В США и в Европе опять протестуют студенты. Так же, как в 1968 году. И так же, как в 1968 году, это очень важно. Потому что те студенты, которые протестовали в 1968-м, выросли и построили современную Европу. Где очень хорошо и приятно жить (пока, конечно, не зайдешь в мусульманский квартал), но экономика — в стагнации, где цифровая революция вообще не привела к появлению никаких европейских крупных интернет-компаний, где, чтобы завести бизнес, надо преодолеть такую полосу бюрократических барьеров, что замок Кафки отдыхает. Но жить очень приятно. На наследии предков. Как в анекдоте. «Как вам удалось стать миллионером?» — «Видите ли, папа мой был миллиардер…»

Так что мы можем не сомневаться, что те, кто протестует сейчас в Колумбии и MIT, — это и есть будущее не то что США, а всего Запада. Всей той европейской культуры, которая когда-то вела путем науки, прогресса и свободы. Которая была для Петра I образцом для подражания. Которая давала легкий ответ на вопрос любым азиатским реформаторам: а что делать? Ответ — делать, как в Европе.

Что можно об этих протестах сказать?

Прежде всего, начну с мелочей, но важных.

Первое. Эти протесты — физиология.

Современный человек не поспевает за своей биологией. Когда он генетически формировался, 18 лет, — это был прайм-тайм. В 18 лет ты был самый зоркий охотник, новый альфа-самец, и все самки были твои. Ну если не в 18, то в 25. А сейчас, в современном мире, ты, за редким исключением, в 25 — прыщавый юнец, тестостерон брызжет из ушей, а ты сидишь за партой и перебираешь бумажки о гендерном равноправии. А генетическая программа — отменить старших и занять их место — работает. Она никуда не делась. И если ты не можешь стать альфа-самцом в одиночку, как Илон Маск или Павел Дуров, то ты сбиваешься в стаю и «отменяешь» тех, кто наверху.

Второе. Почему протесты случились именно сейчас? Элементарно. Чего боится студент — особенно если он ленив и глуп? Конечно, экзаменов. Тут к гадалке не ходи. Если студенты начинают протестовать и захватывать аудитории накануне сессии, то это значит, что в конце концов появится и главное, заветное требование. «А теперь, пожалуйста, разрешите нам не сдавать экзамены и поставьте всем зачет, потому что мы очень расстроены вашей микроагрессией, выразившейся в том, что после погромов нам не принесли, как мы просили, тыквенного латте».

И действительно, оно тут как тут. Издатели Columbia Law Review уже требуют отмены экзаменов и автоматического зачета по случаю this horrific time on our campus. Horrific time, ужасное время, — это вовсе не захват зданий и погромы. Horrific time — это страшное полицейское насилие, которое «глубоко потрясло студентов» и общий гуманитарный кризис, который сделал наших героев «неспособными сосредоточиться и высокоэмоцинальными».

Третье. Вышеназванный текст заставляет нас заподозрить, что протестуют не все студенты, а в первую очередь те, которые неспособны сдать экзамен, — ну, разумеется, из-за гуманитарного кризиса в Газе. Вопрос: сколько протестует-то?

Провост Science Po Сергей Гуриев* в моем эфире пояснил: из 15 тыс. студентов Science Po (который выпускает правящую элиту Франции) письмо против Израиля подписали 1500 чел. А протестовали — 30–40. Это тоже очень характерные цифры.

Такое впечатление, что в любой человеческой популяции есть 10–15 процентов активистов, которые выдают себя за всю популяцию. (Мы можем вспомнить близлежащие к нам примеры.)

И четвертое наблюдение, совершенно удивительное. Несмотря на то что волнения вспыхнули и в Европе, и в США, протекают они там по-разному. В Европе никто звериным антисемитизмом не занимается и From the River to the Sea публично не кричит. Причина? Очень проста. В Европе есть закон против антисемитизма, а в США есть Первая поправка. Первая поправка и свобода слова мне нравятся гораздо больше, но тут смысл не в этом. Смысл тут в том, что наши ранимые и непримиримые борцы очень четко знают, где проходит красная линия, и рвут рубашку только до клюквенного сока. Это и есть главный признак хунвейбинов. Они только на словах выглядят протестующими. А на самом деле они — гиперконформисты.

