I. Тайна имени.

Странное пустое название «Иван Васильевич». То ли дело яркие: «Растратчики» (Катаев), «Самоубийца» (Эрдман), «Оптимистическая трагедия»…

Мы-то сейчас знаем, что «Иван Васильевич» — о забавных приключениях царя. Знаем, ибо кино смотрели и даже некоторые смешные словечки запомнили: вот что крест животворящий делает!

Но в 1934-м, когда Булгаков писал, и в 1935-м, когда Сатира репетировала, и до мая 1936-го, когда и спектакль, и пьеса были моментально запрещены после генеральной репетиции, — публика ничего не знала, и заурядное имя-отчество на афише никого соблазнить на покупку билетов не могло.

Зато имя автора очень даже могло. Никого из драматургов так не поносили газеты, как Булгакова. И тяжкий опыт с названиями у него был. «Белую гвардию» принудили переименовать в бесцветные безмятежные «Дни Турбиных»; «Кабалу святош» не разрешали ставить, пока не назвал пьесу «Мольер»…

Цензура в сочинениях Булгакова всегда подозревала коварство, крамолу, антисоветчину. В драгоценном (для историка) дневнике жены Булгакова читаем:

Идиотское, но вполне понятное желание чиновников. Конечно, теперь лучше, чем тогда: теперь коллективизация, индустриализация, электрификация, а главное — уничтожили царский режим и царя со всеми детьми, отменили веру в Бога; вот пусть царь вникнет, поймёт и похвалит наши достижения.

Снимайся эта комедия сегодня, И.В. мог бы смотреть из окна на памятник Грозному, который, отвечая духу времени, незадолго до СВО появился в Москве, украсив (!) Китай-город и всю русскую столицу вообще, да и всю нашу историю времён Очакова и покоренья Крыма — «Лепота! Лепота!»

Кое с чем Булгаков всё же смирился. В частности — радикально изменил финал: никакой царь в советской Москве не появлялся, никто в XVI век не проваливался, вообще ничего не было — всё приснилось изобретателю.

Мелочь? Нет, это кастрация. Вообразите, что в финале «Мастера и Маргариты» читатель узнавал бы, что никакого Воланда в Москве не было, потрясающего рассказа о Голгофе не было, Берлиозу голову не отрезали, Мастера в психушку не сажали; ничего не было, всё приснилось Ване Бездомному. Нет, такую дрянь даже воображать не хочется.

Но именно такой финал — всё приснилось изобретателю — использовал Гайдай в кинокомедии 1973 года. Убрал сатиру, оставил лёгкий фарс, водевиль с куплетами. Замечательные артисты, замечательная музыка, песенки. Объект насмешек — отдельно взятый дурак-домуправ. Чудесный фильм, но — не сатира.

Спустя 50 лет этот же финал, этот же выхолощенный вариант — ах, это был только сон! — выбрал театр Сатиры.

***

А была ли Сатира в пьесе? Может, её там и не было никогда? Ведь же «пять человек в Реперткоме читали пьесу, всё искали, нет ли в ней чего подозрительного? Ничего не нашли».

Реперткомовские крысы понюхали и ушли, не нашли ничего подозрительного — потому что не было? Это у Булгакова-то? Ладно, сейчас найдём. Прямо у вас на глазах.

Но сперва напомним две важные вещи. Первая: Булгаков считал себя «мистическим писателем». Всерьёз.

Цитируем его официальное

Итак, мистический писатель добровольно открыл Правительству (читай: Сталину) свою душу: ненависть к цензуре, неверие в революционный процесс-прогресс, а главное — язык пропитан ядом (Сталин запомнил; он такие вещи не забывал никогда).

Вторая важная вещь: его зверское, звериное чутьё во всём, что касается русского языка. Такое чутьё в XX веке было ещё, пожалуй, в прозе у Платонова и Набокова, а в драматургии — только у Эрдмана.

Кстати (или некстати) простой вопрос: почему в герои взят ретроград-консерватор Иван IV, а не революционер-новатор Пётр I — Иван Васильевич, а не Пётр Алексеевич? Оба психопаты, сладострастники, параноики, садисты, убийцы своих сыновей. Пётр очень даже годился для сцены: сам пытал, сам головы рубил.

Булгаков не мог не видеть совпадения инициалов сатанински жестоких владык. В жизни такое, конечно, может быть случайностью. В сочинении мистического писателя — нет.

