Каждый интеллигент так или иначе исходит из оснований философии Платона — пусть даже он никогда в трактаты Платона и не заглядывал. Это значит, что при восприятии мира интеллигент ориентирован на отвлеченные и универсальные идеи, открытые, как писал Платон, лишь «кормчему души» — разуму. Интеллигент полагает, что реальный, чувственный мир с этими идеями тесно связан — как трансцендентно, так и логически. Также он убежден: по сути, любой человек обладает достаточными разумными основаниями, чтобы такую связь если не понимать, то признавать. Человек для интеллигента — это всегда Homo sapiens.

Исходя из такого по умолчанию «установленного» в нем платонизма, каждый интеллигент довольно скептично смотрит на все, что находится в материальном пространстве, и живет по его законам, — но претендует при этом называться «идеальным». В первую очередь его скепсис обращен на государство, которое довольно часто пытается заменить собой и своими интересами всякую идею. Государство не должно закрывать собой универсум, так полагает интеллигент. Также он противник любых военных действий, ибо хорошо видит, что там сила и материальный ресурс практически всегда торжествуют как над разумом, так и над универсальным законом жизни души — моралью.

В каком-то смысле интеллигент подобен классическому рокеру из 70–80-х годов: он пацифист и симпатизирует анархии. Но, в отличие от рокера, дает волю не своим трансцендентным чувственным порывам, а своей рефлексии, которая направлена к трансцендентному.

И всегда надеется, что понятые и озвученные им идеи найдут признание среди тех, чей разум открыт для перспектив.

* * *

Что может ощутить интеллигент, если сегодня в Российской Федерации он оглянется в поисках того, что ему родственно, — в поисках следов универсальных идей?

Очевидно, он ощутит растерянность и сильное разочарование. И не по поводу того, что делает государство, — с российским государством интеллигенту давно все понятно. Разочарование будет обращено скорее к народу, к тому абсолютному большинству населения, которое не испытало никаких особенных чувств от факта, что страна закрылась от большого мира, стала нетерпима к миру и возродила свою старую родоплеменную мифологию. Возможно, большинство этого факта даже и не заметило. И возможно, что для интеллигента, находящегося в Российской Федерации, — разочарование в ее народе станет уже неотъемлемой чертой.

* * *

Интеллигенция традиционно хочет для народа двух вещей: свободы и просвещения. Она безусловно убеждена, что это вещи универсальные, в принципе определяющие человека. Если человек — это Homo sapiens. Также она хочет видеть, что уважение ко всякому человеку «из народа» по умолчанию приоритетно для государственной власти и определяют саму суть этой власти. Для этого интеллигенция идет в политику, на митинги и пикеты, садится в тюрьмы и пишет книги. Но чего хочет сам человек из «народа»? Ему действительно интересно все это: свобода, просвещение? Он ожидает уважения к себе от своего государства?

Не так давно один известный новосибирский уличный блогер сокрушался: я делаю репортажи о самых тревожных, кричащих вопросах для этого города, для страны, для этого времени, — и получаю в ютубе сотни, иногда тысячи, совсем иногда — десятки тысяч просмотров. Но вот узнаю, как один парень провел опрос среди девушек: имеет ли для них значение размер члена их молодого человека? Ютуб-аудитория дала около миллиона просмотров. Что-то не так со мной или с этими людьми? — спрашивает теперь блогер.

С людьми все так, как и должно быть. Когда было такое, чтобы интригующие зрелища они предпочитали тревожным вопросам? Разве что, когда эти зрелища совсем не подкреплялись вовремя подвезенным хлебом. А так,

Да, народ желает зрелищ, — здесь ничего не изменилось с тех пор, когда толпы переполняли древние амфитеатры и ипподромы. Но тревожные вопросы перед людьми периодически все же встают. Как быть в таком случае? В таком случае народ желает максимально простых и убедительных ответов. И это вовсе не обязательно должны быть ответы на сами вопросы. Главное, чтоб это были ответы на возникшую тревогу, в итоге которых тревога должна безотлагательно сгинуть. Это могут быть и вообще не ответы. Но здесь важно, чтоб состоялось некое «сценическое» представление. Такое представление, чтоб гарантировано внушило людям одну простую мысль: у них нет поводов для беспокойства!

* * *

Как говорил профессор Густав Лебон в своей «Психологии народов и масс»: базовое свойство людей, привыкших жить большими скоплениями, — ожидать внушения. Своего рода потребность в гипнотическом эффекте, под властью которого эти скопления становятся уже не случайными толпами. Они получают относительно понятную идентичность и, главное, — безмятежность. Под властью внушения тревожные вопросы снимаются, бессознательное торжествует над сознанием, а на место известной неуверенности индивида приходит переполняющее чувство анонимной массовой силы.