Теперь, покончив с этими тривиальными наблюдениями, перейдем к трем важнейшим вещам.

Низкий интеллект

Первое, что поражает во всем этом, — это чрезвычайно низкий интеллектуальный уровень протеста. Протестует молодежь давно, с того времени, когда в мире стал идеалом прогресс и будущее… Но вы посмотрите, какой был интеллектуальный уровень протеста в XIX веке! Эти люди читали Маркса! Прудона! Энгельса! Даже Швондер заставлял Шарикова читать «Переписку Энгельса с Каутским».

Между прочим, Энгельс очень хорош. «Происхождение семьи, частной собственности и государства» — великолепная книга, хотя к современным представлениям антропологов о происхождении семьи, частной собственности и государства она не имеет никакого отношения. Марксизм — хороший интеллектуальный инструмент. Не случайно многие выдающиеся археологи, социологи, этнографы — от первооткрывателя «Неолитической революции» Гордона Чайлса до автора «Азиатского деспотизма» Карла Виттфогеля или гениального антрополога Марвина Харриса — были марксисты.

Даже в 1968 году студенты много чего читали — от Герберта Маркузе до Хабермаса и Дерриды.

Так вот: на фоне тикток-интеллектуалов из Columbia Шариков с его «Перепиской» представляется просто интеллектуальным гигантом.

Студенты, родившиеся с золотой ложкой во рту, студенты, заплатившие десятки тысяч долларов за обучение в кредит (как правило, абсолютно не нужной специальности), громко повторяют хоровые кричалки. На вопрос о том, что случилось 7 октября, эти столпы нравственности и интеллекта всерьез отвечают, что, во-первых, 7 октября никто никого не убивал, это все фейк, и об этом написала «Нью-Йорк Таймс», а во-вторых, поселенцы «это заслужили».

А когда напротив их лагеря устанавливают экран, на котором транслируются видеозаписи, сделанные самими бойцами Хамаса, — эта толпа, собравшись в единое стадо, кричит: «Лжец! Лжец! Колонизатор!» Такой уровень отрицания реальности потряс бы не то что Маркса — он бы потряс любого неграмотного пролетария, выворачивающего из площади булыжники во время революции 1905 года.

Тут уж никаких попыток рядиться под интеллект и прогресс нет. Это уже уровень Тертуллиана: верую, ибо абсурдно.

В данном случае мы видим, что левизна окончательно перестала наряжаться в платье науки и превратилась в религию — групповое сумасшествие, требующее беспрекословного подчинения и разделения всех самых безумных верований группы. Верую, ибо абсурдно. Это чрезвычайное интеллектуальное понижение уровня протеста связано, видимо, ровно с тем феноменом, о котором мы говорили вверху. В конце XIX века социалистами становились лучшие и умнейшие. Сейчас ими становятся те, кого не пригласили на вечеринку.

Илиада

Второе обстоятельство потребует некоего отступления.

Давайте возьмем с вами «Илиаду». Это важный текст для человеческой истории. Это героический эпос, и все его действующие лица в течение веков воспринимались как герои. О них слагали гимны. Ставили трагедии. Рисовали картины. Создавали статуи.

Как там оно было, в Илиаде?

Группа бандитов собралась грабить ни в чем неповинный город Трою (устроить геноцид, колонизацию — нужное подчеркнуть). Собрались и поплыли, правда, по дороге приплыли в другой город, в Мизии, и решили грабить его. Царя этого города, Телефа, они ранили, и тогда этот Телеф приехал в Афины, выхватил из колыбели маленького ребенка, угрожая его убить, и тогда наши бандиты его исцелили. В знак благодарности исцеленный показал им путь к Трое.

