«Заберут так заберут»

Карельское Юшкозеро, можно сказать, полная деревня «иноагентов», ведь когда пришел в негодность мост между островами, на которых она стоит, денег на новый помогли собрать финны. И когда сгорел ДК, они же помогали восстанавливать… До Петрозаводска семь часов на машине, а до границы рукой подать, раньше соседи ездили друг к другу в гости. Приметы некогда дружного соседства повсюду: скандинавские качели на веранде, узнаваемые оттенки краски, которой покрыты стены домов, фигурки рождественских оленей… Многие местные объездили всю Европу — из Финляндии лететь дешево, а визы давали без проблем.

Активистка Анна Васильевна объясняет, как недавно прозрели жители. Оказывается, финны дружили не просто так, а с мыслью аннексировать Карелию, Архангельскую область и почему-то Коми. В это здесь многие верят.

Уверяя, что юшкозерцы даже после судов и штрафов не отвергли пацифистку Антонину, Анна говорит: все время бунтарку приглашали сети плести, а она мимо идет, даже головы не повернет.

Когда погиб Паша, Анна не стала звонить некогда ближайшей подруге Тоне. Решила, что та все равно трубку не снимет. Хотя сама две недели ревмя ревела — ведь почти родные люди. У нее внук призывного возраста, на вопрос, не страшно ли за него, отвечает: «Ну, заберут так заберут, кому-то ж надо идти». И снова показывает на экране телефона фото своих нарядных половиков.

Анна Васильевна становится жесткой, когда спрашиваешь про суд над Никулиной.

— Правильно судили. Только, я считаю, мало дали штрафа.

— Мы тоже между собой всякое можем сказать, но зачем же в интернете писать, — возмущается бывший сосед Никулиных Александр.

У Александра хороший дом, собственными руками перестроенный из старого отцовского на радость матери. Внучка приехала в гости из города. Молодые, как тот же Павел Никулин и как дети Александра, в Юшкозере не задерживаются — нет работы. Раньше был леспромхоз, теперь нет. Хотя лес в округе валят. Лесовозы по трассе Костомукша — Петрозаводск только и летают.

У Александра нет особых личных перспектив, зато есть геополитические: он тот человек, который твердо знает цели СВО и необходимую стратегию. По его версии, российские войска должны дойти до Польши и Германии, но Украину не захватывать, а «дать народу выбрать, но не вооружаться».

— Нужно довести до конца все, а то так и будут бабахать по Курской, Орловской… А Луганск и Донбасс — это уже наше, это оставим себе, — убежден он.

«Кому не нравится — езжай»

У Александра и его жены Ларисы двое сыновей. На вопрос, страшно ли за них, Лариса отмахивается, закрывает лицо. Страшно. Молодые совсем. Паша Никулин, вон, еще моложе был.

— Не шебуршной он был, простой парень, тихоня. Удивление было, что он на СВО, — говорит сосед. — Но навряд ли из-за денег, у него ведь работа хорошая была. Здесь-то работы никакой, так он отучился и уехал в Питер, там на ТЭЦ устроился. Почему пошел? Не знаю. Может, от отчаяния, а может, любил Россию. Я бы тоже пошел, но у меня возраст, да и колено болит, операция нужна. А так у нас из деревни пять человек там, все добровольцы, некоторые ранены были уже. Паша тоже ранен был, но вернулся снова на фронт. А теперь, когда погиб он, вся деревня хочет, чтоб здесь его перезахоронили. Молодежь нужно же воспитывать, а на чем? Вот на этих, которые ради Родины.

Александр раньше ездил работать в Финляндию — на заработанные там деньги дом и перестроил. Дом энергосберегающий, поэтому семья экономит на дровах. Иначе б не прожили: 10 кубов дров стоит 26 тысяч рублей, на всю зиму надо вдвое больше. Сверху — оплата колки дров, по 500 рублей за кубометр. Жизнь в деревне выходит дороже, чем в городе.

— Если тариф еще поднимется на свет и дрова, мы на зиму тоже будем выезжать — квартира есть в городе, — говорит мужчина. Так делают многие, Юшкозеро превращается в дачный поселок. Саша с тоской вспоминает, как прежде здесь был не только леспромхоз, но и подсобное хозяйство, и больница. Теперь — амбулатория только, даже почты нет. Гаишник — и тот в соседнем селе, если не в отпуске сейчас.