Если воля народа в том, чтоб постоянно предпочитать сознательной рефлексии — успокоительное внушение, а воля интеллигенции, напротив, постоянно взывает к сомнениям, рефлексиям и утопиям, — то как они в принципе смогут понять и принять друг друга?

На деле оказывается, что все не так безнадежно.

Именно этого и ждет абсолютное большинство разрозненных, бесформенных и несчастных индивидов от тех, кто причастен к миру идей.

Бывает, конечно же, что внушение не срабатывает и народ желаемого не получает. Тогда гнев его тотчас обращается на неуспешных проповедников. Люди с особенным пристрастием мстят за обманутые ожидания. И тогда известное: «Распни его!»

Если же гипнотическая операция проходит удачно, то авторитет интеллигенции становится почти безграничным. Она обретает над народом власть и может беспрепятственно и эффективно транслировать все свои идеи и мета-рассказы. Народу остается только слушать и благодарить.

* * *

Однако именно здесь, при таком, казалось бы, успешном сценарии, — с интеллигенцией и происходит драматичный коллапс. Падение. Она перестает быть собственно интеллигенцией и становится или инквизицией, или номенклатурой. Чаще всего и то, и другое. Такие изначальные ее свойства, как независимое познание, критичность, способность к отстраненному созерцанию, — теперь все это становится невозможным. Теперь ей надо держать контроль над вверившейся паствой. Контроль и цензуру. Гипнотизер становится заложником собственного гипноза.

В истории, особенно в истории революций, — мы часто могли наблюдать, как возвышенные и свободные умы становились непримиримыми врагами свободы — как только их авторитет окончательно утверждался и больше не вызывал сомнений. Они парадоксальным образом продолжали считать, что их борьба против свободы делается исключительно во имя свободы. Ведь они, успешно подвергая своему гипнозу все большие и большие человеческие массы, — уверились в том, что владеют «последней» правдой. Как там у Оруэлла: «Свобода есть рабство». Или как в той фразе, что приписывают Уинстону Черчиллю: «Фашисты будущего будут называть себя антифашистами».

Но и больше того: если сделается вдруг очевидным, что за «знающими правду» никакой правды уже и нет, а может быть, никогда и не бывало, — то эти «народные» люди не возмутятся немедленно, не потребуют к ответу, не пойдут штурмовать «Зимний». Нет — они постараются принять такой вид, что все будто бы на своих местах. Что несовпадения не существенны, что картина мира осталась прежней. Так сильно в людях их желание оставаться в покое. А вернее, так силен страх перед той обнаженной ответственностью, что непременно сопровождает свободу. В общем, если даже воздействие гипноза и закончилось, — люди весьма долго готовы показывать и себе, и другим, будто все еще находятся под ним. И кто знает, сколько может продлиться это странное, симулированное постгипнотическое полунебытие…

* * *

Судя по всему, интеллигенции лучше бы не завладевать вниманием и волей народа. Ибо если она преуспевает в этом, то теряет саму себя, — гипноз работает в обе стороны. Хочешь сохранить ясность разума — не обращайся к тем, кто хочет доступных и простых ответов. Ведь на самом деле не ответов они хотят, а лишь того, чтобы оставаться во сне и дальше. Для интеллигенции лучше бы всегда оставаться на отдалении от народа — от тех, чьи взгляды будут всегда искать лишь гипнотизера и его фокусов. Да и для самого народа интеллигент с его размышлениями и гипотезами всегда останется куда менее понятным, чем, например, чиновник с его документами и бюрократией, — ведь бюрократия всегда была одним из сильнейших гипнотических фокусов.

Есть, правда, один альтернативный вариант. Он станет возможен, если у представителей народа начнет появляться вкус к «проклятым» вопросам, вкус к усложненному преставлению о мире. Если желание просвещения окажется сильнее, чем желание зрелищ. В этом случае уже не интеллигенция идет к народу, а, напротив, народ идет к ней. В этом случае народ начинает сам становиться интеллигенцией, начинает обретать субъектность мыслящих и свободных существ.

Может ли сейчас интеллигенция как-то приблизить такой вариант? Наверное, да. Но только не через игры по тем правилам, что понятны и привычны большой аудитории. Исход этих игр хорошо известен, и он не приносит ни разумности, ни свободы. Не надо интеллигенции совершать очередное «хождение в народ». Что же тогда? Держаться своих правил. Тех правил, по которым уважение к размышлению, созерцанию и свободе стоит куда выше, чем к авторитету, силе и ритуалу. Лишь так и можно сохранить те места, откуда еще возможны разговоры и со «звездным небом над головой», и с «моральным законом внутри нас». Как знать, возможно, и народу когда-нибудь такие разговоры сделаются интересны.