Признаюсь, я хотела посмотреть не Чехова. Мне было любопытно, что из этой истории интересно и важно сегодня среднему англичанину? Во что они превратили «Сцены из деревенской жизни в четырех действиях»? Кого это теперь трогает?

Пьеса, разыгранная в Театре герцога Йоркского, точно повторяет чеховский сюжет, но география, время и национальные особенности сочтены не главными и не представлены, поэтому, как заметила The Guardian, «обошлось без единого самовара».

Текст немного осовременен, имена англизированы. Но главное и удивительное в том, что герои собрались не просто в одном доме — они все собраны в одном актере! Два часа без малого все восемь ролей пьесы на одном (буквально) дыхании играет прекрасный ирландский актер Эндрю Скотт, лауреат премии BAFTA и двух премий Лоуренса Оливье, которого русская публика знает по ролям второго плана — Мориарти из знаменитого сериала «Шерлок» и священника из сериала «Дрянь».

Скотт, переключаясь между персонажами на грани гротеска и пародии, дает зрителю маленькие подсказки:

• Хелена (чеховская Елена Андреевна) — молодая жена, томная и кокетливая, крутит невидимые бусы.
• Соня (Софья Александровна) не расстается с красным кухонным полотенцем, которые продаются в любом магазине, и прячет за ним свои смущение и муку безответной любви.
• Ваня (Иван Петрович Войницкий) появляется в темных очках, чтобы сразу заявить депрессивные наклонности.
• Доктор Майкл (Михаил Львович Астров, врач) — умница, алкоголик и экозануда.
• Незадачливый Лиам (приживала Телегин) сидит на табуретке на сцене, но его буквально не замечают…

Превращения из одного персонажа в другого происходят легко и без помощи комических прыжков и перебежек с одной части сцены на другую. Максимум, что иногда позволяет себе Скотт, — выйти одним героем и войти другим через фанерную дверь, стоящую посередине сцены. Дверь, конечно, мозолит глаза и ежесекундно напоминает: выхода за нею нет.

Иногда голос опережает мимику — бас измученного выпивкой Астрова уже сменился тонким голосом влюбленной в него Сони, но ее трогательная и мучительная улыбка проступает через гримасу Астрова не сразу и медленно складывается в женскую. Этот бесконечный процесс трансформации абсолютно завораживает.

Александр (Профессор Серебряков) теперь кинорежиссер, который давно не снимает ничего стоящего, и, как язвит Дядя Ваня, так и не смог стать «мастером, определившим поколение». Из-за финансовых трудностей он вынужден переехать из города в свое загородное поместье с молодой женой Еленой, но говорит только о болезнях, да о старости — точно по Чехову. Из-за него и его красавицы жены все жители и гости этого большого странного дома оказываются в тупике. Хотя нет — они всегда жили в тупике, но теперь вдруг увидели это ясно. Скотт так и играет: они все потеряны, растеряны и никому не нужны.

Соню, чья боль от безответной любви сыграна с такой нежной уязвимостью, жалко больше всех. Ее знаменитое заключительное утешение Дяде Ване о «небе в алмазах», о том, что в конце жизни они оглянутся назад и увидят смысл в потерях и обыденности, не освежают и не несут надежды. Они звучат скорее как моление.

Реквизита совсем немного, он прост и метафоричен. Кроме главной двери в никуда огромные качели символизируют Елену, она присутствует в мыслях мужчин через легкое покачивание. В углу сцены стоит пианино, чьи клавиши играют иногда сами по себе, напоминая об ушедших. Метроном ведет к мысли об ускользающем времени и исчезающих смыслах.

В конце пьесы перед тем, как уехать навсегда, Астров допивает бутылку водки и ставит ее на стол, чтобы мучить Соню его, Астрова, отсутствием. Скотт в образе Сони колеблется, куда выбросить пустую бутылку, и кладет в мусорное ведро с зеленым, а не с белым пакетом. Конечно: правильная сортировка мусора — примета времени, и зал облегченно выдыхает. Контраст между озорством и мукой подчеркивает полное одиночество всех несчастных случайных наших попутчиков на эти два часа.

Трудно было не думать о том, в каком контексте в Британии будут относиться к русской культуре. Например, после февраля 2022 года на британском радио Classic уменьшилось количество русской музыки (или мне показалось?), но вскоре снова зазвучали Чайковский, Мусоргский, Рахманинов, Шостакович. Ни в сетях, ни в прессе дискуссия о русской культуре в новых трагических условиях не получила развития. Вообще, британцев с детства воспитывают, что настоящая культура выше политики и не принадлежит государству, а любая травля неприемлема. Я была в школе, где на стене драмтеатра слово Chekhov было написано более крупным шрифтом, чем Shakespeare, а ни одного русского ребенка в ней тогда не было.

Ну а виртуозный Vanya, как горделиво писала британская критика, — это триумф Эндрю Скотта, Чехов же сегодня, мол, на втором месте. Думаю, он оценил бы юмор.