Наши бандиты снова собрались в Авлиде плыть в Трою (устроить геноцид, колонизовать — нужное подчеркнуть), но тут снова возник затык: не было нужного ветра. Чтобы ветер появился, всего-то надо было зарезать красивую молодую девушку на алтаре. Дело поручили мудрому Одиссею. Он выманил девушку в Авлиду, пообещав выдать ее замуж за Ахилла. Девушку — Ифигению — выманили и зарезали. Богиня Артемида смилостивилась над греками и послала им попутный ветер.

В самой Трое рассказывать, что было? Напомнить главный эпизод «Илиады», с которого она начинается? «Гнев, о, богиня, воспой, Ахиллеса, Пелеева сына?» Отчего гневался Ахиллес-то? Гневался он, напомним, за то, что у него была наложница, Брисеида, которую он добыл мечом и силой держал на постели (насиловал, по современным понятиям), и эту наложницу решил отобрать его начальник Агамемнон вместо своей, которую пришлось отпустить. И разгневался Ахиллес так, что отказался участвовать в совместных боевых действиях. Самовольно оставил часть, так сказать.

А чем кончилось? А тем, что сын Ахиллеса, Неоптолем, принес в жертву на могиле своего отца царевну Поликсену, дочку Приама, убил маленького сына Гектора, Астианакса, а вдову его взял себе на постель, и она рожала ему детей.

И это все были герои. Мраморные боги. Образцы для подражания.

Так уж получилось, что последнее время те вещи, которые раньше человечество считало подвигами, стали морально предосудительными и уголовными преступлениями. Это раньше мы восхищались Александром Македонским и Наполеоном. Теперь бы их ждала Гаага. А Бисмарк с его усилиями по объединению Германии вошел бы в историю как беспощадный колонизатор невинной Баварии.

И все бы хорошо. Но вот с водой выплеснули ребенка. И очень на многие вещи вокруг нас — вещи мерзкие, но обыденные и для человека, увы, естественные — стало принято глядеть с позиции недосягаемой моральной высоты. Которая тем самым достигается глядящим. Это, если угодно, такой синдром дона Руматы.

Помните, как дон Румата глядел на Арканар? Как он брезгливо недоумевал, почему эта жрущая, дурнопахнущая, размножающаяся протоплазма не восстает? По умолчанию предполагается, что человек, который так глядит на окружающее человечество, — сам дон Румата.

Вот если бы он был на месте Ельцина, то была бы Прекрасная Россия Будущего еще в 1991 году.

Современный неосоциализм, перестав быть рациональным, стал эмоциональным. «Посмотрите, как страдает бедное население Газы от ударов израильской военщины». Любая попытка обратиться к логике: так погодите, оно же потому и страдает, что в заложниках у ХАМАС! ХАМАС же им прикрывается! — тут же отвергается как бессердечный фашизм. «Для нас важны чувства. И мы не хотим слушать тут ваших логических выкладок». За этим следует истерика и совет обратиться за разъяснением к старшему.

А между тем, заметим, во времена взятия Трои было много крови, но ни Приаму, ни Гектору не пришло бы в голову прикрываться женщинами и детьми. Не потому, что они были такие хорошие, а потому, что эта стратегия не работала. Эта стратегия — прикрываться женщинами и детьми — стала работать только после появления высокоморальных антифашистов. Те студенты, которые требуют от антитеррористов прекратить бороться с террористами, потому что у них же заложники, — это часть стратегии террористов. Это их гибридные отряды.

Наши новоявленные доны Руматы, носители идей вселенской справедливости, очень эмоциональны и очень ранимы. Их сердца болят от страданий Газы. Они везде ищут микроагрессию.

Вспомните: может, кто на вас когда-то не так посмотрел? Или слово дурное сказал (в древности это называлось: наложил порчу)? И, что самое важное, микроагрессия — это даже не обязательно реальное действие. Это то, как вы это действие восприняли.

Вот мимо вас прошел человек, и вам показалось, что он как-то не так на вас посмотрел. Это — микроагрессия. Он, сволочь, прошел, а у вас уже жизнь сломана. Вы — дон Румата. Вы очень нежный. У вас обнаженная кожа, и вы чувствительны ко всякой вселенской несправедливости.

