Я вошла в мрачноватый Полярный флигель Шереметьевского дворца и оказалась в параллельном пространстве песчаного моря — «синеве иных начал» — и виноградного золота малой Грузии. И промороженного инеем ленинградского утра.

«Счастье невозможно поймать: как только вы его поймали — у вас в руках пыль от крыльев бабочки. Счастье ощутимо только в воспоминаниях», — говорил Резо. Выставка в Шереметьевском собирает эту «пыль от крыльев бабочки». Или лучше так: пытается сложить мозаику из щедро рассыпанной россыпи дарования режиссера, художника, скульптора, драматурга. Одушевителя. Тихого гения Резо Габриадзе.

Это же не самолет! Это бабочка, черт бы ее побрал!

Идешь в зал, а над тобою и рядом в воздухе — его марионетки. Рассматривают тебя, протягают руки, раскачиваясь едва заметно на нитках от движения воздуха. Куклы высокого полета. Звезды его театра — со своим крошечным виноградом, цирковыми атрибутами, пуховыми подушками, крыльями, со своим любовными стрелами, старинными авто, теплыми шарфами на шеях (холодно в вашем Петербурге), нарядными брошками, старомодными беретами, холщовыми сумками. И медсестра с младенцами на руках, и ломовая лошадь из спектакля «Сталинград», и танцовщица, и незабываемые лица то ли из проходящего поезда, то ли из эмалированного ведра.

Для Резо марионетка была священной куклой. Он объяснял, что произошла она от Девы Марии, от храмовых кукол. И вот эта мороженщица, и невеста рядом с убитым, распростертым в воздухе в перештопанной телогрейке, и цирковая артистка… Все они принадлежат невидимому храму искусства.

Они висят на специальных лесках. Беззащитные и победительные пришельцы из прошлого времени.

Скоро эти лески-веревочки развяжут — и исчезнет это роскошное живое пространство, наполненное запахами «утраченного временами»: паровозного дыма, бабушкиного варенья, свежевыкошенной прогретой кутаисским солнцем травы.

А в соседнем зале эскизы к спектаклям. К «Локомотиву» — о любви в клубах дыма двух паровозов: рыцаря Эрмона и его прекрасной дамы — паровозихи Рамоны. Из-за смертельной любви Эрмон вырывал из груди паровой котел и умирал.

Да все его спектакли — про любовь. «Осень нашей весны», например. Про любовь красавицы Нинель и птеродактиля Боря Гадая — в обычной жизни невозможную. Ну это в обычной дарвинской жизни. К черту Дарвина. Или доктора Яши, который никак не мог наговориться со своей умершей женой Нуну.

Подожди, Рубик, а ты точно помнишь, что это тот двор?!

Здесь же эскизы и фото — как возвращение в кутаисские дворы, в которые вмещалась планета Детство, с ее закатами и восходами. Детство — это город, плененный виноградником. И у этого города температура 38 градусов, холодная простыня, холодные мамины пальцы на горячем лбу и любимая книжка под одеялом. Робинзон Крузо. «Божественный грипп моего детства», — скажет Резо.

Я хорошо помню, как в мастерской Норштейна они обменивались приметами своего детства: один — из Марьиной рощи, где с товарищами они хоронили погибшую куклу. Другой — с кутаисской улицы Революции 1905 года, из дворов, жужжащих пчелами, тостами, весельем. «Я прожил там 17 лет, а потом пошел бродить по миру. Но даже когда сочиняю про Париж, все равно это рассказ о Кутаиси», — говорил Габриадзе.

Чижик-пыжик, где ты был?

Петербург был его второй родиной. «В моих воспоминаниях Петербург сидит очень прочно, он — «непроходящий» для меня город. Я не был здесь транзитным, меня связывает с ним очень много, есть даже знакомые камни. Здесь я гулял с родным, «до боли, до слез», как говорят продавщицы косметики, близким человеком.

Среди любимых адресов — Невский, 110, где жил Андрей Битов. «Двор воронен, как пистолет». Сорок лет дружбы двух поэтов и художников с их общей космической любовью к Пушкину. Сколько книг, серий рисунков и графики Габриадзе были рождены их бесконечными разговорам и книгами Битова. Они не умели смириться с гибелью Пушкина и сочинили ему альтернативную биографию с приключениями поэта в Грузии и его жизни после дуэли с Дантесом. Здесь очень грустные портреты Володина. И скульптура его величества Носа.

Показывай свою гравицапу

В конце 70-х он прятался от дождя на Невском, под крышей Театра им. Деммени, и пока шел ливень, рассмотрел там в витрине старых марионеток.

Так возникла его главная любовь. Ленинградские кукольники учили его тайнам своего искусства.

И его шедевр «Песня о Волге», он же «Сталинград», сочинялся здесь на 15-й линии Васильевского острова (адрес остался в тексте спектакля). Композитор Вениамин Баснер писал музыку к спектаклю. О самом масштабном кровавом сражении Великой Отечественной он рассказал с помощью миниатюрных кукол. Создал микро- макровселенную, в которой бесценна каждая жизнь. И все эти жизни друг с другом связаны. И влюбленных лошадей Алеши и Наташи, и рыжеволосого Яшки-артиллериста, преданного невестой, и муравьев, растоптанных сапогами солдат.

В финале Муравей-мама голосом Лии Ахеджаковой оплакивала так и не увидавшую сахара дочь: «Столько железа на наши головы… И все по нас, все по нас…» И с ней плакал весь зал.

Он умер 6 июля.

Нам остались десятки фильмов: от легендарного «Кувшина» до великих «Не горюй!», «Мимино» и «Кин-дза-дза». Его рисунки и книги. Его марионетки, временами более живые, чем актеры.

И пыль от крыльев бабочки.