— Раньше финны наш лес закупали, по 40 км очереди из лесовозов стояли на дороге, мне так жалко было наше богатство! Сейчас не вывозят — Путин пошлины поднял, — с удовлетворением сообщает Александр. — Я раньше туда, в Финляндию, ездил работать. Хорошие деньги, а жить — нет, потому что Родина есть Родина. Хотя вообще все похожее, я даже язык не учил, а все понимал — по-карельски мы же с детства разговаривали. Сейчас уходит язык. Дети понимают, но не разговаривают. А правительство наше мне нравится, иначе давно бы мог в Финляндию переехать. Если кому не нравится — езжай в <бранное наименование Украины>, правильно?

Нет, в деревне никто не помогал ей штраф платить, а говорят, все же кто-то ее поддерживал…

Действительно, Никулину поддержали. 50 тысяч рублей собрали меньше чем за сутки, едва карельский телеграм-канал рассказал о судах над ней. Внимание незнакомых людей ее очень тронуло. А деревенских — удивило. Говорят здесь об этом неодобрительно.

— Оказывается, кто-то ей на штраф собрал, представляете? Друзья-товарищи! Даже из Америки кто-то ее, говорят, поддерживал, — сообщает бдительная Надя. Мужья Нади и Тони — родные братья. Тонин муж Юра давно погиб, а Надин Алексей почти круглый год в Финляндии — работает. Он и сейчас там, только теперь из-за закрытия границ приходится добираться вкругаля, через Мурманскую область. Так что к санкционному режиму у семьи отдельные претензии.

«Можно и улицу назвать!»

Надежда показывает фото Пашиной могилы в Безыменном Донецкой области. Два венка да куча песка.

— Без слез не глянешь, — говорит Надежда и действительно принимается плакать. — Будем добиваться, чтоб сюда перезахоронить. Мать как узнала про это, так сама подала бумаги, чтоб вперед нас к себе его забрать. Но, может, и не разрешат ей, в другом государстве же она. Тогда мы заберем. Она возмутилась, что мы дали согласие мемориальную доску на школе установить, директор школы-то звонила нам как родственникам. А мать не хочет. Чтоб не было — и все. А ее мнение никого не интересует, и мы можем обойтись без ее разрешения, школа государственная, и установить можно. Можно и улицу еще назвать! — воодушевляется Надя.

В этой деревне есть памятник погибшим в Великую Отечественную — братская могила. А новых героев пока нет. Так что права на гроб и фамилию Павла Никулина юшкозерцы собираются серьезно отстаивать.

Правда, живым Паша сюда возвращаться не хотел, приезжал редко. Но его тетя уверена, мертвым — вернется.

Антонина же надеется, что сумеет тело сына все же забрать поближе к себе. Когда он погиб, дома на новом месте у нее еще толком не было, хоронить было негде, сама, считай, на птичьих правах. В сельсовет она действительно написала, что категорически против мемориальной доски:

— Это сейчас он для них герой. А как потом будет? Для меня он героем раньше был, до всего этого.

Из всей деревни, которая так хочет назвать улицу в честь Паши и перезахоронить его на своем кладбище, узнав о его гибели, написала Антонине только соседка Лариса.

В соцсети еще написал незнакомый украинец: «У вас сын погиб. Я желал бы, чтоб этого не случилось. Можете не отвечать, я пойму».

Тогда напротив дома Никулиных, у деревенского ДК решили вырубить сиреневый сад. Сад сажали школьники, на севере сирень плохо приживается и растет медленно, а эта вымахала и по весне благоухала. Мусор, который посетители местной дискотеки оставляли в зарослях, Антонина сама убирала. А потом кто-то решил сделать «по-городскому»: сад вырубить, положить плитку.

Тогда и рассорились Тоня с Анной: первая собрала 80 с лишним подписей за то, чтоб такие решения без мнения жителей не принимались. Вторая, работавшая в ДК, выступила «за благоустройство».

Подписи, однако, отнесли в администрацию, а там услышали: вы просто кучка несогласных. Сирень вырубили.

— У меня депрессия началась, — вспоминает Никулина. — А Паша меня спас. Даже дочке, хоть мы очень близки, не удавалось меня тогда вытащить, а он — смог. Приехал, на рыбалку возил, в лес, по любимым нашим местам. Костер разожжем, чай пьем в лесу…

С тех пор Антонина еще не раз спорила с чиновниками. Нечищеная дорога, неотремонтированный мост, мусор на берегу реки — она настойчиво требовала решения сельских проблем. Считает, что тогда ее и невзлюбили односельчане — с подачи раздраженных властей. А потом началась СВО.

