«Собачье сердце» — знаменитая повесть 1925 года. Большой террор был ещё впереди, но двигались к нему на всех парах. Философские пароходы давно уплыли, однако форточки ещё были открыты. Профессор Преображенский (мировая величина в хирургии) смело и прямо говорит по телефону в Кремль: «Я прекращаю работу в Москве и вообще в России. Сейчас ко мне вошли четверо, из них одна женщина, переодетая мужчиной, и терроризировали меня». (Представляете: сто лет назад профессора не уложили на пол, дали позвонить.)

Повесть сразу была запрещена. Впервые напечатана в СССР в 1987-м.

«Собачье сердце» — гениальный спектакль Московского ТЮЗа 1987 года. Свобода росла как на дрожжах, в журналах, газетах, на киноэкранах и театральных сценах цвели чудеса Гласности. Режиссура Геты Яновской и сценография Сергея Бархина поразили не только Москву.

Бархин создал пространство, полное глубокого и ясного смысла. На сцене была сгоревшая Цивилизация: планшет засыпан толстым слоем чёрного пепла (это сгорели буржуйские библиотеки); закопчённые стены, среди которых сохранилась квартира гениального врача; а в одном углу уцелели золотые колонны «Аиды» Верди, и там иногда возникали египтяне в золотых одеждах, с недоумением и страхом глядящие на нашу разруху, то есть — на строительство коммунизма.

На спектакль ломились, как на Таганку времён «Гамлета» с Высоцким.

Конкретностей хотите? Их есть у меня.

Если слово «пошёл» повторяют 22 раза подряд, да ещё и с неизменной интонацией, — это классический перебор.

Если неразборчиво бормотать реплики (сочинённые за Булгакова, но совершенно чуждые его духу и стилю), каждый сможет услышать в них то, что хочет, — например, новаторство и талант.

Столь же невнятная сценография. Для красоты её можно назвать «условная», а попросту — никакая. Ничего не меняя, в ней можно играть хоть Мольера, хоть Вампилова, хоть любую серость. Её главное достоинство — отсутствие всякой идеи. Она, как проститутка, примет любого режиссёра с любым текстом.

Текст и стал главным достижением спектакля. Режиссёр Фёдоров сочинил его сам, оставив персонажам булгаковские имена. Вышло скучновато и глуповато. А глупость — такая штука, которую трудно скрыть. Да её и не скрывают. «Профессор Преображенский — 2024» начинает резать Шарика со словами: «Я никогда не оперировал» — и видно, что он не шутит.

«Зина» — такая же дура: в ответ на команду «адреналин!» каждый раз делает уколы не помирающему псу, а профессору (одинокий робкий женский смешок в зале показал, что кто-то всё же оценил шутку).

Разница между кривляньем и шутовством в том и состоит, что шут смешон, а кривляка противен.

Швондер (у Булгакова наглый) тут сделан столь робким, что рядом с ним Акакий Акакиевич покажется народным трибуном. Швондер-2024 пуглив как улитка — при малейшем прикосновении он (она? оно?) втягивается в свою скорлупу.

Говорят, будто собака в спектакле Фёдорова хороша. Да, по сцене ходит настоящий пёсик, отлично причёсанный, сытый-мытый (шампунь), белый, вялый, снулый, тихий, покорный; похоже, кастрат. Ему вменяют порванную сову, но у него полностью отсутствует интерес к жизни; такой даже резинового пупса не порвёт. Он такой же бездомный и голодный, как тюзовский Швондер — наглый домуправ.

Высшее достижение режиссёра — момент, когда «профессор Преображенский» отправляет Зину куда-то с поручением. Артист Гордин вынимает из кармана мелочь и швыряет монетки на пол со словами: «Зина, это вам на трамвай».

А Зина ничего, в морду хаму не плюёт, подбирает. Видать, у профессора так заведено.

В этом месте никто не смеётся. Вообще никто. Да и не похоже совсем на шутку. Значит, это клевета. Смердяковщина или богомоловщина, как уже было сказано.

Если бы какой-нибудь наш современник изрезал «Троицу» Рублёва и сшил себе из лоскутов жилетку и штаны — это была бы катастрофа.

А то, что случилось с кастрированным «Собачьим сердцем», — не страшно; книга живёт, стоит на полках, ничего ей не сделается.

* Дешёвая колбаса самого низкого сорта