Домыслы? — отнюдь. Булгаков шёл на переделки. Мучился, проклинал всё на свете, но вписывал, вычёркивал… Театр Сатиры настаивал, требовал, чтобы Булгаков из незначительной реплики вора убрал два безобидных слова.

Догадались, какие? Театр умолял убрать заурядное обращение к Ивану Васильевичу: «отец родной». Булгаков упёрся и не отдал. Хотя в то время уже во всех компаниях, кроме самых интимных, первый тост (от души или нет) поднимали «за отца родного», и так четверть века до 1956-го, до «разоблачения». Об этом у Галича:

Про Китай и про Лаос
Говорились прения,
Но особо встал вопрос
Про Отца и Гения".

Кум докушал огурец
И закончил с мукою:
"Оказался наш Отец
Не отцом, а сукою…"

…Чтобы сейчас легче понять, как сложно было тогда писателям, театрам, мыслящим людям свыкаться с удушьем, с запретами, с пониманием, что за пьесу, анекдот, частушку, за неосторожную фразу человека могут арестовать, посадить, уничтожить, — вспомните, что со времени Полной Свободы 1917 до Большого Террора 1937 прошло всего двадцать лет.

Чтобы сейчас легче всё это понять, оглянись вокруг себя: с 2000-го до 2020-го прошло ровно столько же.

Мастер сочинял свои романы и пьесы не в башне из слоновой кости, не в эмигрантской безопасности. Это был ворованный воздух (Мандельштам). Гости приходили к Булгаковым, ели-пили, а потом он им читал только что сочинённые сцены из пьес или главы из романов. Слушать иногда было страшно. По выражению жены Булгакова «слушали, закоченев». Она не пишет «закоченев от ужаса», но это и так ясно; от радости не коченеют.

***

Басня известна. Беда была в том, что Народный артист Качалов подвыпил на кремлёвском банкете и прочёл Сталину и его гостям:

Однажды ГПУ пришло к Эзопу
И взяло старика за жопу.
А вывод ясен:
Не надо басен!

Хозяин нахмурился. Холуи всё поняли.

«Самоубийца» (1928) — гениальная сатира! Эрдмана отправили в Восточную Сибирь (Енисейский острог). Вернувшись живым, он до самой смерти (1970) больше пьес не писал никогда; делал оперные либретто, киносценарии («Волга-Волга», «Весёлые ребята»). Только в 1982 «Самоубийца» — через полвека с лишним — появился на сцене. Плучек поставил его в Сатире. Бешеный успех (публика хохотала, визжала от смеха, я свидетель). Очень скоро спектакль запретили.

А у т. Ягоды хорошо знакомая лексика.

Срок, который Иванушка Бездомный определил Канту, в точности соответствует сроку ссылки Эрдмана.

***

…У Булгакова есть гениальные пьесы: «Дни Турбиных», «Бег», «Мольер», «Пушкин». Есть откровенные неудачи: написанные под гнётом обстоятельств «Блаженство», «Адам и Ева». Есть «средние», «Иван Васильевич» из них. И неудачи, и полуудачи — жертвы тяжёлого гнёта — рождались уродами. Автор загнан, доведён до отчаяния; то пишет Сталину, то вымучивает ради денег какое-то оперное либретто, то, преодолевая депрессию и невроз, сочиняет комедию (в таком-то состоянии). В договоре с театром Сатиры так и написано: автору заказана именно комедия.

II. Ваше зеркало.

«Театр — зеркало. Цель театра — показывать веку его истинное лицо». Это аксиома; кто же станет спорить с Шекспиром. Полная цитата звучит так:

Тут есть важное, но незаметное слово «каждому». Важное потому, что люди не меняются, текст не меняется, а времена меняются и восприятие меняется. Сталинское время и нынешнее — различий очень много. Что увидели бы зрители 1936 года в театре Сатиры? Что они увидели в кино 1973? Что могут увидеть в театре Сатиры 2023? Уточним: увидеть и понять.

Вот смешная сцена. Глупый домуправ и ловкий жулик, оказавшись в XVI, веке принимают шведского посла.

Ну не знают Бунша и Жорж иностранных языков — и что? Для нас — и в Путинское, и тем более в Брежневское время — это норма. Но в 1930-х это был всем понятный знак: они не учились в гимназии, у них за спиною училище либо ЦПШ (церковно-приходская школа), а то и вовсе ликбез.

Судьбу пьес и спектаклей решали именно такие кураторы.