Это я к чему? Это я к тому, что эта вот удивительная чувствительность, гиперчувствительность, суперчувствительность — вдруг оборачивается высочайшей бесчеловечностью, до которой героям Гомера далеко. Оказывается, что люди с обнаженной кожей, которые сочувствуют жителям Газы, вдруг говорят про 7 октября: во-первых, «ничего такого не было», а во-вторых, «им так и надо».

Маленького Астианакса снова приносят в жертву — но на этот раз Неоптолем чувствует себя при этом высокоморальным. Он чувствует себя жертвой, наконец-таки давшей отпор колонизаторам и поселенцам. Мстителем за все зло. Доном Руматой. И это гораздо страшней, чем Гомер. Потому что Гомер, по крайней мере, не считал своих героев сверкающими образцами абсолютной праведности.

Почему Газа?

Ну и, наконец, третье, последнее. Почему Газа?

В мире за последние два десятка произошло множество войн. В них погибли сотни тысяч человек. Почему деятели новой Культурной Революции выбрали для себя отождествление именно с Газой? Именно с тем местом на земном шаре, где построен ужасающий низовой тоталитаризм? Где населением правит секта, которая ставит себе заведомо неосуществимую цель — стереть Израиль с лица земли. И реальная причина того, что она ставит себе эту неосуществимую цель, заключается в том, что это дает возможность контроля над умами жителей Газы, такого тотального, который не снился даже Сталину и Пол Поту.

Потому что — что приятней: получать пособие как семья мученика или быть вырезанной как семья изменника?

Зачем отождествлять себя с самым чудовищным, самым тоталитарным местом на всей планете, боевики которого имели специальные инструкции, как насиловать и убивать женщин и как резать детей? (Еще раз — они делали это не от избытка чувств. Это были инструкции. Боевые задания.) И при этом провозглашать себя нежными цветами, жертвами, совестью мира, страдающей от микроагрессии?

Если вы хотите отождествлять себя с жертвами — то почему не с жертвами геноцида в Дарфуре? Почему не с христианскими общинами Нигерии, которых вырезают со скоростью восемь тысяч человек в год? Если отождествлять себя с «автохтонным населением», которое вырезают колонизаторы, почему не отожествлять себя с коптами — автохтонным населением Египта, которых осталось 10 процентов и которые каждый год подвергаются новым атакам и унижениям?

Зачем отождествлять себя с теми, кто жарит детей в микроволновках и отрицает, что это было?

И мой ответ очень прост. Именно поэтому.

Несмотря на все хорошие и высокоморальные слова, которые произносят наши гиперчувствительные доны Руматы, они отождествляют себя с убийцами из ХАМАС ровно потому, что в душе они прекрасно знают, что убийства имели место. Все эти прыщавые юнцы и юницы с золотой ложкой во рту и клетчатых куфиях по своей психологии — это несостоявшиеся колумбайнеры. Они в большой обиде на этот мир. Им ставят неправильные оценки. Их таланты не признают. Они — жертвы микроагрессии. Старшие — это, можно сказать, колонизаторы и поселенцы. И, конечно, протестующие инстинктивно идентифицируются с теми, кто дал «колонизаторам» и «поселенцам» отпор. Кто устроил им колумбайн.

Это, собственно, и есть Культурная Революция, и эта Культурная Революция отрицает — как патриархальные и сексистские — все те ценности, которые и сделали Европу Европой: приверженность науке и прогрессу, представление о ценности человеческой жизни, уважение и терпимость к чужому мнению.

Чужое мнение, если оно неправильное, следует запретить, потому что оно — микроагрессия. Оно вызывает дискомфорт у нашего высокоморального дона Руматы. Новый социализм основан на эмоциях, не на логике.

И это значит, что у тех стран третьего мира, которые сейчас тонут в пучине посконного суеверия и местных диктатур, больше нет простого алгоритма, как у Петра I, — делайте, как в Европе.

Увы, но как сейчас в Европе — не надо. Надо — как было в Европе. Во времена того самого Прогресса и Просвещения, которые сейчас называются белым патриархальным сексизмом.