу, чтобы други, коллеги и в целом прогрессивное человечество поздравило меня с наступающим светлым праздником — двухлетием пребывания в юдоли, так сказать, печали. Я был арестован 28 июня 2022 года. Мой каприз с поздравлением не есть в чистом виде фиглярство, да и не следствие черепно-мозговой травмы. Человеческая психика устроена настолько изворотливо, что в отсутствие благостных событий примет за золото даже банальную гордость преодоления. Веселимся как умеем.

Тут, в одиночке, не столь хорошо, как душеспасательно. Кто это там из буддистских учителей просидел несколько лет, неотрывно глядя в стену? Во всяком случае,

И после этого мне вменяют квалифицирующий признак политической ненависти, а изоляторское начальство отказывается исключить меня из списка склонных к терроризму негодяев?!

Парадокс. И ведь как это верно было сказано: «После Махатмы Ганди тут, в миру, и поговорить не с кем — пора в рай». Занесите эту цитату в мое дело; имеющий уши да услышит.

Недавно познакомился на сборке с интеллигентным зэком. Тот спрашивает, как положено: «Что за беда?» Объясняю, кто я такой. Вот, говорю, увидел фотографии сгоревшей малышки, а потом девочки Яны с оторванными ногами, не выдержал, психанул, написал, как думаю. Он: «Ну как же так, странно это, ведь вы же классный адвокат, слышал, конечно, о вас. Должны же были понимать, чем кончите». «Да вот как-то так… У Тарковского в «Солярисе» есть превосходная сцена о страдающем Океане: «Я думаю, мы напрасно тут ищем с этими нашими приборами. Наверное, тут просто что-то с совестью». Зэк посмотрел на меня как-то странно: «Ну не знаю. Может быть, поймут. Но не думаю».

Великолепно изданный двухтомник Бродского, с которым я не расставался несколько дотюремных лет, подарок моей жены, тоже арестован. Лежит в шагах десяти от моей камеры, на складе. Полуторалетнее сражение за него я проиграл, когда после очередной жалобы прокурору ко мне зашли и объявили выговор за плохо заправленную постель. В карцер мне не хочется. Пусть Иосиф Александрович потерпит без меня. Правда, мне объяснили, что книгу я могу получить альтернативным образом — заказать ее у аффилированного со ФСИНом предприятия «Калужское». Только цены там на книги раза в два-три выше интернетовских. Но на то «Калужское» и конкурс выигрывало. Однако заказывать не стал, и отнюдь не из одной жадности. Покупать книгу, которая уже лежит за 10 метров от меня, ну это как-то слишком, даже для жертвы потрясенного мозга.

Только не смейте посылать мне книги бандеролью. Их все равно не отдадут. «Не положено». Зато они войдут в лимитированный вес разрешенных передач, и я останусь без продуктов питания. А из посланных, но не переданных мне книг уже можно составить небольшую библиотеку, да только где они… И вообще,

Впрочем, достаточно о тюрьме. Давайте о моем деле.

Это вообще забавный феномен отечественной культуры. Человек, однажды попавший в оборот, очень скоро начинает весьма органично смотреться в тюремном интерьере. Ну как тот знаменитый «памятник-да-кто-ж-его-посадит», только наоборот. В моем случае я стал как минимум региональным бюстом политических… э… как бы это… ну, скажем, процессов.

И на стенках аорты оседает тюремный мрамор, и на плечи ложится позолота неизбежности…

А вообще-то вполне сумасшедшее психолого-лингвистическое заключение экспертов, со ссылкой на которое мне было предъявлено обвинение, уже год как признано недопустимым доказательством. Строго говоря, и это вам подтвердит любой вменяемый юрист, легитимное обвинение исчезло. Но я продолжаю сидеть.

По делу была назначена новая экспертиза. По ее результатам отпали как минимум три из пяти вмененных мне эпизодов (мои посты в фейсбуке*).

Ради примера. Практически все время предварительного следствия я просидел за один пост — о протестующем пенсионере на Красной площади. Меня обвиняли в распространении заведомо ложной информации о Российской армии. Так вот. Новая экспертиза сказала, что в этой моей публикации нет вообще никакой информации об армии — ни клеветнической, ни комплементарной, вообще никакой. Просто полный ноль. Но я продолжаю сидеть. По лагерным меркам — уже три года. Уверенно пошел на четвертый круг. Без приговора, без обвинения.

Что остается делать? Пробую писать. Всю жизнь мечтал, но боялся написать об Иуде Искариоте. Было как-то страшно писать то, что я о нем и людях думаю. И сейчас страх не оставляет меня, но понимаю — нужно, могу не успеть, если не начну. Пусть это будет хотя бы маленькое эссе. Пишу, комкаю написанное, бросаю в помойное ведро.

Я знаю, что это страх делает людей бесчувственно-тупыми. Вот лучшие слова, которые я об этой утрате читал, они не о немцах, да и не о русских тоже, они вообще об оглушенном страхом человеке: «Именно эта глупость так омерзительна, и именно это я имею в виду, говоря о банальности. Тут нет ничего демонического — одно простое нежелание представить себе, что чувствует другой человек». Это Ханна Арендт.

Что чувствует девочка Яна из того, что мы боимся себе представить?

Теперь нужно додумать главное, и вот они, эти слова: «Яна, прости. И все те дети, что погибли, все равно где — в Харькове, в Мариуполе, в Донецке, в Одессе, в Белгороде — простите нас».

Меня в детстве учили говорить так, и я говорил: «простименяпожалуйстаябольшетакнебуду».

Я почему-то думал, что это произносится в одно слово, слитно. Как слитно произносятся на литургии имена невинноубиенных.

Дмитрий Талантов.

Один из дней, 12 часов 16 минут.

* Принадлежит компании МЕТА, чья деятельность в РФ признана экстремистской и запрещена.