Кстати, напрасно думать, будто Бунша, не зная немецкого, говорит по-русски. У него во рту шершавый советский канцелярит.

«Путём предоставления», «покидаю квартиру», «я — лицо» — это жаргон советских и постсоветских чиновников. В том числе, «от культуры».

Конструкции Луначарского, конечно, сложнее, чем у Бунши. Но по сути ещё бессмысленнее. Вы только что прочли полторы фразы министра просвещения и культуры. Попробуйте повторить, а? Попробуйте глубоко выразить свой научно-капиталистический идеализм.

А вот речь покровителя (и порой спасителя) поэтов, прозаиков, драматургов — «любимца партии» Бухарина. Всего 1 (одна) фраза:

Он изображает интеллектуала, писатели изображают восторг (бурные, продолжительные аплодисменты). А потом в кулуарах, в кабаке за бутылкой…

Отзывы делегатов съезда известны. Вот два примера.

Но это они не с трибуны говорили. Это «Спецсообщение секретно-политического отдела ГУГБ НКВД СССР «О ходе всесоюзного съезда советских писателей». Такие сообщения составляются из доносов стукачей, которые всегда рядом. А с трибуны, как всегда, восторженные клятвы.

***

В тот год были запрещены все пьесы Михаила Булгакова, все уже поставленные спектакли.

Был запрещен «Бег», который уже репетировали во МХАТе. Запрет предъявляли народу как победу над врагом.

Пикель — автор разгромной статьи о драматургии Михаила Булгакова, вынес приговор: «Талант его столь же очевиден, как и социальная реакционность его творчества».

III. Увеличительное стекло

Учитель Булгакова, по его словам, Салтыков-Щедрин. Он умер за два года до рождения Булгакова. Он учитель в мистическом смысле, а проще — в профессии.

Щедрин — король сатиры. Он №1 в мире. При том что самое сильное из его произведений пропало без следа: было вычеркнуто цензурой и ни в каких черновиках, ни в каких списках не сохранилось. Из самых важных сочинений Щедрина цензура вычёркивала до 40, до 50 процентов — стократно больше, чем вычёркивали у Пушкина.

Бог Сатиры, потрясатель основ, — он, безусловно, сделал больше для России, чем Герцен из эмиграции. А если мир не признаёт его №1, так это потому, что «мир» не может перевести его невероятный язык; на Западе просто отсутствуют многие наши «понятия».

Мир не может перевести, а государство не могло его перенести. Вот некоторые уцелевшие шедевры.

В «Иване Васильевиче» есть незамечаемые и непонимаемые сейчас знаки. Например: квартира-коммуналка. В одной комнате живёт изобретатель с женой, в другой — Шпак (которого обчистил рецидивист Милославский), в третьей — семья Бунши…

Публика 1930-х без всяких пояснений поняла бы: уплотнили. Профессор Преображенский давно на Соловках; Швондера кинули на культуру; Шариков устал служить в очистке, стал домуправом. Но сегодня коммуналка — чужое зеркало, московский зритель себя в нём не видит.

А почему мы назвали Жоржа рецидивистом? А потому что, увидев, как машина изобретателя убирает стену, он приходит в восторг:

Сейчас кто-то, одним глазом глядя на сцену, другим — в телефон, слушая вполуха, решит, что колоритный Жорж был на Первом и на «России» (типа «Пусть говорят» и «Вечер с Соловьёвым»), но

Увы, всё это — старьё. Актуализировать тему коммуналки невозможно, да и зачем? ГУЛаг далёк. Малограмотность домуправа — разве что для беззубого юмора, сатиры ноль. Но если имеешь дело с мистическим писателем…

Дело не в деталях. Сатира не может быть обращена в прошлое. Про Чапаева, Цезаря, Хрущёва, Штирлица можно зубоскалить, рассказывать анекдоты. Сатира — это сегодня! Это сегодняшнее общество, сегодняшняя власть.

Домуправ — немыслимый дурак, но стоит ему сесть на трон и напялить шапку Мономаха, — вся государственная машина начинает рабски ему подчиняться, падать в ноги, биться лбом об пол.

Если бы театр хотя бы негромко, хотя бы вполголоса обозначил тему двойника, обозначил сегодняшний день, как заиграла бы пьеса мистического писателя! — мы немедленно увидели бы себя, как в зеркале (а без этого Сатиры нет). Вот роскошная сцена:

Сатира, премьера, тысяча мест, Москва, осень 2023 года, аншлаг. Где Изюм, помните? В чьих он сейчас руках? В чьих был год назад?..

