Предыстория болезни

Экспозиция выставки о «Деле врачей» начинается со статьи, опубликованной в «Правде» 13 января 1953 года, с гремящим названием «Подлые шпионы и убийцы под маской профессоров и врачей». Но само «Дело врачей» началось не с нее и, как любая болезнь, развивалось постепенно: к моменту публикации многие подозреваемые уже давно сидели по тюрьмам и давали признательные показания, а рассказ о деле на широкую правдинскую публику был последней стадией заболевания. Первые симптомы появились давно, еще в годы Большого террора, когда на скамье подсудимых Третьего московского процесса оказалось трое кремлевских врачей, включая личного лечащего врача Сталина — Плетнева. Некоторые историки уверены, что и «Дело врачей» могло бы стать вторым приступом Большого террора: вероятнее всего,

Да и стране-победительнице, уже оправлявшейся от пережитой войны, для консолидации требовался новый образ врага (им стал человек в белом халате — образ яркий и построенный по всем законам триллера). Все эти симптомы указывали на приближающуюся вторую волну масштабнейших репрессий, но оказались симптомами предсмертной агонии вождя. Развивалась эта смертельная болезнь вот как.

25 августа 1948 года отдыхающему в санатории на Валдае Жданову становится плохо — он давно страдает от болезни сердца. На Валдай выезжает группа ведущих врачей Лечсанупра (Лечащего санитарного управления Кремля): Владимир Виноградов, начальник Лечсанупра Егоров, двое врачей рангом ниже и функциональный диагност Софья Карпай. Бригада не находит серьезных проблем, корректирует лечение и уезжает. Спустя три дня у Жданова — новый приступ, бригада вылетает снова, но диагностику проводит уже не Карпай, а Лидия Тимашук — и обнаруживает инфаркт миокарда. По разным причинам ставить такой диагноз нельзя: и по должности, и из-за всего предшествующего лечения Тимашук не имеет права выносить окончательный вердикт. Она соглашается исправить «инфаркт» на «функциональные изменения», но пишет заявление в Кремль о том, что Жданова лечат неправильно. 30 августа это письмо доходит до Сталина, и он своей рукой выносит письменный вердикт: «Отправить в архив». А на следующий день, 31 августа, Жданов умирает.

Вторая предпосылка будущей болезни проявляется тоже в 1948 году — когда принимается решение распустить еврейский антифашистский комитет. ЕАК был создан в 1942 году, его целью было организовать по всему миру политическую и материальную поддержку СССР в войне с Гитлером. Членами комитета были представители еврейской культурной интеллигенции: Илья Эренбург, Самуил Маршак, Давид Ойстрах и другие. Возглавлял его актер и главный режиссер Московского еврейского театра Соломон Михоэлс. Члены комитета обладали невероятными по советским меркам возможностями: выезжали в турне по Европе и Америке, встречались с Эйнштейном и другими великими и известными во всем мире евреями, во время войны с помощью еврейской благотворительной организации «Джойнт» собрали более 37 миллионов долларов. После войны комитет не собирался останавливать свою деятельность: все так же его члены занимались вопросами национальной политики, все так же были известны и любимы за рубежом. Все это очень не устраивало Сталина, особенно после того как ЕАК начал готовить письмо о создании в Крыму еврейской национальной республики.

В 1948 году ЕАК был распущен, а чуть позже был убит и его глава Соломон Михоэлс — и начались аресты и чистки.

Тяжелая и продолжительная болезнь

Членов ЕАК обвиняли, по сути, в «иноагентстве» — в том, что они являются агентами иностранных разведок, прежде всего американской. В числе арестованных был и главврач Боткинской больницы Шмелевич, одновременно входивший и в президиум ЕАК, — так начали обнаруживаться связи между псевдозаговором евреев и псевдовредительством врачей. Одним из главных катализаторов стала прозвучавшая во время допроса по делу ЕАК фамилия Якова Этингера, одного из профессоров учебно-санитарного управления Кремля, известного кардиолога. И наконец, самым важным аргументом и вещдоком становятся показания Лидии Тимашук — той самой, которая поставила Жданову верный диагноз.

Портрет Тимашук висит напротив больничной стены — в витрине, напоминающей больничный шкаф, лицом к течению большой истории. По соседству с ней в таких же шкафах висят портреты и лежат личные вещи врачей, сметенных общей волной арестов, — волной, которая поднялась не в последнюю очередь из-за письменного несогласия Тимашук с официальным диагнозом. Сквозь перфорированные стенки этих витрин просвечивает и больничная стена с написанной на ней «большой» историей болезни, и протоколы допросов, проецирующиеся, как титры, сплошной лентой на противоположную стену.

Конкретные судьбы оказываются окружены тем, что войдет в учебники истории — и что будет неоднократно из них вымарано. Напротив сухих дат и справок об арестах висят снимки ждановской ЭКГ и портрет Тимашук, которая на одном из допросов вспоминает о своем заявлении по поводу того, что Жданова лечили неправильно. Это заявление извлекают из архива — и начинается масштабное следствие.

С этого момента болезнь под названием «Дело врачей» входит в острую фазу: после многих перипетий и доносов Сталин лично начинает заниматься делом «организации террористический группы в лечебно-санитарном управлении Кремля».

