Сто тридцать пять лет назад родился поэт, научивший ХХ век общаться.

Объяснивший, почему для этого необходимо одиночество; открывший, что иногда за одиночеством прячется невидимая связь между человеком и богом.

Он прожил насыщенную жизнь: отучился в Гарварде, проработал в банке, написал множество книг и в конце концов получил Нобелевскую премию по литературе.

26 сентября 1888 года в Миссури родился Томас Стернз Элиот.

T.S. Eliot, как его не без изящества называют в англоязычном мире, — это классик классиков; автор хрестоматийных модернистских поэм («Бесплодная земля»), теоретик искусства («Священный лес»), создатель цикла «Популярная наука о кошках, написанная Старым Опоссумом», легшего в основу мюзикла «Кошки».

Но сегодня не о том.

У Элиота есть коротенькое, но беспрецедентное по своему влиянию эссе со скучным университетским названием.

«Традиция и индивидуальный талант».

Это текст о том, как понять себя — и научиться говорить с другими.

Текст о необходимости культуры.

Формально эссе посвящено поэтической деятельности, и читателю со стороны оно может показаться чересчур узкопрофессиональным. Элиот пишет о сосуществовании в поэте двух начал: личностного (personal) и внеличностного (impersonal). Превалирование личностного в поэзии, выпячивание индивидуальности, ставшее idée fixe художников эпохи романтизма, утверждает Элиот, не ведет к уникальности, наоборот: ярко выраженная личность поэта разрушает художественное единство произведения. Почему?

Непрерывная традиция, проходящая через Античность, Средние века и Новое время, обеспечивает современного поэта кристально чистым видением, протягивает нить от него к первобытным жрецам, общавшимся с богами напрямую.

Лишь потеряв себя, забыв о формальной оригинальности и приобщившись к литературе прошлого, можно обрести оригинальность истинную, насквозь пронизанную традицией.

Это, конечно, консервативное мировоззрение. С ним очень легко спорить. Например, развивая свой тезис, Элиот говорит об обязанности каждого поэта читать европейскую литературу. Но почему только европейскую? Нужно ли поэту-модернисту знать «Эпос о Гильгамеше»? А Конфуция?

Кроме того, эта позиция отвергает авангард как таковой. Футуристы сбрасывают с парохода современности классиков, сюрреалисты работают в технике «автоматического письма», экспрессионисты вообще бог знает что вытворяют — разве это дело? Но Элиот последователен. Следуя ходу своих мыслей, он, наряду с романтизмом, не признает и классицизм: и то и другое воплощает расхождение рассудка и чувства: dissociation of sensibility, а в традиции все должно быть идеально сбалансированным. Зато Элиот предлагает встроить в ряд классических авторов полузабытого Джона Донна вместе с другими поэтами-метафизиками — именно потому, что поэзии не следует обращаться к эмоциям напрямую; поэзия — это не выражение личности автора, а бегство от нее.

Не зря и сам Элиот в середине жизни принял англиканство и перебрался жить в Англию — страну, дышащую литературой, и уж точно куда более традиционную, чем молодая и дерзкая Америка.

Кстати сказать, так же чутко воспринял барочную поэзию Иосиф Бродский, разворачивающий свою «Большую элегию Джону Донну», как разворачивают древнеегипетский папирус — с величайшей осторожностью, не отделяя детали материального быта от метафизических прозрений:

Джон Донн уснул, уснуло все вокруг.
Уснули стены, пол, постель, картины,
уснули стол, ковры, засовы, крюк,
весь гардероб, буфет, свеча, гардины.

Спи, спи, Джон Донн. Усни, себя не мучь.
Кафтан дыряв, дыряв. Висит уныло.
Того гляди и выглянет из туч
Звезда, что столько лет твой мир хранила.

Но урок Томаса Элиота пригодится не только поэтам. Традиция, самопознание, общение — вот о чем на самом деле это эссе, как и все его творчество. Прислушиваясь к порой запутанному слогу Элиота, мы учимся понимать друг друга.

Для людей ХХI века культура — это все, что нас окружает, и находить себе друзей и знакомых мы тоже привыкли именно с помощью культуры. Как будто совместный поход в консерваторию делает нас более близкими людьми.

Но общий культурный код, каков бы он ни был (это могут быть полотна Каспара Давида Фридриха, фильмы Хичкока или музыка The Beatles), не помогает нам понять другого человека.

Культура вообще не сближает.

Это как с модными кофейнями в центре Москвы.

С теми, в которые зайти нельзя, чтобы не услышать о фестивале документального кино. Общение там подменяется small talkом о любимых комиксах и сортах кофе. Но это иллюзия коммуникации. Такой разговор не затрагивает ни сущности искусства, ни (что много важнее) нашего собственного естества. Определенная субкультура не только разделяет своих и чужих, что очевидно; она и своих же определяет искусственно — через пустые символы. Так, думая, что вы нашли себе друга в человеке, который тоже знает такого-то художника, вы, в общем-то, вышли из кофейни с тем же, с чем в нее зашли.

Мы читаем Шекспира, чтобы найти бога в «Кориолане», любовь — в «Буре», вечность — в «Короле Лире». Пустой графин забывает о том, что он графин, и вспоминает лишь, будучи наполненным водой.

Стать пустыми сосудами, медиумами, теряющими свое «Я»; погрузиться в абсолютное одиночество, лишенное даже имени; впитать искусство прошлого — все это необходимо, чтобы вспомнить то, что было размыто поверхностной культурой. И только обретя себя, проделав этот путь, начинающийся с отказа от индивидуальности, продолжающийся в общении с культурой прошлого и заканчивающийся в синтезе личного и внеличностного, мы оказываемся в состоянии понять другого человека — такого же сложносочиненного, как и мы сами, настолько же полного традицией, насколько и индивидуальным талантом.

За это, то есть за то, что Томас Элиот показал нам путь к самим себе, спасибо.