Проще простого заорать эту реплику так, чтобы публика грохнула, вспомнив Лужники. Но — нет, всё мимо, шёпотом, на цыпочках… На афише Булгаков, а на сцене тишь. Тишь в сатирическом смысле, потому что музыкальной громкости в динамиках хватает.

Ещё один пример реплики, которая в фильме 1973 года прошла вхолостую, а сейчас могла бы выстрелить:

Мистический писатель! «У нас это не принято» можно было сыграть так, чтоб публика взвыла. Но чумовая реплика проскользнула серой мышкой.

***

Дурак-домуправ учит изобретателя — это, конечно, наше зеркало. Стало бы нашим, если б театр его не занавесил рюшами, парчой и тюлем.

Сатира-2023 вслед за Гайдаем-1973 сделала дурака-домуправа суетливым, робким, уступчивым — какой-то писклявый размазня; ни изобретатель, ни даже вор его не боятся; наоборот — они его третируют, чуть ли не на три буквы не посылают.

Бунша — дурак, но не хлюпик. Он должен не умолять изобретателя, а угрожать; он должен быть страшен (одно его слово, и примчится наряд) — тогда сатира, а иначе даже не юмор, не смешно.

Бунше рычать не обязательно. Иудушка Головлёв говорил тихохонько, а люди вешались.

Скажут: домыслы, вольная трактовка, в пьесе этого нет. Ответим: это как прочесть. Формально, может, и нет, а по смыслу есть, у Булгакова есть.

Ярость, ненависть и сознание своей власти. А профессора и изобретатели — классовые враги. У Швондера за спиной трое безмозглых придурков с пистолетами, у Бунши милиция на подхвате, только свистни. Это Расплюевы наших дней с их знаменитой идеей: «Всю Россию потребуем» — имеется в виду арест, допрос, пытки (перечитайте «Смерть Тарелкина» Сухово-Кобылина — вот сатира, вот жуть).

Увидел секиры, сабли, копья, там чужая сила, могут убить. Но как только осознал покорность холопов — вся наглость к дураку мгновенно вернулась. Сейчас подарит шведам Кемска волост, потребует «отдельный кабинет» для привычного начальственного развлечения (хоть бы и с царицей).

Долгожданный — для кого? Россия — это кто? Пенсионеры? Спортсмены? Врачи? 80 000 богатых квадратных километров норвежцам подарил очередной Бунша, оказавшийся на царском троне. В 2010 году его звали Дм.Медведев.

Скажут: какой к чёрту Медведев вместе с акваторией Баренцева моря? В пьесе Булгакова — Сталинское время! Правда. Но Сатира не может быть направлена на покойников. Сатира не может быть обращена в прошлое тысячелетие. Её бич должен хлестать современника! и не мелюзгу, а фигуру государственного масштаба. Президента? министра? — вовсе не обязательно. Это может быть городничий, частный пристав (начальник ОВД), квартальный надзиратель (участковый), главначпупс Победоносиков («Баня»), судья Ляпкин-Тяпкин («Ревизор») или управдом — главное: государственный человек. Хоть бы и винтик — главное: чтоб закручивал гайки. Главное — чтобы сегодня!

Триумфальная площадь утратила смысл; её загромоздили качелями — чтоб никаких триумфов. На б.Триумфальной площади театр, на нём огромными буквами Театр САТИРЫ. Название театра, созданного в 1924-м, порой надолго утрачивало изначальный смысл. От него не ждали сатиры, как от газеты «Правда» не ждали правды, а в сосисках не искали мяса.

Комедия — смешно и весёло. Сатира — смешно и страшно. А если не смешно и не страшно — точно не сатира.

Когда сегодня герои пьесы проваливаются в XVI век, на сцену вытаскивают гигантский пушечный ствол. С виду он больше, чем Царь-пушка, и тем ярче, тем очевиднее, что смысла в этом стволе нет никакого. Может, это «символ», но ведь символом можно назвать что угодно. А эта гигантская штука из картонного чугуна (без колёс, без лафета) — что делает эта безумная вещь во дворце Грозного? Чтоб хоть как-то оправдать бутафорию, в ствол иногда залезают стрельцы, потом вылезают. Может быть, это смешно, но публика не смеётся.