По сути, он был единственным, кому это дело было нужно: никто из приближенных не понимал ни смысла, ни цели следствия, а Сталин хотел сделать из него масштабнейший процесс — с политическим шпионажем, с поиском внешних и внутренних врагов.

Историки, изучающие и период Большого террора, и «Дело врачей», до сих пор удивляются тому, насколько богатой была фантазия советских конспирологов:

В случае «Дела врачей» Михоэлса требовалось соединить с Виноградовым, Виноградова — с несуществующей террористической организацией в Лечсанупре, Лечсанупр — с ЕАК, ЕАК — с американской разведкой. Смотревшие на все это из-за рубежа политики всерьез переживали за психическое здоровье нацлидера и даже, по слухам, собирались организовать для Сталина медицинскую психологическую экспертизу.

Все это привело к двум закономерным, хотя и противоречивым последствиям: с одной стороны, никому, кроме Сталина, не нужный процесс тянулся долго и бессобытийно; с другой стороны, аресты стали уже абсолютно бессистемными, и в камерах оказывались все, чьи фамилии просто звучали на допросах, — без деления по национальному признаку (правда, русские подозреваемые всегда оказывались безвольными подчиненными под началом коварных организаторов-евреев).

Ни у кого — или очень мало у кого — не вызывал вопросов тот факт, что в стране, только что победившей нацизм, антисемитизм (и бытовой, и государственный) чувствовал себя так органично. Причины для этого были простые: на оккупированных территориях во время войны велась антисемитская пропаганда — и, как это всегда бывает, если «убить дракона» физически оказалось тяжело, но возможно, то с освобождением интеллектуальным все обстояло еще сложнее. Особенно в условиях, когда антисемитизм в целом совпадал со стилем решения национальных вопросов самого вождя.

Когда круг подозреваемых неохватно разросся, болезнь перешла в открытую форму: Сталин решил, что «Дело «врачей-убийц» пора представить urbi et orbi. На больничной стене выставки, пересекая линию окрашенного горизонта, висит три печатных копии — проекты той самой статьи из газеты «Правда» с собственноручными правками Сталина. Поверх эмоционального текста про убийц и презренных наймитов — еще более эмоциональные и многострочные правки красным: не «шпионы», а «подлые шпионы», не «кровопийцы», а «рабовладельцы-людоеды». 13 января 1953 года статья была опубликована со всеми правками.

Тогда же, 13 января, Лидии Тимашук был вручен орден Ленина — «за бдительность». Здесь, на выставке, свидетельство о вручении висит прямо напротив портрета Виноградова — личного врача Сталина, которого арестовали одним из первых, пытали по личному рецепту вождя и продержали в тюрьме до самого конца процесса. Они с Тимашук — в одной витрине, на фоне текущих, как титры, протоколов допросов. И здесь же, прямо под свидетельством о награждении Тимашук, — указ о лишении ее награды от 3 апреля 1953 года. Тимашук успела побыть орденоносцем всего пару месяцев, потому что пятого марта умер Сталин.

Пытающийся усилить свою власть Берия предлагает всем осужденным написать рапорты о том, что все признательные показания выбиты у них под пытками, — и поскольку других доказательств нет, дело прекращается. В ночь с 3 на 4 апреля арестованные возвращаются туда, куда возвращаться при Сталине было не принято, — по домам. О том, что дело закрыто, сообщает крошечная заметка на четвертой полосе «Правды».

Осложнения

За больничным коридором — стена, сплошь увешанная телеграммами. Это письма читателей «Правды» — те, которые приходили в редакцию все то время, пока она писала о «деле врачей»:

• «Хочу выразить свою глубокую признательность нашему советскому подлинно народному правительству. В сегодняшнем сообщении Министерства внутренних дел я еще раз почувствовала всю силу и мощь нашего государства, его справедливость и честность…»;
• «Я верю в виновность врачей, так как я на опыте убедилась, что нужно доверять «Правде»…»;
• «Мы, советские врачи, с глубоким возмущением относимся к этим врагам, негодяям, которые отравляли советских людей. Я требую всех их сурово наказать…».

А есть и письма недоуменные — пришедшие после закрытия дела: уверены, что произошла ошибка, требуем разъяснений. И над всем этим — звук безостановочно печатающей машинки. И над всем этим — то ли раскаты московского грома, то ли звуки стрельбы.

История «дела врачей» — это, безусловно, история болезни. Особенно если смотреть на нее вот так — со стороны, взглядом посетителя выставки. Не знаю, как именно называется эта вечная болезнь единоличных правителей — тирания, или мания величия, или старческая конспирологичность. В жизни, как всегда, все оказывается куда запутаннее, чем в диагнозе врача. Потому что от больного правителя заражается общество — и вот уже в газету «Правда» летят доносы и требования «всех наказать», и вот уже начальник подозревает подчиненного, а подчиненный — начальника. И вот несогласие с диагнозом становится доносом — и уже ни один историк не сможет с точностью сказать, не было ли оно таковым на самом деле.

И не то оказываемся на месте тех, кого когда-то вынули из всех рам, запретили и стерли из памяти, не то различаем в этом отражении симптомы собственного заражения.

Заражения болезнью по имени «террор».