«Есть другие, которые помалкивают»

— Соседка дорогая моя — хороший человек. Даже она сказала, что давно надо было начать. У меня ее слова до сих пор в ушах. Но она хороший человек, просто не хочет слышать. Теперь же все, чего по телевизору не показывают, это «фейк», — Антонина хочет заплакать, но сдерживается. — И я вдруг поняла: здесь жить не могу, эти лица видеть не могу, в магазин ходить не могу.

Так и не дождалась Никулина 100-летия метеостанции, где проработала 30 лет, — года недоработала, уволилась.

Ее там помнят, а нам не рады: после того как Никулина много месяцев назад на рабочем месте дала интервью зарубежному медиа, начальство запретило сюда пускать журналистов.

Нам говорят, что объект стратегический, снимать нельзя. А потом смягчаются и уже без камеры жалуются на невысокие зарплаты, отсутствие молодежи и то, как умирает деревня.

Метеостанции 100 лет, деревне — 430. На белом снежном фоне вертятся, поскрипывают флюгеры. Снимает показатели один сотрудник 6 раз в сутки. «Деревнеобразующее предприятие» иногда даже открывает вакансии. Деревня живет ради наблюдения за погодой, иначе давно бы «оптимизировали».

Антонине работа тут нравилась, особенно то, что сменная, — можно ни с кем не встречаться, не обсуждать события. Но разговаривать стало ей настолько не с кем, что не смогла, уехала, продала любимый дом, все бросила. В доме теперь живут другие люди. Они про Никулину почти ничего не знают.

— Люди у нас хорошие, — говорит Надежда. — Но Тоня стала пропаганду вести за Украину. Деревня плохо к этому отнеслась, никто ее не поддерживал. У каждого свое мнение, но можно было не так в открытую.

— Чушь она писала, я считаю, что это чушь, потому что я патриотка, — восклицает бывшая Тонина подруга Анна Васильевна. — Пусть бы она свое мнение держала, мне не надо ее мнение, зачем она его вталкивает в головы другим? Есть другие, которые помалкивают. Мало ей дали!

— Не жалко?

— Нет. Конечно, изменилось у нас отношение к ней, иначе бы она и не съехала.

Потом Анна вспоминает, как 40 лет дружила с Тоней:

— Хорошо мы жили, всегда вместе, я ее во сне даже вижу. Что с ней случилось, не пойму?

«Виню себя, что сын там оказался»

— Это моя любимая деревня, я там родилась. Мне жизнь так нравилась, я так любила жизнь, дом, работу, думала, мне просто повезло, — Антонина говорит спокойно, прямо держит спину. Деревни, дома, работы и сына у нее больше нет.

Но когда говоришь — легче. Может, поэтому она и не молчала с первого дня, без страха высказывалась. В материалах административных дел против нее это называется так: «Разместила находящуюся в открытом доступе для неограниченного круга лиц заведомо недостоверную общественно значимую информацию под видом достоверного сообщения, что является элементом информационной войны».

Бороться с «информационной войной» в лице пенсионерки из Юшкозера приехали из регионального УФСБ. Это ведомство — автор трех ее дел, они «в ходе мониторинга» (то есть листая соцсети) нашли комментарии Никулиной во «ВКонтакте». Но вот найти саму женщину не смогли — разминулись. Второй раз сюда ехать не захочешь — такая дорога. Так что послали участкового.

Ему она тоже рассказала все, что думает, «а что у него было заготовлено, там расписалась». Чтоб съездить в суд в райцентр, пришлось нанять машину.

— Там судей много уволилось, на мое дело вызвали судью, который уже на пенсию вышел. Какая-то гонка была, все второпях, — вспоминает «административно оштрафованная».

Павел сразу разошелся с ней в оценках СВО. Говорил, что в три дня все будет кончено. Он ушел на фронт не сразу, осенью 2022-го. Сказал: «Мы русские, с нами Бог».

— У нас и верующих-то в семье нет, — недоумевает Никулина. — Да и какой он русский? У меня мама литовка, у него отец чистокровный карел.

О подписании контракта Никулина узнала, получив фото армейских ботинок — сын просил на них денег. Никулина отказала. «Ты мне не мать», — сказал Павел. Больше не разговаривали.

— Наверное, мы просто разное в последнее время смотрели, — размышляет она. После гибели Паши в деревенских пабликах появилось фото, где он на передовой снят с пропагандистом Соловьевым.

31 октября прошлого года Павел погиб. Антонине сообщили через две недели. Ему было 28 лет. На его могиле она не была, потому что он похоронен под Авдеевкой. Когда односельчане в интернете стали обсуждать семейную жизнь Никулиных, она написала им: «Я сделала все, чтоб Паша там не оказался». Запись вскоре стерли. В Юшкозеро Антонина больше не приедет никогда.