Вытащить на сцену пушку и — не выстрелить? Такой здоровенной штукой опровергнуть чеховское ружьё. Разбавить спирт до крепости кефира, точнее — до слабости.

Маяковский перед смертью успел написать две остросатирические пьесы «Клоп» и «Баня» и гениально поправил Шекспира:

Ставь прожектора,
чтоб рампа не померкла!
Крути, чтобы действие мчало, а не текло!
Театр — не отображающее зеркало,
а — увеличивающее стекло!

***

…Помните? — пятеро в Реперткоме читали, искали, ничего не нашли и — разрешили. Но пришли на генеральную репетицию и — запретили. Потому что, услышав и увидев, поняли, во что превращаются на сцене вроде бы безопасные слова.

Реальная жизнь СССР 1936 года мистическим образом отразилась в зеркале Шекспира идеально. Отвратительные руки брадобрея-реперткома не узнали себя. Но мы-то видим и готовы позволить себе предосудительное полузапретное отождествление.

Помните? — Гамлет поставил провокационный спектакль и позвал на генеральную репетицию всю эльсинорскую верхушку в расчёте, что преступный король выдаст себя.

Король и Главрепертком в одном лице — не совсем дурак, он подвергает пьесу предварительной цензуре..

А потом Король увидел и в бешенстве заорал: «Прекратить представление!» Спектакль Гамлета, выходит, был запрещён прямо в ходе премьеры.

У Булгакова, само собой, были совсем иные планы и надежды; он хотел, чтобы спектакль пошёл. Но не видеть, как в его жизни разыгрываются классические трагедии, мистический Мастер не мог.

Классика, прописи. Любимову на Таганке в начале 1980-х разрешили ставить «Бориса Годунова», но увидели генеральную репетицию и — категорически запретили. И Пушкину печатать «Годунова» разрешили, а ставить запретили. Он очень наивно пытался защитить свою трагедию. Писал Бенкендорфу (читай: императору): «Все смуты похожи одна на другую» — мол, не подумайте, будто рассказом об убийстве царевича Димитрия я намекаю на убийство Павла I.

Пьеса Булгакова была для цензоров чем-то вроде нот: кружочков и крючочков. На сцене эти ноты зазвучали, и всё стало ясно.

Что всё? Да то, что единственный персонаж-чиновник — государственная кукла, дурак, управляющий всем домом! что им манипулирует наглый ворюга, что по воле дурака, случайно очутившегося на царском троне, шведам отдают Кемскую область, армию отправляют воевать на Изюмский шлях, даже не зная, где он (на Украине?) — в 1936 ещё ладно, но в 2023 — ох, неладно.

Во что играет театр, о чём он играет? Ни о чём. Использует пьесу Булгакова, чтобы комиковать. Так нищий пацан, случайно став принцем, колол орехи Большой Государственной печатью, остановив все государственные дела. К счастью, тот пацан был добр, невзгоды и нищета его не озлобили…

А кинокомедию Гайдая лучше бы запретить. Там плохой финал, там на царя напяливают смирительную рубашку и увозят в психушку — вредная мысль.

Восторг публики и — шельмование в газетах.

Таких покаянных писем Булгаков не писал. Другой характер.

III. Машина времени застряла в грязи

Пьесе 90 лет; стала ли она безопасной? Такого с пьесой мистического писателя случиться не могло. Театр, видимо, старался изо всех сил; даже прозвучали отсутствующие в пьесе, но модные сейчас слова: «Вернём наши земли исконные»; таким способом можно было бы заставить Булгакова вертеться в гробу, но он и это предусмотрел: по воле покойного тело сожгли, а пепел вертеться, вроде бы, не должен.

Комедия полна внешней и внутренней политики. Кто был ничем, тот стал всем.

Бунша — единственный представитель современной власти — невероятно глуп, полон лозунгов и штампов, продажен, моральный таракан, трус; жена — ведьма (с этим все согласны).

Гений — беден до крайности, никто его не уважает, гениальную машину времени он строит дома, никакого коллектива, никакого НИИ. Его жена и режиссёр Якин — человеки искусства — пошлые до неприличия.

На фоне этих советских людей, царь и дьяк — хорошие ребята, хоть и с предрассудками. Переводчика в кипятке сварили; мужик крылья изобрёл — его на бочку с порохом: «пущай полетает».

Очень может быть (а на самом деле я уверен): Булгаков и Эрдман затмили бы Мольера; возможно, доросли бы до Шекспира.

