Я говорил с Отаром перед вечером памяти Вадима Адбрашитова. Совсем недавно, в ноябре. Последние месяцы его жизни прошли в Тбилиси. Он был почти холоден со мной, что было странно и непривычно. Я думаю, этим он налагал запрет на чрезмерную близость, которая могла обернуться сочувствием. Очень горд был. Никакой жалости. Лучше дистанция. «Если что-то изменится, я тебе позвоню».

Ничего не изменилось. Он не позвонил.

Когда я впервые увидел его во ВГИКе, мне было всего 17, он на шесть лет старше. Благодаря Борису Андроникашвили, красавцу, покорителю всех звезд, таланту, бретеру, сценаристу, сокурснику Алеши Габриловича, сыну расстрелянного Бориса Пильняка, меня допустили в их совершенно волшебную грузинскую компанию.

А были там братья Шенгелая: Эльдар уже оканчивал институт, Георгий учился вместе с Отаром в мастерской Александра Довженко и потом — Михаила Чиаурели. А рядом — Баадур Цуладзе, Тамаз Мелиава, Борис Андроникашвили, Михаил Кобахидзе, Мераб Кокочашвили, Эдик Абалов, который учился во ВГИКе годами. И ведь потом именно Эдик начинал работать над картиной «Иваново детство».

Там же училась и Лариса Шепитько и будущая звезда Софико Чиаурели, от которой нельзя было отвести глаз. Вскоре она вышла замуж за Георгия Шенгелая.

Насыщенное и веселое варево. Вольница.

Над Отаром друзья немного подсмеивались. Они же все дивно пели. Особенно братья. И когда Отар присоединялся к ним… его сразу обрывали: «Хватит!» Хотя у него было музыкальное образование и абсолютный слух. Но голос, по их мнению, совершенно не подходил.

С 1960 года мы — вместе. Были вместе.

Как-то так получилось. Все передружились. Соединились.

Но ближе, чем Отар и Боря Андроникашвили, у меня никого не было. Хотя у Отара был тяжелейший характер. В последние годы жизни он стал несравнимо мягче. А по молодости был язвителен, нетерпим, все говорил в лицо. Такая беспредельная, порой безжалостная бескомпромиссность.

Была одна знаменитая история. Наши грузины защитили диплом. Отар — своим «Чугуном». Строгая и поэтичная черно-белая поэма людей и металла, снятая на Руставском металлургическом заводе. Михаил Кобахидзе — незабываемой «Свадьбой». Георгий и Мераб — коротким метром из альманаха.

Праздновали в восьмом кабинете «Арагви». Я был не просто приглашен, но еще и с определенной целью. Я должен был взять с собой барышню, за которой ухаживал один из дипломантов. И отчего-то делать вид, что она со мной. Барышня была выше меня на полторы головы, что создавало комический эффект. В разгар праздника все хорошо выпили. И вдруг в дверях появились наши мэтры — Сергей Герасимов, Лев Кулиджанов и декан актерского Ким Тавризян.

Все мгновенно встали. Приветствия, тосты. Отар стоял с другой стороны стола. Он начал произносить красивый тост. Говорил по-русски, так как тост был адресован Сергею Аполлинариевичу Герасимову, которого он назвал «дядя Сережа». А под конец тоста он — через стол — почему-то взял за нос Герасимова двумя пальцами и так минуту к нашему всеобщему изумлению продержал.

Это был такой любовный жест, от которого мы все чуть не умерли. Просто от ужаса. Но не Герасимов…

В Париж он решил улетать в ватнике. Ватник был только у нашего приятеля — переводчика Толи Розенцвейга. Розенцвейги и мы жили рядом, на Ждановской. Отар пришел за ватником. Остались у нас дома выпивать. И наша девятилетняя дочь Катька совершенно в него влюбилась, просто так потеряла голову, что нам и шутить не хотелось. Ее восхитила красота Отара. Лицо его и правда замечательное, но красивым в общепринятых (особенно грузинских) понятиях его не назовешь.