Эти наши двое — со своим Божьим даром — попали в самый центр грандиозной мировой катастрофы. Куда там Шекспиру с его Ричардами, Макбетом, Гамлетом и Лиром. Убийство короля не отменяло ни монархии, ни собственности, ни законов, ни веры в Бога.

Булгакова и Эрдмана (они дружили, ходили друг к другу в гости, читали свои новые вещи) накрыло убийство старого мира. Это было откровенно заявлено: старый мир разрушим до основанья, кто был ничем, тот станет всем. Сбылось.

По всем законам физическим и политическим, кто был всем, стал ничем: если повезло — эмигрантом, если не повезло — лагерной пылью. Но и Новый мир был предельно ненадёжен и смертельно опасен. Для наглядности этой аксиомы мы в эту не-рецензию включили расстрельные примечания.

Результат этих этапов (эпох?) мы видим. Мы в них живём, в театры ходим. Сегодня суконным языком Бунши и Луначарского нам пишут учебники, прописи, манифесты то муж Собчак, то Мединский…

Минувшие полтора года, ставшие для мира временем (этапом? эпохой?) СВО, для театрального мира России стали временем (эпохой) СТО — Специальной театральной операции.

Заместитель министра решает, можно ли позволить писателю за свои деньги купить пишмашинку. О, Михаил Евграфович, учитель Михаила Афанасьевича! — нас окружает ваша современная идиллия, мы плывём в океане премудрых революционных патриотических пискарей, их столько, что и вода и воздух стали отвратительной слизью…

***

***

Мистический писатель тогда, в 1930-м, угадал. Погибли и будущие сочинения. Всё написанное им в последние 10 лет жизни.

Скажут, что погибли они не безвозвратно; мол, через полвека тексты выпустили из тюрьмы. Но он же не знал, что режим одряхлеет (временно) и прикинется мёртвым (временно).

Вместо этого он правил какие-то дурацкие чужие либретто для Большого и писал свои (какое-то «Чёрное море», какая-то «Рашель» по мотивам «Мадмуазель Фифи» Мопассана), вымучивал инсценировки, уродовал собственные вещи в угоду дрожащим от страха театрам. А то, что он всё же написал в последние десять лет жизни, он писал под таким гнётом «окружающей среды», в таком отчаянии, в таких душевных терзаниях (которые в 48 лет свели его в могилу)

…Эти цитаты и справки, разумеется, абсолютно неуместны в рецензии. Они лишние. Но для будущих зрителей премьерного спектакля Сатиры они, надеемся, лишними не будут. Читали, быть может, на бутылке односолодового виски волшебные заклинания:

Цитаты из речей, статей и дневников тех лет — это, в некотором смысле, погружение в эпоху, в реалии, в, так сказать, подземные коллекторы нашей жизни. Там крысы, привидения и полустёртые ржавые надписи на стенах.

Создатели Художественного театра не дураки были; взяв в 1902 к постановке «На дне» Горького, они с артистами отправились на дно — в ночлежки, чтобы увидеть реальный ад отребьев человечества. Додин, решив в конце 1970-х поставить «Дом» — про совершенно неизвестную ленинградцам жизнь русской деревни времён Сталина-Хрущёва, увёз туда артистов чуть ли не на год. Перед съёмками «Взвода» Стоун отправил актёров на две недели в джунгли вместе с ветеранами. Без всякой связи с внешним миром.

Чтобы ощутить «правду жизни» (а без неё какая ж сатира?), ту правду, в которой сегодня существует драматург, артистам Сатиры стоило, быть может, сходить на суд, где раз за разом без всяких оснований продлевают арест Жени Беркович «за пьесу». Держат в тюрьме, калеча и её, и психику её приёмных дочерей.

В пьесе Булгакова затравленный драматург Мольер умирает со словами: «Ненавижу бессудную тиранию!» Суд в те времена, конечно был, но приговоры выносил не повинуясь закону, а угождая королю.

Театр Сатиры взялся за «Ивана Васильевича» — за комедию? Нет, Булгаков жанр не обозначил. Пьеса жутко смешная (даже в чтении), но…

Представьте: вам рассказали дико смешной анекдот; все ржали до слёз, до колик (так, по свидетельству жены Мастера, ржали гости, когда «Миша» читал куски будущей пьесы; то ржали, то «цепенели»).

Потом вы в большой компании говорите: «Я сейчас расскажу дико смешной анекдот, вы все со смеху помрёте».

И начинаете рассказывать, дико завывая, истерически хохоча и рыдая, заламывая руки и ноги, виляя задом (и передом виляя тоже). Вы кричите, повизгиваете, корчите рожи, пучите глаза, падаете на пол… А почему никто не смеётся?

Увы, и гениальная «Современная идиллия» Салтыкова-Щедрина в переделке С.Михалкова (мастера по переделкам гимнов СССР и России) под названием «Балалайкин и Кᴼ» поставлена в Сатире в том же стиле: — Здравствуй, Бим! — Здравствуй, Бом! А над сценой висит полдюжины здоровенных чёрных шаров из картонного чугуна — видать, ядра для той Царь-пушки, для того гигантского ствола без лафета и без смысла, который занимает полсцены в «Иване Васильевиче».

Сатира Щедрина, если и не убита, то забита до полусмерти тем же способом: криками, гримасами, противоестественными телодвижениями (у персонажей регулярные приступы падучей) — получается, что юмор великого сатирика вылезает изо рта припадочных; публика не смеётся. А чтобы смеялась, на сцене три-четыре полуголые проститутки (вполне!) обслуживают начальника прямо в отделении милиции, то есть полиции; там даже шест торчит для удобства соответствующих телодвижений соответствующих частей девичьих фигур.

Шест торчит, а Сатира головы не подымает.

Это тем более обидно, что в том же театре тот же Сергей Газаров блестяще, изобретательно, весело и по-настоящему (по-умному!) смешно поставил спектакль «Дядя Жорж», соединив две пьесы Чехова: «Леший» и «Дядя Ваня». Просто каскад находок и фейерверк остроумия. Даже трудно понять, как получилось, что Чехов смешнее Щедрина и Булгакова.

***

Театр — зеркало! Зритель смотрится в него. В монологе датского принца IX века есть то, что сегодня болит и кровоточит у публики в XXI веке.

…А то кто снёс бы эти униженья:
Ложь угнетателей, вельмож бесстыдство,
Насмешку гордеца, судей неправду,
Заносчивость властей и оскорбленья,
Нескорый суд и более всего
Насмешки недостойных над достойным.

В монологе Гамлета — замечали? — есть вещи, с которыми принц вроде бы столкнуться не мог: неправый и нескорый суд…

Сочинитель пишет о своём. Вольно или невольно. Или подневольно. Булгаков писал о своём. Прямо: в Театральном романе он — драматург Максудов; косвенно: в Кабале святош он — драматург Мольер; почти прямо: в Беге, в Белой гвардии он — человек, не принявший революцию большевиков.

Его нет в Иване Васильевиче как персонажа, но он там есть! Есть трезвый блестящий затравленный Мастер. Кроме истории (комедии) о царе и его двойнике-дураке, в пьесе есть голос и глаз рассказчика. Он в языке, в ремарках, в созданных положениях (ситуациях), в строении фраз. Вдобавок автор может показать своё отношение, вложив его в уста персонажа.

В это время (и уже три года) он мучился, сочиняя Батум, пьесу о Сталине; театры страны об этом знали, жадно ждали, во МХАТе уже распределили роли.

Репертком одобрил, разрешил к представлению.

14 августа 1939 постановочная бригада во главе с Булгаковым села в поезд: в Грузию, за колоритом.

А в это время пьесу читал её главный герой, обладающий острым чутьём и отличной памятью. Первый акт, второй, третий. В конце третьего акта сцена в тюрьме.

«Демон проклятый. Вот же тебе за всё» — это написал мистический писатель, который когда-то признался, что язык пропитан ядом. Слово «проклятый» можно произнести с ударением на первом слоге, даже лучше получится. А «демон проклятый» — это дьявол; семинаристу ли не знать?

Четвёртый акт Сталин, вероятно, читать не стал.

Постановочная бригада отъехала от Москвы, спустя два часа в Серпухове вошла в вагон почтальонша: «Где здесь бухгалтер?» Булгаков понял, взял телеграмму, прочёл:

Закоченев, помертвев, сидели в вагоне еще два часа. В Туле вышли; на случайной машине М. А. и Елена вернулись в Москву, допуская, что там ждёт арест или чего похуже.

…Роковые телеграммы стали смешным элементом в «Мастере и Маргарите» — романе, который «летел к концу». Да и автор летел к концу. Через полгода он заслужил покой.